Пики разомкнулись, и они вошли, наклонив головы, в просторную комнату. Чуб перекрестил лоб на висевший в углу образ Божий, перед которым теплилась лампадка. Ярый и Лекша, чуть помедлив, тоже перекрестились и осмотрелись. В комнате была сложена большая печь, в которой весело потрескивали дрова. Помимо печи и лампады, свет давали два затянутых рыбьим пузырем оконца, под которыми стоял массивный стол, окруженный скамьями. На бревенчатых стенах висело оружие – шашки, ножи, шишаки, булавы и луки. Лекша, более всего ценивший в этой жизни коней и оружие (а теперь, пожалуй, и Гюльсан), замер, не в силах отвести взгляда от этого богатства.
- Так какой дубиной нашего Губу по башке достали? – твердый, чуть насмешливый голос принадлежал, очевидно самому атаману Ухо. Он сидел на лавке прямо под лампадой. «Ловко. Все вошедшие прямо на него крестятся,» - подумал Ярый, пытающийся разглядеть атамана в лицо. А вдруг знакомец? Тоже ведь из Орды. Рассмотреть черты лица атамана мешала высокая шапка, отороченная мехом и сильно сдвинутая набок и на лоб. Из-под шапки на них в упор смотрели жесткие серые глаза. Под прямым, с легкой горбинкой, носом росли светлые усы, висящие по краям четко очерченных губ до самого подбородка. Бороды Ухо не носил.
Не зная, как вести себя в этой непривычной для них обстановке, Ярый и Лекша, по ордынской еще привычке, слегка поклонились атаману, прижав правую руку кулаком к груди.
- Ну, здравы будьте, люди добрые, коли вы добрые, - на славянском приветствовал их атаман, легко поднявшись со своего места и подходя к ним. Был он высок, статен, двигался быстро и пружинисто, не то, что степняки на своих кривоватых, привыкших к лошади, ногах.
- Это ты ездил с Губой за книгой своей жены? – обратился он к Лекше, показывая, что он уже все знает в деталях, как и положено Хозяину.
- Так чем его степняки достали? Ты ведь говорил, что на вас напали степняки? А лекарь показал, что удар на голове Губы не от сабли, а либо от булавы, либо от кистеня. Не камнем же его били, а вмятина в черепушке аккурат круглая и не рваная, как от камня. Степняки только саблей рубятся. Так кто на вас напал?
- Не говорил я, что это точно степняки были. Темно было. Когда я на помощь подоспел, на меня один с саблей, а один с кистенем кинулись. Видно, им и Губу по голове приласкали. Я двух подрубил, но пока за третьим метнулся, эти подраненные, видать, ушли. В ночном лесу особо не поскачешь, да и товарищей не мог оставить. Потому и лиц их не видел. А по одежде… Здесь все всадники одинаковы.
- Да, темная история, - атаман стоял перед ними, пристально глядя то на Лекшу, то на Ярого, - если бы не ваш подстреленный товарищ… Да и оружия вы иного, кроме сабель и луков, не имеете. Или имеете?
- Имею, атаман, - Ярый сделал шаг вперед, - самострел есть у меня. С железными стрелами. У ливонцев отбил. Вот стрелы заканчиваются, не подскажешь, где разжиться можно?
Ухо усмехнулся, разглядывая шрам Ярого.
- Подскажу, воин. Коль у нас останетесь, то найдешь кузнеца нашего. Скажешь, от меня. Может, и придумает чего.
Атаман прошелся по комнате, поскрипывая досками пола.
- Чуб рассказал мне про нас. Рассказал, как рубился ты с ним против ливонцев и Миндовга за князя новгородского, как ушел из Орды, не захотев очередного хана в Белый шатер сажать. Много вас таких сейчас по степи ходят. Разный у всех путь. И у нас такие есть. Некоторые заходят, осматриваются и дальше идут. Мы не держим, только советуем подальше от наших земель держаться. Да, НАШИХ земель. Пришли мы сюда по ханскому ярлыку границу Орды от набегов непокорных племен охранять. И был у нас темник от самого хана Сартака, который следил, чтобы всё по ордынскому порядку было. Но уехал темник однажды в Сарай, да и канул. Доехал, не доехал, может, решил забыть о нас, не знаю. Но больше никто из Орды к нам не заезжал. И припаса, что обещали, не привозил. И стали мы жить своим умом. Фирман у нас от хана есть, баскаки за данью к нам не ездят, других войск Орды даже птицы с высоты не видят. Но порядок здесь должен быть. И этот порядок – мы! Встали мы здесь крепко, землю, реки, озера и леса взяли под себя. Кто был не согласен – подчинили. Именем Орды, но своей рукой!
Распалил себя атаман своими словами. Глаза его горели, рукой словно рубил каждую фразу. Когда он остановился, чтобы испить воды из ковша, Ярый тихо спросил:
- Сам-то в Орду в тамге пришел? У какого хана служил? На Русь ходил?
Сразу не ответил атаман Ухо. Допил воду, сел на свою лавку, поставив саблю между ног и опершись на нее.
- Да, взяли прямо из отцовой лодки, когда пытались уйти от всадников Батыя. Батя рыбалил на Истре, как и всё наше место. Его сразу срубили, когда он весло на них поднял, меня защищая. А меня – в Орду. Дошел до сотника в Большой Орде. Стояли в Китае, бились с хунгузами, ходили в Хорезм и Бухару. Потом, видать, за заслуги послали с моей сотней сюда, разрешили набирать еще всадников. Условие – сохранять военную организацию, быть всегда в полной боевой готовности. Отдали землю, рыбу и птицу, но запретили оседать на земле. Потому не пашем и не сеем, только траву на зиму скоту собираем.
