— «Ну что за народ такой. Ведь предупреждал...» — подумал Матвей, увидев в зеркало заднего вида своего джипа, как старательно прячась за редкими в это время суток автомашинами, за ним настойчиво ехала тёмно-синяя «Вольво». Детище шведского автопрома ни чем, казалось, не выделялось из общего автостада, но Матвей точно знал — по нему работают ребята. Это «чувство ж...», то есть «чувство спины» появилось у него давно, особо не мешало в обычной жизни, но если вдруг ударяло холодком по этой самой спине, Матвей знал, что к этому надо прислушаться. И никогда не ошибался.
— «Грамотно ведут, чувствуется школа» — мысли Матвея фиксировали происходящее словно автоматически, не отвлекая от вождения. Он уже привык к этой своей особенности — думать о нескольких темах одновременно, не смешивая их. Мысли текли параллельно, не мешая друг другу, на фоне работающего радиоприемника и вялотекущего разговора. Но это в том случае, если в салоне был еще кто-то. Но обычно Матвей ездил один, а близкие уже не обижались за его несловоохотливость за рулем. Он просто вел машину и думал обо всем сразу. И если надо было принимать решение, то оно обычно возникало само — собой именно в месте внезапного пересечения всех обдумываемых тем.
Матвей плавно притормозил у придорожного киоска. Не проверки ради, а просто купить воды. «Вольво», проехав вперед, тоже припарковалась у обочины, прикрывшись от Матвея стоящими автомашинами. Когда Матвей продолжил движение, «Вольво» изящно заняла свое место сзади, постоянно держа матвеевский автомобиль в поле зрения. Странно, но ситуация не нервировала Матвея, хотя само по себе наружное наблюдение, да еще столь явное, не давало повода для оптимизма.
— «Да чёрт с вами», — думал он, не предпринимая попыток уйти от наблюдения — «всё равно "пробьёте" по номерам и телефону. Вам контакты мои нужны? Так я и поехал сейчас, с вами на хвосте, по своим источникам. Может, вы еще и прослушку в машину сунули? Тогда почему маячок не поставили, чтобы так уж старательно не водить? Всё равно узнаю, от кого работаете. Нет ничего тайного, что бы не стало явным... Не дай Бог, это господин Барановский, в силу своего дилетантизма, решил в моей искренности убедиться. Тогда ему же хуже. Но мальчишку жалко...»
И перед Матвеем снова возникла эта картинка — необыкновенно взрослые глаза мальчика с застывшим в них вопросом.
С Барановским Матвея познакомил его давний приятель Сергей.
— «Нормальный мужик, сам увидишь. Просто попаримся втроём, виски выпьем» (такая вот дурацкая у Матвея привычка — пить в бане виски. И не только в бане...).Да ясно было с самого начала, что не просто так Сергей устроил эту встречу, но Матвей пошёл на неё как-то спокойно, словно зная, что этого "случайного«знакомства ему не избежать. Так, в общем-то и получилось, как ожидал. Судьба, одним словом. А её указания надо принимать спокойно, с широко открытыми глазами.
Барановкий оказался молодым, лет 35,спокойным и умным мужиком, с приятным лицом («Округлость морды лица без явной раскосости глаз — признак славянской породы» — так всегда парировал Матвей шутливые замечания по поводу своего не сильно худого лица). Одно привлекало внимание в облике нового знакомого — напряжённость во взгляде, словно какая-то навязчивая мысль засела там, не отпуская хозяина в обычную круговерть жизни.
Баня была хорошая, чистая, с прекрасной парилкой и замечательной купальней. Мужики от души похлестали себя вениками, с добрыми криками прыгали в обжигающе-холодную воду купальни. С видом знатоков брызгали на раскаленные камни настои разных трав и единодушно пришли к удивительному выводу о том, что русская и финская бани — это, в общем-то, одно и то же, но русская лучше.
Потом сидели, замотанные в простыни, за дубовым столом, у огромного самовара и пили... виски. Беседа велась об автомобилях, внешней политике, рыбалке. То есть ни о чем. Матвей ловил на себе пристальные взгляды Барановского, который словно оценивал его, явно не решаясь перейти к главному. А то, что это главное и являлось целью их встречи, было слишком очевидно.
— «Ну давай же, излагай, не томи себя,»-мысленно приказал Барановскому Матвей, внешне сохраняя атмосферу непринуждённости в такой же внешне расслабленной компании. Тот сразу словно споткнулся на полуслове, в самом кульминационном месте очередного анекдота, которыми он непрестанно потчевал своих хорошо пропаренных знакомых.
Барановский быстро взглянул на Матвея и неожиданно хриплым голосом, словно пробуя слова на вкус, начал свой рассказ:"Вы же понимаете неслучайность нашей встречи. Сергей, конечно, предупредил меня, что вы можете только проконсультировать..."
Сергей потупил взор, и только покрасневшие уши выдавали его напряжение.
— «Вот собака страшная, ведь знает запретность темы...»- подумал Матвей, но снова внутренний голос подсказал ему -«Спокойно, мин нет».
Барановский вздохнул и продолжил: «Нашему единственному сыну пять лет. До четырёх лет он рос обычным ребёнком, слегка избалованным, шаловливым, но любящим и послушным. Потом у него, вдруг, без всяких видимых причин, начались сильные головные боли. Он хватался за голову, швырял свои любимые игрушки, катался по полу... Приступы случались всё чаще. Сначала мы вынуждены были забрать его из детского сада, затем прекратили выводить его из дома. Консультации у лучших врачей в стране и за рубежом, не помогли — причин такого поведения мальчика не обнаруживали. Не помогли купания с дельфинами и общение с другими животными. Обращались и к народной медицине, возили к знахарям, старцам — всё было бесполезно. Мальчик замкнулся, перестал улыбаться, почти не разговаривает. Нас очень пугает его взгляд — очень взрослый, с затаённой болью. Он молча смотрит на нас, словно что-то знает, но не может сказать и просит, просит глазами о помощи...»