Ты же сам, Ярый, сотником был. Да и есть – сотник. Это на всю жизнь. Можно выше, но ниже – нельзя. Тебе не обещали такого счастья в конце службы?
- Обещали, но дать не успели. Потому и ушел вот со своим десятником Лекшей искать это обещанное счастье. Было еще с десяток ребятишек, да остались мы вчетвером, - Ярый сел на лавку у стола. Не приглашали, но сам сел. Как равный с равным разговор пошел. Чуб покосился, но сесть не осмелился. А Лекша просто стоял у стены, рассматривая и трогая оружие.
- И куда шел? В те, прежние, родные места? А ты их помнишь? Они тебя ждут? – видно было, что эти вопросы самому атаману давно не давали покоя.
- Сам не знаю. Сначала просто уходил от Орды, почти вот ушел. Теперь честно – не знаю.
- Вот что я тебе скажу, сотник Ярый. Я тоже прошел этот путь, пусть и мысленно. Тоже искал волю и воздух родных мест. Их нет. Ты уже пришел. Здесь рубеж. Здесь заканчивается Орда. Но дальше воли тоже нет. Дальше – подневольные люди, с которых свои князья выдавливают двойную дань – себе и Орде. Князья дерутся за ярлыки на княжение, идут друг на друга. И бьется насмерть в той битве наш народ. Брат на брата. Ты хочешь в этом поучаствовать? Омыть свою саблю русской кровью? И зачем тогда бежал?
Молчал Ярый, умом понимая, что есть в словах атамана правда. Горькая, но есть. Куда ему идти? Уже не молодому, израненному и никому не нужному. Вот, Лекша. Нашел свою Гюльсан, вон, аж лицо светится радостью. Куда ему с молодой иноземной женой идти в неведомое, где они оба будут изгоями? А Ваньше надо полностью излечиться, а уж потом пусть сам решает.
Атаман словно прочитал его мысли.
- Вы с Лекшей подумайте, куда он свою красавицу повезет? Князю на забаву? Непокорным степнякам?
Лекша молчал, стиснув зубы и сжимая рукоять сабли.
- А за пареньков своих, израненного и молоденького, ты сам решишь их судьбу? Они ведь за тобой пойдут.
Молчал Ярый.
- Значит, так, - атаман стукнул саблей об пол, - остаётесь пока здесь. Выделю пока вам две юрты. Одну – Лекше с женой, вторую тебе, Ярый. Не взыщи, возьмешь раненого к себе. Лекарь за ним присмотрит, но взять к себе не сможет – у него семья. Вон Чуб своего Губу у себя в доме держит. Если деньги есть, построите себе дома. У нас как раз два бродника мастеровых есть. Скакать не могут, но топором хорошо работают. Если денег нет, скажи, дам в долг.
- Не надо. Немного есть. Накопил за службу.
- Прохлаждаться не дам. Лекшу поставлю десятником над дозорными. Уж извини, десятник, не каждую ночь будешь жену обнимать, надо и охранять.
- Дело привычное, - буркнул Лекша, еще не зная, радоваться или сильно радоваться обретению собственного жилища.
- И воина своего, молодого, что не подстрелили, к себе возьмешь. Да не к тебе в юрту, к молодой жене, не хмурься. В отряд свой, дозорный. У молодых воинов, кто еще семьей не обзавелся, своя юрта есть. Как его кличут-то?
- Малой.
- Ну Малой так Малой. Пусть подрастает под твоей рукой. Готовь себе замену, когда выше десятника залетишь. По глазам вижу, не засидишься…
- А тебя, Ярый, ставлю сотником над молодыми. К нам приходят многие, не знающие ни коня, ни сабельного боя. Надо их пристроить, посмотреть, кто на что годен, и сделать из них воинов. Даже не спрашиваю, знаю, что справишься. За службу будете получать припас. И еще, воины, вы люди служивые, вам объяснять не надо. У нас военный лагерь, где есть атаман. Меня выбрали на общем круге, и только круг может меня убрать из этого атаманского куреня. А потому должны вы принесли клятву верности всему нашему обществу и лично мне, атаману. Согласны?
Задумчивый Ярый и радостный Лекша кивнули головами.
- Вы ведь крещеные? Тогда вели, Чуб, кликнуть отца Онуфрия.
- А как же ты, атаман, у других клятву берешь? Не только же крещеные в лагере у тебя? – не удержался Лекша.
- На воде клянутся. На молоке. Лучше – на крови. Но многие потом в нашу веру переходят. Отец Онуфрий умеет с людьми разговаривать.
Пока ждали батюшку, атаман пригласил Лекшу и Чуба присесть за стол и плеснул всем из кувшина по чарке медовухи.
- Попробуйте. Наши бортники добрую медовуху варят. Мед здесь духмяный, целебный, недаром его купцы и для Орды, и для фрязов охотно у местных покупают. Говорят, сам их Папа, в Риме -городе очень этот душистый мед уважает. Раньше-то его только бродяги - бродники да башкиры продавали, теперь мы у них часть лесов с медовым промыслом себе забрали. Побузили сначала, но потом успокоились. Если с нами в дружбе жить, мы им помогаем против набегов от кипчаков да ногаев.
Немного поговорили о прежней ратной службе в Орде. Выпили по второй чарке. Раскрасневшийся Чуб попытался, было, вставить слово, но Ухо его оборвал.
- Погоди, Чуб, ты мне еще толком не поведал, что ты с людьми в том лесу делал, где Ярого встретил. Я вас за другим делом посылал.
И бывший новгородский дружинник замолчал, искоса поглядывая на Ярого. Тот поддержал своего названного брата:
- И хорошо, что оказался. Мы погони ждали. Вот он нас и оберег. Видно, Бог послал.
- А какой погони? Набедокурили где? – насторожился Ухо.
И Ярый рассказал ему историю с похищением у баскака невесты Лекши. Почти всю историю. Это позабавило атамана.
- Так она пока не жена ему законная? Это поправимо. Отец Онуфрий их живо обвенчает. На свадьбе погуляем!
- Так она ж не крещеная, - робко возразил Лекша.
- Да еще и покрестим! Снова погуляем! Я ей крестным отцом стану! – атаману эта идея понравилась, и он налил еще по одной, - и приданое дам!
Неизвестно, да чего бы еще договорились уважаемые атаман, сотники да десятник, но в избу с крестным знамением вошел батюшка. В пыльной, сильно потертой рясе, на которой висел серебряный крест, с окладистой и почти седой бородой. Волосы были забраны под скуфейку, из-под которой сзади висел хвостик таких же белых волос. Был он высок, поджар и костист. Произнеся сильным и басовитым голосом – «Мир дому сему!», батюшка подошел к столу и глядя не столько на атамана, сколько на кувшин с медовухой, изрек;
- Здорово, атаман! Чего звал, от молитвы оторвал?
Атаман молча налил чарку медовухи и поднес ее святому отцу.
- Не побрезгуй, отец Онуфрий. За прием новых братьев! Да и к клятве их привести надо.
Держа одной рукой чарку, а второй разглаживая усы, батюшка сурово глянул на Лекшу и Ярого.
- Крещены ли? Веруете в Бога единого, спасителя нашего?
Оба достали из-под ворота рубах кресты, показали отцу Онуфрию и склонили головы. Тот, не торопясь, выцедил всю чарку, промокнул рукавом рясы рот и достал откуда-то из складок своей рясы книгу в затертом кожаном переплете с тисненным крестом.
- Клянитесь на Священном писании в верности братству нашему вольному и его атаману. Клянитесь биться за него до последней капли крови! Клянитесь жить по справедливости и выполнять решения войскового круга, приказы атамана и Божью волю! И пусть смерть покарает вас, если нарушите эту клятву.
Положите руки на Писание и глагольте – Клянусь! Да какую руку, не одесную, а ошую! – видя, что Ярый с Лекшой потянули к Писанию правые руки, закричал батюшка, - не к сабле тянетесь, лешаки, а к слову Божию. Ошую руку надо, от сердца!
После того, как Ярый с Лекшей поклялись, отец Онуфрий успокоился и уж заговорил уже примирительно.
- И ко мне в церкву ходить не забывайте. А то кресты-то, небось, на вас при рождении повесили, а правил да обрядов наших не знаете. Креститься хоть умеете? А ну, перекреститесь! – увидев, как старательно Ярый с Лекшей перекрестились справа налево, батюшка совсем смягчился.
По-свойски присев к столу и выразительно взглянув на атамана Ухо и на кувшин с медовухой, спросил:
- А знаете ли, неучи, почему мы крестимся справа налево, за что и речемся православные, а латиняне осеняют себя крестом слева направо? – победно взглянув на недоуменных новых членов их степного вольного братства, отец Онуфрий лихо опростал чарку медовухи. Чуб с атаманом хитро улыбались, видимо, уже не раз слышавшие разгадку.
- А вот, братия мои! Все дело в том,
что при накладывании на себя крестного знамения христиане должны произносить
священную фразу – Во имя отца, и сына, и Святого духа! При слове «отца»
касаемся мы лба своего, произнося «сын» - указуем на свою утробу, а слово «дух»
требует указания на сердце свое. И поскольку в славянском языке это слово
замыкает священную фразу, то и касаемся мы левой стороны своей, сиречь, сердца,
последним. А в латинском языке фраза та звучит - «In nomine patris et filii et spiritus sancti», где «дух», сиречь, «spiritus» идет первым. И касаются латиняне
его, сиречь, левого плеча первым! Ну, поняли, неучи?
И пока Ярый с Лекшей с трудом
пытались понять, о чем идет речь, батюшка вылил остатки медовухи в чарку и лихо
выпил ее. Пустую баклажку он демонстративно положил на стол, словно призывая
хозяина наполнить ее. Но атаман Ухо сделал вид, что не замечает этого
красноречивого предложения продолжить богословский диспут.
- Отец Онуфрий, тебе предстоят еще
два обряда. Надо обвенчать вон Лекшу с его невестой…
- Благое дело. Дело молодое,
отлагательств не терпит, - по батюшке было видно, что он готов обвенчать хоть
сейчас.
- Но дело в том, что невеста не
крещена, - продолжил Ухо, - откуда она, десятник?
- Из Белой Орды, из Хорезма. Ханского
рода, - не преминул похвастаться Лекша. Ухо и Чуб тревожно переглянулись. Лекша
это увидел и поспешил их успокоить.
- Не ордынского хана. Ее отца монголы
убили, когда Хорезм воевали. Пленница она.
- Другое дело. А то, не дай Бог, нам
с Ордой ссорится. Так как, отец Онуфрий, что скажешь?
- Венчать могу только крещенных. Ежели
будут жить без таинства - то смертный грех, и дети их будут грешны. Хочет иметь
жену, а не наложницу, должны венчаться. Надо мне с дщерью поговорить. Сама
должна принять веру, без принуждения. Думай, сын мой. Знаешь, где меня найти. И
друзья твои пусть придут. И клятву дать должны, да и в вере их укрепить надо.
Они ведь тоже крещеные?
Отец Онуфрий легко поднялся,
перекрестился на образ и, не прощаясь, вышел.
Ярый не удержался.
- А батюшка ваш – орел! И чарку
держать умеет, и речёт складно.
- Ты еще не видел, как он саблей
рубится. О прошлую зиму, когда башкиры на нас напали… – начал, было, Чуб, но
осекся под жестким взглядом атамана.