Барановский замолчал, перевел дыхание и продолжил:
— «Сергей как-то рассказывал о том, как Вам, Матвей, удалось э.. э.. э... снять похожие симптомы у некоторых Ваших знакомых. Вот я и решил к Вам обратиться. Сергей мне говорил, что Вы не практикуете и не любите „этим“ заниматься, но, может быть, всё-таки посмотрите. Ведь этот ребёнок — мой единственный сын. Мне неудобно предлагать Вам деньги, но всё, что я могу...».
Сидевший до сих пор тихо, как нашкодившая мышь, Сергей как-бы для себя произнёс:"Мама мальчика лежит в стационаре у Толика".Толик — это их общий знакомый, врач-психиатр, работающий в одной из лучших закрытых загородных клиник, куда обращаются очень обеспеченные люди, а пациентов берут в стационар только тогда, когда нет иного выхода. Этой фразой Сергей рассказал Матвею не столько о моральном (да и материальном) состоянии самого Барановского, сколько о том, что даже Толя с его высокопрофессиональной командой не смог помочь мальчику.
Честно говоря, несмотря на свою сентиментальность, обычно прогрессирующую в ходе коллективного поглощения первого литра виски, Матвей уже готов был сказать:"Извините, ребята, это не ко мне...«.
Но тут Барановский достал из своего портфеля, откуда до этого он доставал столь милый сердцу Матвея славный ирландский «Джемессон», фотографию.
Обычный московский мальчишка, сидящий на ковре очень хорошо обставленной комнаты. Неестественно выпрямленная спина, ссадины на коленях, а в огромных, не по-детски серьезных глазах вопрос — «За что?».
Матвею уже несколько раз приходилось видеть этот вопрос в самых разных глазах, но это сочетание боли, осознания случившейся беды и мольбы о помощи всегда было одинаковым. Отдёрнув свою уже было протянутую к фотографии руку, он не стал дотрагиваться до неё, зная, что именно произойдет в момент соприкосновения фотографического образа с его пальцами.
Вместо этого он взял стакан, отпил хороший глоток, машинально отметив, что напиток — настоящий, с легким своеобразным привкусом дымка, и сказал:"Хорошо, я посмотрю мальчика".
Впервые это случилось в те славные времена, когда флаг родной страны Матвея гордо реял над половиной земного шара, а сам он, молодой и восторженный, под пьянящей его завесой «страшной государственной тайны» был направлен в Богом забытую африканскую страну помогать её населению "сознательно сделать правильный исторический выбор".Правда, вместо разноцветных стекляшек и огненной воды, с помощью которых, как известно, издревле охмуряли аборигенов, в руки Матвею в итоге дали автомат Калашникова и облачили в форму цвета"хаки«. Но в этом ли было дело!
Главную роль в выборе именно Матвея на столь ответственную задачу — а это вам не голубей гонять по скверикам Парижа или Вены! — были его языковая подготовка, безукоризненно-чистая по всем пунктам биография и, как намекнул кадровик, высокий разряд по стрельбе.
Отлет был сопряжен со страшно интригующей процедурой изготовления соответствующих документов, кучей профилактических уколов во все втыкабельные места молодого мускулистого матвеевского тела, всевозможными подписками и волнующими сборами. Вещи — строго по списку, с оторванными бирками. Очевидно, во избежание перегруза. Сложный маршрут перелетов завершился на мощенном железными плитами летном поле, добротно построенном еще колонизаторами в самом центре страны назначения. Выйдя из чрева военного транспортного «Антея», Матвей, вместе с тепловым ударом, получил первый мощный заряд адреналина. Голубое небо, красная земля и застывшее у самого края железных плит море джунглей. Настоящих! Как в киплинговском «Маугли»!
По прибытии группы, их принял в своей неслабой резиденции Главный советник по «внедрению правильной идеологии», носивший, как говорили, красные генеральские лампасы даже на трусах того же веселенького цвета «хаки». Произнеся пламенную, но короткую речь о жупеле империалистической угрозы, нависшей над всем континентом и лично над ним, Главный советник буквально тут же отправил Матвея в джунгли, из которых и состояла вся небольшая территория этой маленькой, но очень прогрессивной страны. Перед Матвеем, как и перед и всем его отрядом, стрелком-переводчиком которого он теперь являлся, была поставлена предельно простая задача — очистить её, то бишь, всю территорию от «бандформирований, мешавших сознательному трудовому населению» в принятии «правильного исторического решения».
Романтика работы с первых дней охватила Матвея и не отпускала потом много лет.
Ошеломляющая жара вкупе с влажностью и комарами не смогли поколебать его восторженного восприятия нового мира, в который его так стремительно окунули. Волшебный мир африканских джунглей лишь новичку кажется единым живым организмом, судорожно дышащим и издающими какую-то палитру звуков, которая воспринимается неопытным ухом как бессмысленная и угрожающая какафония. Но затем, если ты пытлив и не труслив, этот мир складывается в логическую систему мелодий и разговоров на всех мыслимых и немыслимых частотах и диапазонах.
Стена тропического леса кажется сплошной только на расстоянии, но чтобы преодолеть это расстояние и заставить себя хотя бы приблизиться к живой стене, от которой так и исходит на новичка волна страха и затаенной угрозы, нужно мужество.
Первый раз Матвей не смог преодолеть себя и сойти с дороги в заросли, казавшиеся ему непроходимой, шевелящейся и шипящей на него живой массой. И первую свою «африканскую» нужду ему, московскому интеллигенту, пришлось «справить» на дороге, прямо под колёса «корабля джунглей» — потрёпанного «лендровера», из кузова которого неслись оглушительный хохот и поощрительные слова его товарищей. Потом он научится «внедряться» в это хитросплетение зарослей и, к своему удивлению, обнаружит, что, перестав их бояться, увидит удивительную красоту этого многоуровневого мира.
Но это будет потом, через несколько дней, первые из которых казались ему годами.
А пока, в первый день своего пребывания на этой земле, глаз Матвея, как фотоаппарат (по-настоящему фотографировать было запрещено),фиксировал «картинки».