- Хватит на сегодня и слов и
медовухи. Дело делать надо. Тебе, сотник, и тебе, десятник, идти к себе и
собираться. Подойдет мой помощник, Дьячок, поставит на кошт – и, видя
недоуменный взгляд Лекши, объяснил, - внесет в список, скажет, где и как припас
получать. Он же поможет юрты поставить, да и вообще, объяснит, как будете жить
дальше. А ты, Чуб, задержись. Разговор к тебе есть…
Ярый с Лекшой поспешили к себе.
Ярый-то шел медленно, степенно, припадая на калеченную ногу, а Лекше не
терпелось побежать, рассказать Гюльсан, что обрели они защиту и собственный
дом. Правда, смущали Лекшу предстоящая свадьба и крещение Гюльсан, но он гнал
от себя эти мысли. Ведь он же хочет взять её в жены, а не жить как с рабыней –
наложницей! Разве это не должно перекрыть любые её отговорки?
У встретившей их Гюльсан вид был
сияющий.
- Ваньша в себя пришел. Разговаривает,
даже навара попил. Я из вяленого мяса приготовила. Ему надо молока и свежего
мяса. Лекарь приходил, повязку менял, сказал, всё купить можно. Вон Малой может
пойти. Можно ему денег? - он с надеждой посмотрела на Ярого. Половину слов она
сказала уже по-славянски, что не могло не тронуть душу воинов и, особенно,
Лекши.
Ярый достал из-под пояса свой не
очень тугой кошель, достал из него несколько серебряных и медных монет (спасибо
Тураю и за них, пригодились!) и протянул Малому,
- Возьми всё, что надо Ваньше. Да и
нам на обзаведение.
И видя нетерпеливые глаза Лекшы,
разрешил.
- Ну, давай, десятник, рассказывай.
И счастливый Лекша сбивчиво, то
толково, рассказал и про атамана Ухо, и про новую службу и клятву, и – главное
– про новое жилье. Про свадьбу и крещение Гюльсан, правда, умолчал, справедливо
решив обговорить этот не простой вопрос потом, в новой юрте.
Оглядев своих, а Ваньша тоже
внимательно слушал с открытыми глазами, Ярый спросил:
- Ну что, все остаемся?
Вопрос этот Ярый обратил, конечно, к
Малому и Ваньше, поскольку они со своим десятником уже приняли решение, а
мнение Гюльсан было видно по ее счастливым глазам. Малой решительно подтянул
пояс и сказав баском – Куда вы, туда и я! – вышел на площадь. За покупками.
Ваньша, помолчав, только спросил:
- Точно не выдадут?
Видать недавнее общение с людьми Чуба
и, особенно, Губой, не вызывало у него особой радости. Еще подумал, закрыл
глаза и сказал:
- Да куда же я без вас… Остаюсь.
На том и порешили.
Только собрались, от атамана Ухо
подъехал его хмурый помощник. Обращаясь к Ярому, в котором сразу же угадал
нового сотника, поздоровался и сказал, что юрты уже подготовлены и отвезены к
местам, где будут жить новые воины их лагеря. Увидев, они не торопятся сесть на
коней и следовать за ним, пытался, было поторопить, но был резко поставлен на
место Ярым.
- Стой спокойно! На небо всегда
успеешь. Мы ждем нашего товарища. За едой для раненого пошел. Помочь ему не
хочешь?
Хотел уже подручный атамана так же
резко ответить сотнику – не любит ведь челядь при высоком начальнике, когда ее
величие пытаются попрать, но тут вышла Гюльсан в новом, шитом золотом халате,
небольшой чалме, к которой была прикреплена прозрачная вуаль, не столько
скрывавшая, сколько подчеркивающая красоту её точеного личика и огромных глаз.
Девушка решила, что, если её избранник и его старший товарищ назначены большими
воинскими начальниками, она может не опасаться за себя. Особенно если ее
охраняют Ярый и Лекша, такие грозные в полном боевом облачении.
Увидев Гюльсан, приветливо глянувшую
на него, посланец атамана раздумал ссориться. Девушка спросила его, тщательно
подбирая и выговаривая слова:
- Как звать тебя?
- Дьячком кличут.
Тут на площадь вышел Малой,
сгибающийся под тяжестью большого мешка.
- Хорошо ест ваш раненый, - не
удержался Дьячок.
- А еще лучше рубится. Увидишь, когда
он на ноги встанет, - ответил ему Лекша, помогая погрузить мешок на спину
вьючного коня. Раненого Ваньшу, отказавшегося ехать в носилках, подсадили на
коня, и, поддерживаемый ехавшим рядом Малым, он занял свое место за груженными
их скарбом конями.
Они выехали за ограду лагеря и свернули вдоль неё к
хорошо видимой на заснеженной степи реке, темные воды которой еще не везде были
скованы льдом. В ложбине стояли десятка полтора юрт, вокруг которых горели
костры и ходили люди.
- Это лагерь для тех, кто приходит к нам и хочет
стать нашим воином. Здесь только мужчины. Их учат военному делу. Потом они
уходят в наши боевые сотни или в дозорные.
- А если не способны к ратному делу?
Прогоняете? – Ярый пытался разобраться в местной жизни.
- Способны или нет, теперь решать
будешь ты. Здесь они живут две луны. Больше кормить их всех не можем. Воинов
ведешь к атаману, после проверки он их распределяет по местам службы. Остальные
уходят.
- И куда уходят?
- Кто хочет, уходит совсем. Многие
просто остаются на наших землях, но живут уже своим трудом, землей. Припаса не
получают. Охота и лов рыбы им тоже не разрешен. Нас местные называют касаки,
так те, что не стал воином, не считается касаком. На круг не ходят, атамана не
выбирают, в разделе земли не участвуют. Берут ту землю, что мы им выделяем. Но
мы их охраняем.