...разрушенный войною акведук, из разорванной трубы которого, с высоты метра в три льётся, переливаясь и искрясь на фоне садящегося за горизонт солнца, хрустальная струя воды. Под струёй два обнажённых, прекрасных в своей первозданной африканской красоте, девичьих тела. Не видя или, скорее всего, не обращая внимания на два ощетинившихся стволами чужеродных автомобиля, африканские девчонки, уставшие от зноя, работы и войны, нежились под струёй воды, смеялись, выталкивая из-под неё друг друга, подставляя под воду над головой светлые свои ладошки. Вода блестит каплями на их черных кудрявых головах, влажно обтекает их изумительные точёные тела, стекая струями по торчащим слегка в стороны, но уже тяжёлыми грудям с крупными тёмными сосками, выпирающим попкам, стройным ногам. Девушки словно олицетворяют собой саму сущность жизни этого континента, где тайнство появления и ухода всего живого подчинено одному закону. Этот закон гласит — как можно быстрее достичь зрелости, искренне насладиться ею и уйти, чтобы снова возродиться в иной земной форме. И скоротечность этой жизненной вспышки не оставляет места другим, обременительным и вспомогательным эмоциям, делая жизненный путь любого живого существа естественным и ярким;
...другое, черное и глубокое небо, с миллиардом незнакомых звёзд. Оно тоже живое, влажное и, если долго всматриваться, то кажется, что оно колышется и словно звучит какой-то зовуще-волнующей мелодией. Африканское небо словно втягивает тебя, уносит над скоротечным бытием, приоткрывая путь в Вечность;
...стоящая на обочине дороги африканка. Замотанная по пояс в какую-то мешковину, одной рукой держит ребенка, сосущего её вытянутую вниз, как вымпел, грудь. Вторую грудь, такую же вытянутую, сосет... маленький козлёнок.
Единственное, чему так и не смог научиться Матвей за время своей «агитационной» поездки, так это умению видеть в темноте. В джунглях темнота падает сразу, как чёрный платок на клетку с канарейкой. И после первых секунд абсолютной темноты и собственной беспомощности, ты видишь со всех сторон мерцающие огоньки и слышишь усиливающийся шелест-хруст-чавк. Это не придаёт храбрости и стремления познать мир джунглей на ощупь.
Привычка интеллигента отойти подальше от огня, то есть от скопления коллег,"для чистки зубов",быстро проходит. К тому же, уже под окончание командировки, Матвей, желая помочь недавно приехавшему товарищу, отошедшему за несколько метров от освещенного костром пятачка, включил и направил на него фонарь. И тут Матвей сразу понял многое. Товарищ, присевший в"полной темноте",был окружён тройным кольцом местных детей-женщин-мужчин, которые, невидимые в своей природной черноте, из положений лёжа-сидя-стоя, очень тихо и внимательно рассматривали, как же это всё делает приезжий "агитатор«.Венцом их терпеливого ожидания, как потом узнал Матвей, был чудный момент появления белой пушистой бумажки. Матвей представил себе эффект от дружного крика в этот кульминационный момент, но вспомнив свои предыдущие месяцы в эти местах и аналогичных ситуациях, решил, что африканцы умеют-таки сдерживать эмоции.
Итак, прошло почти полгода пребывания Матвея в командировке. Он похудел, почернел, дополнил свои классические университетские знания европейских языков познаниями местных диалектов, от скуки подсобрал материалец по местным нравам и обычаям, уделяя особое внимание вопросам сексуальных и внебрачных отношений. При этом он, вне всякого сомнения, имел в виду написание кандидатской работы под каким-нибудь привлекательным для российского научного мира названием типа «Особенности использования специфики трибальных отличий при склонении представителей разных племенных групп к правильному историческому выбору». Теперь-то, по прошествии ряда лет, Матвей понимал, что в нём, несмотря на лишения странствий, вовсю бушевал тестастерон. Но всё равно жалко тех сделанных в свете костров записей, которые взял уже в Москве для «научного анализа» представитель тех самых научных кругов. Конечно, Матвей мог бы догадаться, что затрясшиеся ручонки плешивого доцента и его глазёнки, покрасневшие и вылезшие из орбит при прочтении главы «Отличия в технике брачных отношений представителей племени икамбу и котомбу» не сулят лично ему ничего хорошего. Рукопись действительно после этого пропала, так и не обогатив прогрессивное человечество новыми знаниями. Но с другой стороны и хорошо, что эти сокровенные знания не были использованы для научного оболванивания икамбуйцев и котомбуйцев. И есть надежда, что отличия в их технике этих самых отношений и по сей день вызывают восторг и чувство полного удовлетворения их спутниц.
В отряде, кроме советников — соотечественников Матвея, носивших на родине серьезные звезды на погонах, были представители дружественной, маленькой, но очень революционной островной страны. Они составляли основу отряда и выполняли всю, так сказать, черновую работу по наведению порядка. Служа в этой пригретой Богом стране практически безвозмездно, они действительно исполняли свой «агитационный долг», вызывая искреннее уважение своей бескомпромиссностью и верностью Идее.
Отточив на этих ребятах свои знания их островного диалекта, Матвей, в конце концов, обратил внимание на аборигенов. Те оказались не столь уж примитивны, как это часто живописуется в доступной нам литературе. В ходе вечерних разговоров у костров (а днём отряд колесил по своим "агитационным"делам по всей стране, так что костры почти каждую ночь разжигались в новой деревушке), Матвей, увлёкшись сначала своей научной работой, а затем и просто потому, что было интересно, часами мог сидеть и слушать. В силу множественности племенных групп, их язык сильно разнился один от другого, и связывающим мог быть только язык бывшей колониальной метрополии. Им владели, в силу полученного в прежние колониальные времена образования, только прожившие около 35-40 лет (почти предел для рано созревавших и ускоренным темпом проживающих жизненный цикл аборигенов) люди. Как правило, это были местные вожд, имеющий в руках как административную, так и духовную власть в своих поселениях. То есть, это был старейшина, он же лекарь, он же колдун. Именно эти люди беседовали вечерами у костра с Матвеем.
При этом следует учитывать, что деревушки могли быть мусульманскими, христианскими и чисто языческими. Видимо, кто раньше в них вошёл, тот и"застолбил" сознание населения, вводя свои обряды. По правде говоря, все они остаются язычниками, коими трудно не быть, живя в центре джунглей в равновесии с природой. И тогда, в ходе бесед с этими людьми, принадлежащими к другой цивилизации, духовности и культуре, Матвей впервые стал задавать себе вопрос:"А как они могут за столь короткий жизненный путь, не имея письменности, живя в крохотной деревушке, в окружении разных по верованиям поселений, сохранять знания о своей самобытности, своё умении врачевать? Ведь у каждой деревушки есть своё сокровенное знание." Приходила мысль о наличии какого-то внешнего источника знаний, который управляет «человеческими ресурсами». Если принять это за аксиому, то есть просто поверить, не пытаясь доказать, то становится понятной гибель великих цивилизаций, но продолжающееся до сих пор существование крохотных народностей. Как-то страшно думать, что на цивилизациях проверялись варианты различных моделей развития человечества, а маленькие, оторванные от грубого внешнего мира поселения сохранялись как генофонд и хранилище основных знаний. А если развить мысль, то можно вообще впасть в ересь понимания всей тупиковости цивилизационного пути развития...
Вот такие мысли приходят у африканского костра в центре джунглей, под бездонным черно-бархатным звездным небом...
И еще не задумываясь о не совсем приятных перспективах всего прогрессивного, но, к сожалению, цивилизованного человечества, Матвей внимал рассказам о великих богах, пришедших со звезд, постоянной связи ныне живущих со своими предками, умении изменить ход событий, но не саму Судьбу, которым награждает Великий Дух только избранных. Эти легенды собеседники Матвея нет, не рассказывали, а словно пели под ритмичное постукивание ритуальных бус, с полузакрытыми глазами и покачиванием тела в отблесках костра. Он их воспринимал уже не умом; Матвей словно впитывал в себя их суть, чувствуя себя неразрывной частью этой Великой цепочки знаний.
Как-то тропический дождь, длившийся около недели, загнал отряд на вершину холма, где по соседству с эвкалиптовой рощей стояло около десятка круглых хижин. В отряде был раненый в ходе перестрелки с каким-то вооруженным отрядом, то ли контрабандистов, то ли охотников (как там, к чёрту, бандформирования!) один из бойцов. Смуглый, белозубый Карлос-«Карлито», душа всего отряда, получил пулю в бедро. Рана, по обычным меркам, пустяковая, но отрядный врач Мигель валялся третий день в лихорадке. Рация была разбита пулей, аптечка погибла в машине, которая накануне наехала на мину (их во времена колониальной войны ставили на тропах, а во время сезона дождей их вот уже сколько лет вымывает на дорогу).
И вот в эту жару и влагу рана у Карлоса стала загнивать. Карлосу влили добрую порцию спиртного, пулю кое-как, прокалив нож и протерев его виски, Матвей с ребятами, под стук зубов и похожие на бред советы больного врача, извлекли. Рану Матвей зашил ниткой, залил остатком виски и завязал последним бинтом. Ночью у Карлоса начался жар. Рана набухла и потемнела. Положение было безвыходным. Бойцы приняли решение прижигать рану. Стали накаливать нож в костре и собирать по флягам последние капли спиртного для дезинфекции. Про анастезию все как-то умалчивали... Дождь в это время достиг своего апогея. Вода лилась сплошным потоком, молнии буквально полосовали небо.
На Матвея напала какая-то странная истома. То ли от усталости, то ли перед лицом предстоящей малоприятной процедуры на него нашло оцепенение, когда реальность воспринимается словно через дымку других видений...
В это время полог, которым был прикрыт вход в хижину, сдвинулся, и вошёл старейшина деревни. Подойдя к Матвею, которого он знал по предыдущим вечерам и беседам у костра, он сказал:"Путь все уйдут«. Странно, но все бойцы и даже наши советники -«агитаторы» безмолвно вышли под проливной ливень.
— "А теперь",-сказал старейшина, беря своей рукой руку Матвея, — "будем вместе......"Последнее слово Матвей не понял, оно было, видимо, на местном наречии. Старейшина закрыл глаза, Матвей сделал то же. И через мгновение почувствовал, что его сознание раздваивается. Он понимал, кто он, где находится, но другая половина его "я«словно видела все со стороны. Он видел себя, стоящего с закрытыми глазами. Он видел, как старейшина открыл свои глаза, а у стоящего рядом с ним Матвея глаза остались закрытыми. Он видел, как старейшина потянул за руку Матвея, они подошли к Карлосу и возложили свои соединённые руки на рану. Матвей почувствовал тёплое покалывание в руке и... потерял счёт времени.
Очнулся он лежащим на походной кровати, в той же хижине. Вокруг сидели все свои.
— «Как Карлос?»-спросил он охрипшим голосом.
— "Спит. Как ты его усыпил, так и спит. Уже вторые сутки«,-ответил один из бойцов. Матвей с трудом поднялся. Ломило всё тело, в голове был какой-то туман.
— «А где старейшина?».
— «Какой старейшина?»-удивлённо спросил боец. Из дальнейшего разговора выяснилось, что позавчера, когда Карлосу стало плохо, Матвей попросил всех выйти на минуту из хижины. Когда минут через десять промокшие насквозь бойцы решились всё-таки войти, они увидели Матвея, стоящего перед Карлосом и держащего руки над его раной.
— «Потом ты встал, сказал нам, что всё в порядке, и лёг спать» — боец как-то странно смотрел на Матвея..
У Карлоса всё зажило. Ребята-бойцы стали уважительно называть Матвея "сеньором«,а соотечественники -«агитаторы», и без того с некоторой опаской воспринимавшие Матвея (снайперская подготовка, свободное владение языками и бескомплексное общение с иностранцами — какой он, к черту, переводчик...) просто сторонились его и откровенно заискивали.
У Матвея же осталось смутное воспоминание о тепле, буквально нисходящем с его руки в тело Карлоса и видение того, как под влиянием этого тепла исчезает шевелящийся в теле товарища тёмно-фиолетовый клубок боли.