- Дань вам платят?
- Когда землю получают, на третий год
должны нам припас доставлять. Я учет веду. Еще не давали. На грядущий урожай
срок придет, повезут те, кто землю первыми получили. А вон и юрта твоя, сотник,
сложена. Поставить её помогут, сам проследишь.
- А моя где? – подъехал к ним Лекша.
- В другом конце лагеря. Стан
дозорных там. Там же и табуны для дозоров пасутся.
- Ну что, сотник. Пока расстаемся. Но
мы же рядом. Будем наведываться.
- Конечно. Если время будет.
Они поделили коней с поклажей, и
разъехались.
Казалось, обычное дело. Воины определены
к местам службы и разъехались по своим служебным делам. И не привыкать им к
самостоятельной жизни. Но столько времени провели они вместе, через столько
невзгод прошли плечом к плечу, что иногда казалось, что так и буду дальше они
идти по жизни вместе. На душе Ярого было тревожно и неспокойно. И не было
уверенности в правильности всего содеянного. И пропала цель – идти. Идти к
смутным очертаниям чего-то несбыточного. И сама мысль о том, что они ПРИШЛИ,
тоже неприятно сверлила голову.
И даже Лекша, счастливый оттого, что
едет в их собственный с Гюльсан дом, тоже вдруг почувствовал прохладный
ветерок, повеявший по спине. Эта недолгая разлука показалась ему преддверием
большого расставания. Словно жизненные пути, так долго ведшие их рядом, вдруг
разошлись, каждый к своей судьбе. Но тут Гюльсан, ехавшая на коне рядом,
повернулась к нему и улыбнулась так сладко и загадочно, что Лекша тряхнул
головой, отгоняя мешающие ему мысли и сжал бока верного коня, устремляясь в
такое манящее будущее!
Стан дозорных находился не так далеко
от основного лагеря. В распадке между двумя увалами был разбросан десяток юрт,
возле которых были поставлены коновязи с привязанными оседланными конями.
Въехав на ближайший увал, они смогли подробно рассмотреть бивачный быт своих
новых соратников. У юрт горели костры, над которыми висели котлы. Здесь же были
расставлены и развешены копья и луки. Все это живо напомнило Лекше их стан в
Орде, разве что там юрты были поставлены строгими рядами, а здесь они стояли в
беспорядке, словно ребенок разбросал по белому ковру степи горсть разноцветных игрушек.
Да и ковер был не белым, в грязно – серым, вытоптанный ногами и копытами. Но
эта картина только казалась хаотичной и беззаботной. Опытный взгляд Лекши сразу
отметил и стоящие на противоположном увале сторожевые кострища и вышки, и
конные патрули, медленно объезжающие стан по кругу, с четким интервалом
времени.
- Здесь живут дозорные, не имеющие
еще домов в основном лагере. Это или бессемейные или заведшие семьи совсем
недавно. Здесь наши лучшие воины, и у них особый уклад жизни. Сами увидите.
Твоя юрта вот та, на отшибе, с белым пологом.
- Когда успели поставить, - спросил,
было, Лекша, но увидев, что снег вокруг юрты не утоптан, понял, что стоит здесь
их новый дом уже давно.
- Здесь жил тоже десятник. Он погиб
несколько дней назад, а жена его с детьми перебралась в основной лагерь. Успел
дом поставить, - по голосу и виду Дьячка не было понятно, жалеет ли он вдову
или завидует их новому дому.
- И что? Нового десятника из своих не
нашли?
- Не заслужил никто. Да и своих, что
с атаманом сюда пришли, не так много осталось. Все достойные уже при деле, - было
явно заметно, что себя он причислял к самым достойным.
- Пусть пока жена обставляет жилье, а
мы поедем к твоей смене. Я тебя представлю. А воин твой там жить будет, - Дьячок
показал на самую большую юрту, составленную из двух конусообразных шатров.
- Это те, у кого десятника убили? –
не хотелось Лекше принимать чужой отряд, потерявший своего командира. Но ничего
не изменишь. Это – служба.
Вопрос не требовал ответа.
Гюльсан взяла вьючных лошадей, и,
повинуясь указанию Лекши, покорно поехала к своему новому жилью.
- Я помогу ей? – Малой хотел, было,
повернуть коня вслед за Гюльсан.
- Не надо. Сама управится. Она –
хозяйка. А ты со мной поедешь, - остановил его Лекша резким голосом, и Малому
стало ясно, что его товарищ вновь стал командиром. Это – служба.
Подъехали к большому костру, вокруг
которого сидели и стояли около двух десятков воинов, хорошо вооруженных, в
справной, ладно подогнанной одежде. Не сходя с коня и не здороваясь, Дьячок
кратко представил воинам Лекшу:
- Это – ваш новый десятник. Атаман его
поставил. Это – его воин, будет в вашей смене. Когда выходите? Завтра? Уже он
поведет. Чалый, расскажи, что и как.
Развернул коня и ускакал. Лекша и
Малой сошли с коней, подошли к костру. Воины подвинулись, пропуская и уступая
место на лежащем у костра бревне. Лекша сел. Малой остался стоять за его
спиной. Новому десятнику подали ковш с горячим варевом из котла, что было
совсем не лишним в этот уже по-зимнему морозный день, да и по законам
гостеприимства так было положено. Лекша сделал два больших глотка. Хорошо!
Можно было и говорить. Отдав ковш Малому, Лекша вытер усы и прочистил горло.
- Зовусь Лекшой. В Орду попал в
тамге, в коннице дослужился до десятника. Бывал в походах, ходил с караванами.
Знаю дозорную службу. Мой сотник – Ярый –тоже пришел с нами. Сейчас назначен
сотником в стане, где готовят новых воинов. С нами сюда дошли еще двое. Один,
вот он – Малой, будет служить и жить пока с вами. Еще один наш товарищ, Ваньша,
оправляется от раны у Ярого.
Видя, как затихли, слушая его, воины,
неожиданно для самого себя вдруг добавил:
- На пути сюда добыл себе невесту, из
ордынских пленниц. Окрещю ее и повенчаемся у отца Онуфрия. Всех приглашу на
свадьбу.
Воины разулыбались. Словно упала
какая-то стена, доселе их разделявшая.
- Почему из Орды ушли, чего ищите? –
спросил кто-то из задних рядов.
- Как и вы все – воли ищем.
- И как, нашли? – продолжил настырный
голос.
- Не знаю пока. Поживем - увидим.
Мы ведь свободны в поиске своей судьбы, - твердо ответил Лекша, упруго
поднимаясь на ноги, - Завтра в дозор? Когда и где встречаемся?
- На рассвете. Здесь, - по голосу
Лекша узнал задававшего ему вопросы. Тот вышел из толпы. Оказался худощав,
подтянут, на горском армяке сиял серебряный наборный пояс, на котором, помимо сабли,
висел длинный кинжал.
- Меня здесь зовут Чалый. Был
прежнему десятнику помощником. И кунаком… - уже тише добавил он. И уже громче,
для всех:
- Иди к невесте. Или уже жене? Негоже
надолго оставлять красавиц одних. Здесь много лихих джигитов!
Воины засмеялись. Лекша увидел, что рука
Малого сжала рукоять сабли, и поспешил увести того от костра. Когда отъехали,
тихо сказал Малому:
- Не вскипай. Мы для них еще чужаки.
Привыкнем…. Давай, езжай к себе. Вещи твои, - он со значением посмотрел на
воина, - пока у нас останутся. Не в общую же юрту их везти.
Малой согласно кивнул головой и
поскакал к двуглавому шатру. Лекша неспешно, как и подобает десятнику,
направился к СВОЕЙ юрте, подавляя желание пустить коня вскачь.
Расседланные и развьюченные кони
стояли у коновязи, уткнувшись мордами в доверху засыпанную кормушку, Над
центром юрты вился белый дымок. Лекше даже показалось, что он почувствовал
запах еды, на который звучно заурчал его голодный желудок. Как это,
оказывается, приятно – приехать к себе домой! Услышав стук копыт, из юрты
выбежала Гюльсан. Пряча одну руку за спину, она придержала для Лекши полог,
закрывающий вход. Обняв невесту, десятник быстро нащупал её спрятанную за спину
руку и даже вскрикнул от боли и удивления, уколовшись об острое лезвие.
- Что это там у тебя? Нож? Для меня?
- Нет, что ты! Как ты мог так
подумать! Просто, пока тебя не было, к юрте подъезжали люди, заглядывали и
спрашивали, кто я такая и что здесь делаю. Страшно было одной. Вот я и взяла
нож.
- Ну-ка, покажи нож!
Гюльсан протянула ему нож. Взяв в
руки острый нож с рукоятью из резного моржового клыка, Лекша сразу его
вспомнил. Этот нож в серебряном с финифтью чехле подарил Ярому встреченный ими
на дороге русский князь. Василько, кажется его звали. Точно, рязанский князь
Василько, что вез очередную дань в Орду.
- Постой, а как у тебя нож Ярого
оказался?
- Он мне сам его дал, когда мы Чуба и
его людей встретили. Страшно мне было одной тогда сидеть под халатами. Вот Ярый
и дал мне нож, велев кричать, если что…
Похвалив мысленно сотника за заботу о
своей невесте, Лекша впервые задумался о том, сколько натерпелась эта девочка в
своей жизни и о своей ответственности за неё. И сразу перешел к теме, которую
хотел обсудить позже, подготовив Гюльсан к трудному разговору.
- Гюльсан, ты станешь моей женой?
По её заблестевшим глазам и покрасневшим
щекам он, конечно, понял её положительный ответ. Но попросил:
- Ответь. По-славянски ответь – «Да!»
- Да!
- Ты ведь знаешь, Гюльсан, я –
христианин и живем мы здесь среди христиан. А, значит, у меня будет только одна
жена. Никакого гарема и наложниц. Понимаешь?
Счастливая Гюльсан радостно закивала
головой.
-Да! Да!
Посчитав первую часть вопроса
решенным, Лекша вытер выступивший на лбу от напряжения пот и продолжил:
- Но, чтобы ты смогла стать моей
женой, ты должна перейти в мою веру. Иначе нас не смогут обвенчать.
- Об-вен-чать? А что это?
- Это значит провести церемонию в
нашем храме и объявить нас перед Богом мужем и женой.
Гюльсан задумалась, и Лекша
приготовился к длинному разговору, полный решимости не сейчас, так позже, всё
же убедить невесту. И тем неожиданнее для него стали её слова.
- Я тебе говорила, что я из ханского
рода. И две мои старшие сестры были выданы замуж. Одна – за богдыхана из
китайской императорской династии Юань, вторая – за раджу из индийского
княжества. Они стали женами и должны были дать своим мужам наследников их
трона. Поэтому им тоже пришлось поменять религию. Один из моих учителей,
философ и поэт – это его книгу я всегда вожу с собой – говорил мне, что Бог
един для всех людей, и просим мы его об одном и то же. И если он милосерден и
призывает жить в мире и любви, то его можно принять и носить в своем сердце
воспоминания о других. И хоть трона у тебя пока нет, я хочу дать тебе
наследника, и мне очень нравится, что у тебя не будет гарема. Я готова поменять
веру и стать твоей женой по твоим законам. Что надо делать?