Несколько раз он подносил руку ладонью к себе, ко лбу и затылку, но ничего похожего не ощущал. Хотя иногда ой как хотелось снять ноющую тяжесть..., а ещё бы и сухость во рту.
На его руку положительно реагировали только собаки, сразу подставлявшие себя под «погладить», и детишки, эти маленькие, пока очаровательные, но уже негры, оравшие при виде белых, яростно пуская зелёные сопли. Но, как скоро заметил Матвей, стоило ему прикоснуться к детскому телу, малыши замолкали и совсем не враждебно смотрели на этого белого мужчину, обвешенного военной амуницией, в пропотевшей и выгоревшей на солнце зеленой майке.
Местные жители очень обижались на отряд за отказ увеличивать количество, а главное, качество жителей посещаемых деревень. Немногочисленность племенных групп неизбежно вела к кровосмешению и, как следствие, деградации. С учётом краткости жизненного цикла «цветов» джунглей, где живут до сорока, а женщины привлекательны до восемнадцати (а с точки зрения Матвея, и того меньше),этот процесс деградации мог бы иметь самые печальные последствия.
Давным-давно в этих краях практиковались такие изысканные виды демографического разнообразия, как набеги, похищения дам (а часто и кавалеров) привлекательного возраста, их обмен на более конкурентоспособные ценности — скот, украшения, домашнюю утварь. С приходом белых колонизаторов кое-что изменилось. Представители ряда европейских стран отправлялись за океан, просто убегая от собственной нищеты. Не обременённые сословными предрассудками, они с удовольствием вступали в естественную гармонию с жительницами колоний, оставляя после себя еще курчавых, но уже не таких шоколадных и курносых потомков. Эти колонизаторы несли культуру, а не нравы и сословность иерархий. Они не были злобливы, поэтому их терпели без ненависти. А уж за потомство...
Очень ценятся в этом уголке континента более светлые, с европеизированными чертами лица, юноши и девушки. Беда лишь в том, что скоро их кровь растворяется в океане очень красной, стойкой первородной крови, и о мичуринской селекции остается только мечтать.
Что, в общем — то, и слава Богу.
Так вот, каждый раз на входивший в деревню отряд местные старейшины смотрели лишь с утилитарно-демографической точки зрения. И, принося вечером продукты, буквально прощупывали взглядом стати всех «пришельцев». Бойцы дружественного нам островного государства отпадали сразу, поскольку по соображениям конспирации они все были так же черны телом, как и местные. Не помогали и очень выдающиеся стати... Да и с гигиеной у бойцов было строго. Во-первых, им сразу же внушали, что все местные больны неизлечимыми тропическими болезнями, к которым особо восприимчивы представители лишь этого, дружественного нам островного государства. Во-вторых, для поддержания гигиены, подразделения бойцов из этой страны укомплектовывались прачками-санитарками-поварихами из расчёта десять бойцов — одна ударница трудового фронта. Дамы все, как одна, уже не свадебного, но ещё очень жизнелюбивого возраста, что исключало ревность и вносило в жизнь необходимую гармонию. Кроме того, у бойцов была строгая ротация кадров по принципу — две недели в поле, неделю — на базе, что наполняло их жизнь смыслом.
Отрядные же советники, соотечественники Матвея, интереса для демографии местного населения уже не представляли в силу преклонного (по африканским масштабам) возраста. Эх, видели бы их местные в нашей стране, да ещё вдали от семьи, да ещё и под водочку....
Итак, внимание местных старейшин уже через пятнадцать-двадцать минут стоянки концентрировалось на Матвее. То есть, по всем статьям он подходил на роль улучшателя породы. Сценарий всегда был один — старейшина отводил его для разговора в сторону, где, словно бы стыдясь, не поднимал глаза выше уровня пряжки ремня Матвея. В ходе обсуждения "очень важных«вопросов о приобретении продуктов питания, к ним подлетали две-три «старых ведьмы» и начинали, в буквальном смысле, трогать Матвея, тыча своими крючковатыми пальцами в мышцы спины, рук, даже ягодиц. Результат был предсказуем — бабки чмокали, утвердительно кивали косматыми головами, и старейшина сворачивал разговор.
После этого Матвею предлагалась для ночлега отдельная хижина, в отличие от его коллег, коих расселяли по несколько человек. В первый раз, ничего не подозревающий Матвей согласился на отдельную хижину (она стояла на возвышенности, в центре деревушки), поскольку устал от жары, впечатлений, традиционного вечернего стакана — «в целях профилактики», и просто хотел выспаться в безопасном, как ему казалось, месте. Подойдя с фонариком к хижине и осветив её внутреннюю, единственную и круглую комнату диаметром около четырёх метров, он, к своему изумлению, увидел на стоящем в центре топчане-кровати совершенно обнажённую молоденькую африканочку. Хорошо сформировавшаяся, ещё не обвисшая грудь красноречиво свидетельствовала о том, что девчушке было лет одиннадцать — тринадцать. Тяжело дыша, она полусидела-полулежала на топчане лицом к Матвею; в её широко раскрытых глазах было всё — кайф, страх, изумление. Прекрасное черное тело жирно блестело. Усталость, хмель и готовность ко сну мигом слетели с Матвея. Работало только одно чувство — обоняние.
Духота и влажность тропической ночи многократно усиливали запах пота (о, как для европейцев пахнут потные африканцы! Что-то вроде серьёзно протухшего мясного бульона. Впрочем, для них мы пахнем не лучше). Для полноты ощущений этот аромат дополнялся дурманящим запахом кокосового масла и ещё каких-то местных афродизиаков, которыми местные бабки — «массажистки» натерли тело африканочки. Кроме того, как потом узнал Матвей, девчушек перед «этим» те же самые бабки-колдуньи, напоив каким-то дурманящим снадобьем, подвергают варварской дефлорации племенным амулетом, который явно не дезинфицировали с тех пор, как над их пра-пра-бабушками совершали то же действо. Весь этот букет ароматов обрушился на Матвея, оглушил его, подтянул к горлу содержимое желудка.
И в этот ответственный момент снаружи раздался грохот тамтамов. Видимо, по знаку смотрящих в специальные щёли старух-сводниц, всё трудоспособное население деревушки ударило во все звенящие предметы, стремясь воодушевить героя на подвиг.
Матвей стрелой выскочил из хижины.
Можно лишь предположить, что местное население не было довольно окончанием этого действа. Отечественное "Облико морале«вновь было поднято на щит, но обещанных бананов вождь не прислал.
С тех пор и сиживал у костра Матвей по вечерам допоздна, слушая аборигенов и заряжаясь великой магией джунглей.
Текли дни.
Впечатления сменялись впечатлениями. Изнурительные поездки по жаре сменялись пешими переходами по едва заметным тропкам, когда, казалось, ты идёшь по дну моря, настолько плотен и влажен был воздух.
...трех... и четырёхэтажный лес, где деревья, переплетаясь кронами в нескольких ярусах, пронизывают, как сквозь сито, солнечные лучи. Во время колониальных войн даже авиабомбы, которыми хотели устрашить население, не долетали до земли, взрываясь на первом или втором ярусе переплетенных ветвей.
...красавица антилопа, которую, по-мальчишески красуясь перед бойцами отряда, Матвей «снял» первым выстрелом своего «калаша» метров со ста пятидесяти. Местный «Сусанин» беззвучно посмеивался, но только когда с трудом удалось пройти (машина бы не проехала) эти метры, Матвей понял причину этого веселья: туша убитого животного за 20 минут стала вся чёрной, блестела и шевелилась. Антилопа была на ладонь в толщину вся покрыта двигающимися насекомыми. Жизненный цикл в тропиках — всё очень быстротечно. Тушу пришлось оставить. Проводник тогда сказал, что Матвею надо стрелять обезьян. Те прыгают высоко, можно подстрелить прямо над машиной, чтобы не тащить, и у обезьян нет насекомых на шкуре — они же «ищутся».
Первый же такой выстрел принёс удачу, но когда Матвей увидел это сморщенное, почти детское личико, крохотные, прижатые к груди, ручки с пальчиками и застывшие от боли глаза, он понял, что больше стрелять он не будет. В обезьян...
...огромный питон, заползший от дневной жары в хижину под кровать Матвея. Ночью рептилия зашевелилась, но была им повержена разряженным в неё всем рожком «Калашникова». Когда четырехметровое тело змеи выволокли наружу, и вся деревня всю ночь праздновала «праздник живота» вокруг разложенных на пальмовых листьях зажаренных кусков питона, трясущегося от пережитого Матвея тоже всю ночь бойцы отпаивали ромом.
Как-то отряд провел удачный день, ни с кем не перестреливался, просто поездил-походил по дорогам и провел пару пропагандистских бесед с местным населением. Население громко поддержало идею своего славного будущего (если местный переводчик все правильно перевел) и угостило бойцов фруктами.
А вечером, вылив на себя пару вёдер воды и одев сухую майку, Матвей с удовольствием и бутылочкой виски (хорошие ребята — эти контрабандисты!) опять сидел у костра, предвкушая неторопливый голос вождя-старейшины-колдуна и свое погружение в таинственный мир другой реальности, другой энергии, иных дум и помыслов. Он уже привык к тому, что на всех, даже новых, стоянках местные узнавали его, беспрекословно слушались и даже припасали для него непочатую бутылку любимого напитка.
Но на этот раз, к его удивлению, сидение и всё остальное для него у костра было приготовлено, но собеседника не было. Минут через двадцать одиночного созерцания огня и неба, (а смотреть в стороны было бесполезно как по причине отсутствия "лампочек Ильича",так и в силу этой удивительной особенности африканской ночи, которая, словно живая чёрная ткань, моментально поглощала контуры всего, выходящего из круга прямого света),в свет костра быстро вошёл предполагаемый собеседник Матвея. Бормоча что-то на местном диалекте, он буквально схватил Матвея за руку и потащил в сторону от костра. Доверившись ему, Матвей вышел из света. Потеряв в абсолютной темноте возможность что-то видеть, он просто закрыл глаза и, высоко поднимая ноги, дабы не наступить на что-нибудь лежащее или ползущее, сделал несколько шагов.
Открыв глаза, которые стали различать предметы уже не антрацитно-чёрной, а чёрно-серой ночи, он увидел, что вождь тащит его к центральной хижине.
— «Нет, нет — пытался сказать Матвей — я не буду, не хочу».(Сильны воспоминания о запахах того, первого раза. Опять же «облико морале»...). Но не дав тому опомниться, вождь втолкнул Матвея в хижину.
В углу горел огонь. Запаха не было. Почти. Нос Матвея успел «принюхаться» за месяцы командировки к запахам местных жилищ. На топчане лежала женщина. Обнажённая. Её стройное молодое тело била сильная дрожь. Рядом сидела старуха и вытирала с обнажённого тела пот.
— «Вот почему не пахнет» — машинально подумал Матвей. Глаза женщины были закрыты. Руки и ноги крепко связанны. Вы когда-нибудь видели, как бледнеют негры? Они сереют. Вот и у лежащей кожа была пепельно — серой. В свете костра и прыгающих по стенам хижины теней это было просто страшно. Вождь продолжал что-то лихорадочно выкрикивать на местном наречии. Матвею удалось разобрать «Дочь... Помоги...» Ничего ещё не понимая, Матвей приблизился к девушке. Та вдруг перестала биться и, не открывая глаз, стала сдавлено кричать. Ноги и руки её напряглись, проступили все мышцы. Матвей невольно залюбовался этим совершенством. «Вот, чёрт, сотворила же природа!»
Он уже знал, что делать, словно всю жизнь этим занимался. Словно глядя на себя со стороны и удивляясь собственному спокойствию, он приказал всем уйти из хижины. Вождь беспрекословно вышел, выскочила за ним и старуха. Из угла метнулся за дверь ещё кто-то, неслышно сидевший до этого в темноте. Этот кто-то был весь в лохмотьях и перьях.
— «Колдун, что-ли...»-сразу всплыла мысль.