Ошеломленный Лекша не знал, что и
ответить. Все доводы, которые он приготовил для убеждения Гюльсан, оказались не
нужными. Даже как-то обидно стало. Но в душе он ликовал. Они станут мужем и
женой! Он крепко обнял и поцеловал эту хрупкую, такую нежную, храбрую и мудрую
девушку, чувствуя себя совершенно счастливым.
– Мы пойдем с тобой к отцу Онуфрию.
Это наш батюшка. Ну, тот, кто в храме божьем с людьми разговаривает. Он тебя
крестить и нас венчать будет.
Видя по глазам Гюльсан, что она не
понимает и доли того, что он сказал, Лекша просто еще раз обнял девушку.
- Да всё теперь хорошо будет! Здесь
спокойно. Воины уже знают, что ты – жена их нового десятника, и не обидят тебя.
Но нож носи при себе. Чехол-то есть? А то вон какой он острый! Будешь помогать
мне голову брить.
Потом они рассматривали, как красиво
Гюльсан обиходила юрту, расстелив ковры, которые они так долго возили за собой.
Лекша отметил, что девушка не стала расставлять красивую серебряную и медную посуду,
которой тоже было немало у них в обозе, а часть вьюков старательно припрятала в
углу шатра под кучей бараньих шкур. «Умна, ханская дочь! Повезло…» - мысленно
хвалил её Лекша, инстинктивно понимая, что излишняя похвала может и навредить.
Не менее умному мужчине. Потом он отдал должное её кулинарным способностям. А
потом… Потом они мечтали, как построят дом в основном лагере, за крепким
забором, где Гюльсан не надо будет бояться оставаться одной, и где смогут
вырастить своих детей.
Так мечтали они, молодые, в юрте на
краю Великой Степи и на окраине не менее Великого мира, над которым кружили
ветры перемен, людских перемещений, смены властей и религий, где звенели мечи,
рождались, утверждались и уходили в прах великие и незаметные.
А они мечтали.
И, казалось, не успели они и глаз
сомкнуть, как первые лучи солнца осветили кромку земли, и по чуть посветлевшему
небу над юртой Лекша понял, что пришел новый день. Его первый день в этой новой
жизни.
Когда он, в полном походном
снаряжении прискакал к месту сбора своего дозора, у кострища уже ожидали его десятка
полтора всадников, среди которых был и Малой. К наконечникам их пик были
привязаны лисьи и волчьи хвосты, мохнатые шапки – шлемы плотно, до самых глаз,
натянуты на головы. На седле, за спиной каждого всадника, как и у Лекши, крепко
подвязана баранья шкура и вторая попона. Ведь только через сутки их должен
сменить другой дозор, а по опыту сторожевой службы в Орде Лекша знал, что
иногда и двое, и трое суток приходилось либо сидеть в засаде, либо преследовать
тех, кто посмел нарушить неприкосновенность рубежей Империи. Правда, рубежи эти
ничем не были обозначены, и трактовались лишь волей того, кто брал на себя
смелость решать вопросы войны или мира. Видимо, и воины его нового дозора знали
о том, что время их похода может затянуться, поскольку один из них вел в поводу
запасного коня, навьюченного мешками с припасами и даже небольшим котлом.
- Что, десятник, готов охранять свою
волю? Трогай, по пути расскажу, что успею, - Чалый пустил своего коня в намёт.
Лекша пристроился рядом, чувствуя за спиной Малого.
По пути они встретили возвращающийся
дозор, десятник которого обратился, было, к Чалому, но тот представил своего
нового командира. Кивнув Лекше в знак приветствия и уважения к равному себе
положению, тот коротко рассказал:
- Со стороны ногаев близко подошло
большое становище. Подозрительно, что под зиму начали кочевье. Я оставил двух
следить с увала, где вышка стоит. Смените их. Как бы ногаи на наши пастбища на
нацелились. Здесь, у реки кони еще могут траву из-под снега выбивать. Бродников
отогнали от наших ловов. Ну, там, где полыньи с сетями. А так все тихо.
Спокойного вам дозора! Даст Бог, через сутки увидимся.
- А если дозоры не встретятся? – поинтересовался
Лекша у Чалого.
- Тогда идем по обычным местам и там
уже решаем, как службу нести. Есть несколько мест, откуда наблюдаем и
сигнальные дымы пускаем в случае тревоги. Там по двое сидят. И еще конных
пускаем по два – три человека. Одиночек и караванщиков допрашиваем, охочих до
чужого добра от ловов отгоняем. С большими отрядами в бой не вступаем. Наше
дело – основной лагерь предупредить и следить, куда неприятель идет.
- И часто неприятель идет?
- Бывает. На этих землях раньше много
родов кочевало. Все поделено было старейшинами. И ловы на реке, и охота –
многие здесь кормились. И враждовали, не без этого. Теперь всё это наше, и
атаман Ухо жесткой рукой навел и поддерживает здесь порядок. Все в округе вроде
смирились. С Ордой не поспоришь, но иногда и на нас ополчаются. Многих уже
потеряли. Из тех, кто сначала пришел, совсем немногие остались.
- А прежний ваш десятник как погиб?
- Стрелу получил в дозоре. Прямо в
сердце. Ночью уже, у костра. Кто-то одну стрелу пустил и убежал. Мы бросились
искать, но ночью, в лесу никого не нашли.
- А по стреле?
- Здесь у всех степняков стрелы похожие,
не всегда определишь, какого она рода – племени.
Лекша подумал о том, что в Ваньшу
стреляли так же, но не стал об этом говорить.
- И что думаете? Кто это мог сделать?
- Скорее всего, кто-то из местных.
Кто раньше на этих землях кочевал или промышлял. Тогда многих обидели… Ладно, Лекша
- бек, мы приехали. С этого места мы разъезжаемся по местам. Уж извини, но
сегодня я людей разведу, ты их еще не знаешь. Ты с Малым проезжайте по всем
сторожевым вышкам и засадам нашим. Я дам вам человека, он покажет, а потом с
ним в конный дозор пойдете. Я за ногаями присмотрю. Не доверяю и им. Коварный
народ. Знаю по прежней жизни… Вечером встретимся у костра.