Матвей присел рядом с девушкой. Странное впечатление производила её серая кожа. Обычная кожа обитателей континента упругая, блестящая, очень мягкая на ощупь. Кожа белого человек кажется им наждачной бумагой. А тут.... Матвею захотелось потрогать девушку... Не рискнув коснуться тела, он положил руку ей на лоб. И тут на него словно нахлынуло. Не было картин, голосов, видений. Словно какая-то воронка энергии вошла в руку, и Матвей вё понял: девушка — дочь старейшины, обещана в соседнюю деревню третьей женой к их дальнему родственнику (деревушки были мусульманскими). Два месяца назад она согрешила со своим дружком, не смогла уберечься, забеременела. При относительной свободе нравов, которая царит в языческих и псевдохристианских племенах, в их племенной группе, исповедующей ислам, супружеская и добрачная неверность караются очень сурово. Женщин, согрешивших до замужества, не забивают камнями, как их замужних сестер, их возвращают отцу и забирают назад выкуп. Семья считается обесчещенной, родные изгоняют виновницу в джунгли, на верную, но медленную, смерть.
Поняв, что беременна и зная своё будущее, девушка выкрала склянку яда у колдуна (Матвей не ошибся, это действительно был колдун) и выпила его. Матвей знал, как нейтрализовать действие снадобья. А дальше что? Убить плод? Матвей положил руку ей на живот. Да, там есть ещё одна жизнь.
В голове пронеслись воспоминания о том, как месяц назад, в ответ на выстрел по их отряду, они расстреляли все дома в деревне, которая казалась им брошенной. Но жители прятались в домах. На всю жизнь Матвей запомнил неподвижное тело младенца, со вспухшим животиком и кровавой дыркой в голове, по которой роились зелёные мухи.
Выход был один. Матвей разрезал верёвки на руках и ногах девушки, и, положив руку на её лоб, мысленно приказал ей спать и забыть прошлое. Крикнул, чтобы все отошли от хижины и легли на землю. Почему-то он был уверен, что всё так и будет. И будет у неё сын.
Выйдя через час из хижины, Матвей торжественным голосом объявил старейшине: «Я взял твою дочь. Так велели духи. Ребёнок родится раньше. Так надо».
Тому минуло уже много лет, но, честное слово, Матвей считает того сына африканского народа своим, и очень хотел бы знать, как сложилась его судьба.
А может, и не надо этого знать...
Матвей приехал к Барановскому домой (тот жил за городом, в престижном котеджном поселке) через два дня после их беседы в бане. Как Матвей и ожидал, это был типичный особняк преуспевающего бизнесмена, чьи доходы от продажи — купли — и опять продажи (но уже дороже) позволяют жить так, как ему хочется. «И то хорошо, что в Россию деньги вкладывает,» — подумал Матвей, выходя из своего ветеранистого джипа на гостевой стоянке перед домом.
«Вольво» он заметил ещё при въезде в этот посёлок. Старая привычка — всё фиксировать, особенно если новая «Вольво» стоит под деревьями в проулке. «И чего ей тут стоять, если участки в полгектара, и стоянка у всех есть для гостевых машин. А обслуга на этой марке не ездит — дорогая».
Вспомнив, что жена Барановского в больнице, он как-то сразу обратил внимание на молодую женщину, шедшую с хозяином ему навстречу. Мозг, действуя параллельно с мужским оценивающим взглядом, привычно фиксировал детали:"Держится ровно, на полшага сзади — значит прислуга. Типично славянская внешность, не хватает только косы, аккуратное чёрное платье с поясом, без косметики и украшений — видимо, домоправительница. Могла быть няней. Но няня должна быть с мальчиком. Фигурка стройная, не сутулится — это очевидный плюс, которым не всегда могут похвастаться российские женщины. Запястья рук сильные, пальцы изящные, но не изнеженные. Значит характер волевой. Скулы хорошо обозначены, морщинки у глаз характерные — да, приходилось характер применять. Попка плосковата, значит в жизни приходится бороться за своё место под солнцем не завораживающей сексуальностью, а умом. Но в целом, хороша..."
Такая вот логика. Мужская, профессиональная. А то всё — «пялитесь, пялитесь...» Анализируем!
— «Моя сестра Долорес. Приехала погостить из Штатов. Не удивляйтесь испанскому имени, наша бабушка родом из Севильи. Ребёнок войны — приехала в Россию в 1936 году».
(«Ну что, профи, съел? — Матвей не преминул поиздеваться над собой. Немного.).
— «У Долорес с её мужем в Нью-Джерси косметологическая клиника. Она приехала в Россию закупать целебные алтайские травы. И заодно пообщаться с племянником...» — Барановский явно сделал над собой усилие, чтобы не дрогнуть голосом. Пожав протянутую ему женскую руку, Матвей отметил твёрдое рукопожатие, шрам на изящном мизинце, а также то, что рука не была подставлена под поцелуй. Несмотря на дипломатическое прошлое, Матвей так и не смог привыкнуть к этой манере, предпочитая рукопожатие.
— «Извините нас, Долорес. Можно Вас на пару слов,» — сказал он Барановскому, и, отведя того в сторону, коротко и сухо проинформировал: " Мой визит просто дружеский. Никаких обязательств и гарантий. Не сомневаюсь, что Вы кое — что обо мне знаете, но предупреждаю — никаких попыток узнать обо мне побольше."
— «Я Вас понимаю и принимаю Ваши условия, как и не сомневаюсь в том, что и обо мне Вы навели подробные справки. Да, мне известно, кто Вы, но этим я ограничусь».
Матвей зафиксировал, что его собеседник сказал «ограничусь», а не «ограничимся» или «давайте ограничимся».
— «О, батенька, да ты с характером, но и мы не по объявлению на распродажу пришли.» — подумал Матвей, но промолчал.
— «Пройдёмся, я покажу вам дом» — пригласил Барановский.