Так началась служба Лекши. К концу
дозора, который прошел спокойно, он уже изучил все места наблюдения, нашел еще
несколько мест, с которых можно было незаметно наблюдать за удобными для
передвижения распадками. По его распоряжению воины сложили еще пару сторожевых
костров, которые было бы удобно поджигать в случае тревоги. Многих из воинов он
уже знал по именам, чему немало помогал Малой, неизменно следовавший рядом.
- Малой, когда ты успел всех узнать?
– удивлялся этому Лекша.
- Так ведь я с ними в одном шатре
живу, а вечером, перед тем, как уснуть, язык у всех развязывается.
- И у тебя тоже?
- Знаю, о чем говорить можно, -
напускал на себя серьезность Малой.
Вечерний костер, памятуя о судьбе
своего предшественника, Лекша велел развести в поле.
- Нам здесь скрываться не от кого, а
всякого, кто к нам крадется, мы увидим и поймаем.
Утром, перед тем как вернуться в
лагерь, Лекша с Чалым и, конечно, Малым, вновь проверили становище ногайцев.
Несмотря на такую рань, становище пришло в движение. Вокруг юрт суетились люди,
ржали кони, число которых значительно прибавилась.
- Мне кажется, их стало больше.
Ночью, что-ли, подошли? – своим внутренним чутьем воина Лекша чувствовал
тревогу, - оставляй здесь двоих. Если двинутся к нам, один пусть скачет в
лагерь, а второй продолжить наблюдать и отойдет к кострам. Если увидит, что это
набег, пусть сразу запаливает. Я предупрежу в лагере, чтобы на всякий случай
готовились.
Оставив Чалого с несколькими воинами
на месте, Лекша с Малым поскакали в лагерь. За изгородь их пропустили, когда
Лекша назвал себя. Доехав до дома атамана, Лекша пошел мимо стражников, молча
кивнувших десятнику. За атаманским столом кроме его самого, сидели уже знакомый
Лекше помощник атамана Дьячок и еще один, по виду степняк. Средних лет, с
наголо бритой головой и длинными висячими усами, он как-то неловко сидел на
скамье, не зная, куда деть свои кривоватые ноги в расписных кожаных сапогах.
- А вот и сам десятник наших
дозорных! Заходи, Лекша, рассказывай, что там ногайцы? Просто бузят или уже к
нам пошли?
- Их много. Лагерь в движении. Когда
пойдут, мой дозорный прискачет. Если увидят, что это воины в набег идут, дым
сигнальный запалят.
- Молодец, десятник. Все правильно разложил.
К нам вот Керим-бек, сын верховного хана ногаев и племянник самого Ногай - хана,
прискакал, рассказывает, что один из родов его улуса взбунтовался, пошел против
воли хана и хочет свои земли отобрать. А на этих землях сейчас мы стоим, то
есть Великая Орда, с которой у ногайского улуса договор есть, самим ханом
Ногаем утвержденный. Так ведь, дорогой бек?
По красной бычьей шее ногайца текли
крупные капли пота. Он кивал головой.
- И еще Керим-бек говорит, что
восставший род хочет силой отобрать свои земли. Сколько, говоришь, у них
всадников. Триста? Даже больше?
В комнату вбежал один из охранников.
- Там дым сигнальный.
- Поднимай мою сотню и сотню Чуба, -
атаман поднялся, не торопясь расправил свои усы и насмешливо спросил у ногайца:
- А твои воины где? Ждут за увалом?
Мои разведчики их видели. С кем биться будешь? С бунтовщиками или с нами?
- С ними! С изменниками, - Керим–бек
тоже встал на пол и преданно смотрел в глаза атамана.
- Ну смотри! Мои воины с вас глаз не
спустят, пока я с теми разберусь. Да, пока вопрос не решим, побудь моим гостем.
Не могу я твоей драгоценной головой рисковать, - и добавил, обращаясь к
стражнику, - принесите ему еды и питья. Да побудьте с ним, чтобы не скучал.
Кивнув Дьячку и Лекше, чтобы
следовали за ним, атаман стремительно вышел из дома. На площади выстроилась,
готовая выступить, атаманская сотня.
- Так, Лекша, скачи к Ярому. Пусть
своих готовит в битве и подходит к нам. Пошли своего Малого поднимать стан
дозорных. Тоже к нам пусть подходят. Жаль, самого Чуба и часть его людей я
отправил из лагеря. Остальных из его сотни поднять и присоединить к атаманцам! Ты,
- он ткнул перстом в грудь Дьячку, - поднимай всех резервных и ставь их
напротив отряда Керим-бека, запри их в распадке. Сознался, таки, собака, что не
один сюда пришел. Не верю я ему. Точно, пес степной, сам подбил этот род на
выступление и хочет всеми своими силами на нас навалиться. Где это видано,
чтобы в ногайском роду было аж триста всадников? Видать, он все силы свои
подтянул и хочет нас по частям разбить.
К ним подошел отец Онуфрий.
- Командуй, атаман.
- Хорошо, батюшка, что пришел. Бей в
колокол, собирай всех. На тебе оборона лагеря. С лекарем приготовьте всё, что
надо.
- Не сомневайся. Всё сделаем.
Осенив атамана и воинов крестным
знамением, батюшка заспешил в церкву, с колокольни которой уже через несколько
мгновений полился звучный набат колокола. Уже садясь в седло, Лекша успел
сказать Малому:
- Пусть Гюльсан сюда едет. К отцу
Онуфрию. Пусть все бросает, лишь бы сама спаслась.