Долорес тактично сообщила, что хотела бы отъехать за «покупками». Подходя к входу в дом, Матвей боковым зрением увидел, что из-за дома выехал спортивный белый «Мерседес» и, шурша гравием, поехал в сторону выезда из посёлка. Барановский, как истинный хозяин, гордый своим недавно построенным домом, стал было рассказывать о нём своему гостю, но, поймав взгляд Матвея, замолчал и пошёл впереди, показывая дорогу.
Детская была на втором этаже, занимая добрую её половину. В помещении был применен так называемый «модульный» принцип планировки, и, по необходимости, помещение можно было переоборудовать в спортзал, кинотеатр и даже в автогородок.
— «Здесь есть даже небольшой бассейн. Серёжа очень любил купаться» — Барановский словно продолжил мысли Матвея.
— «Любил... Да, всё запущенно,» — Матвей пытался хоть сам с собой поддерживать шутливый тон, но начинал ощущать, что находится в преддверии чего-то серьёзного. Барановский подошёл к висящей в углу настоящей корабельной рынде. Матвей удивился- откуда в этой, совсем не морской, комнате, флотский колокол? Барановский, казалось, только дотронулся до верёвки. Низкий, отдающий где-то внизу живота, звук прокатился по всему дому. Матвей понял смысл применения этого корабельного атрибута — звук не был громким, пугающим, но в доме, видимо, не было уголка, куда бы этот звук не проник.
— «Серёже — два раза» — очень тихо сказал Барановский и снова коснулся верёвки. Не успел раствориться в воздухе второй удар, открылась дверь одного из помещений, на которые был поделён этаж, и перед ними встал Серёжа. Небольшого роста, худенький, он смотрел, слегка наклонив голову к правому плечу, на Матвея широко раскрытыми серо-зелёными глазами. Не мигая. Взгляд был серьёзным и вопрошающим. Если бы не этот серьёзный взгляд, то мальчугана можно было назвать симпатягой. Смугловатая кожа, светло-русые, слегка вьющиеся волосы, прямой носик, ещё по-детски припухшие щёки, но подбородок уже вздернут, и детский лоб немного взрослят «упрямые» морщинки у переносицы.
— «Серёжа, это мой приятель, дядя Матвей. У него тоже есть дети, и он хотел бы вас познакомить. Ты поговоришь с ним?» — слегка сделав акцент на слово «поговоришь», Барановский обратился к сыну.
— «Чёрт возьми, про такое начало мы не договаривались» — не успел подумать Матвей, как оборвал себя на полумысли. Серёжа приоткрыл рот и чуть слышно сказал: «Да». Честное слово, Барановский чуть не упал. От чувств. Почему-то шепотом он сказал: «Ну, и хорошо. Поговорите тут. Я не буду мешать». И на цыпочках вышел. Было слышно, как с середины лестницы он побежал и хлопнул парадной дверью. Стало совсем тихо.
— «А как зовут твоих детей?» — вдруг очень связанно, но очень тихо спросил Сергей.
— «Опа, попал...» подумал Матвей, но вслух сказал: «У меня есть дочка, Алёнка. Она немного старше тебя. Но мне бы очень хотелось тебя с ней познакомить».
Матвей чувствовал, что Серёже нельзя врать. Мальчик верил не словам, а взгляду и интонации. Матвею захотелось дотронуться до ребёнка, чтобы через этот контакт понять его. Боясь спугнуть Серёжу, он медленно говорил, не отрывая доброжелательного взгляда от глаз мальчика.
— "Сейчас я тебе покажу её фотографию «.- Он медленно вынул из бумажника фото, которое он всегда носил с собой, положил на ладонь и потянул Серёже. Как Матвей и ожидал, чтобы взять фотографию, мальчик коснулся его руки.
Это было словно ожёг. Какое-то сумасбродное движение разноцветных пятен, их переплетение и переход в иные цвета. Но, коснувшись руки Матвея, Серёжа вдруг попытался улыбнуться и так же тихо сказал: «Ты хороший...».
— «Да ты из „наших“, паренёк» — с каким-то облегчением подумал Матвей.
— «Серёжа, я не враг и ни в коем случае не причиню тебе вреда. Я могу тебя понять, только если положу ладонь тебе на лоб. Не боишься? — прямо спросил он.
— «Нет. Я знаю, что так надо» — ответил мальчуган. Подойдя к Матвею, он сам взял его руку и приложил к своему лбу...
...Солнце, пляж, ласковое море, наплывая на песчаный берег, заливает лёгкой морской пеной загорелые ноги молодой счастливой пары. Он — Барановский, лет на пять моложе, ещё без нынешней крепости и кряжистости фигуры, громко и радостно кричит чайкам: «Она согласна!».
Она — худенькая, с огромными серо-зелёными яркими глазами, с шапкой непокорных выгоревших волос, звонко смеётся, держась за его руку.
Он и она склонились над коляской. Лица радостны и безмятежны. Он нежно целует Её, шепчет в ушко: «Я тебя люблю и хочу ещё дочку».
Потом, вдруг, словно тёмно-серое покрывало накрывает весь мир. Звучит жесткий женский голос: «Твой сын будет причиной крушения всего. Он заберёт ваше счастье и здоровье, а дочь твоя умрёт в твоём чреве и убьёт тебя». И крик, такой детский и отчаянный, что Матвей вздрогнул, как от удара хлыстом — «Не хочу! Я спасу вас!». Матвей с трудом открыл глаза. Сергей стоял перед ним, держась обеими ручонками за его руки, и смотрел, смотрел, в самую глубину глаз Матвея.
— «Бедный мальчик. Ты такую боль носишь в себе. Кто же на тебя взвалил всё это?» — думал Матвей.
— «Вот что, Серёжа. Одно тебе скажу — держись. Я тебе помогу» — говорил он, и ему хотелось верить в то, что говорил.
У выхода из дома его поджидал Барановский.
— «Ну, что — с надеждой он вглядывался в Матвея.- Что он вам сказал? Вы ведь почти два часа разговаривали....».
— «Один вопрос — ваша жена до больницы делала, ну... Ну, она была в положении»?
— «Откуда вы...? Как вы...? — Барановский широко раскрыл глаза, наступая на Матвея.
— «Да или нет»? — холодно спросил Матвей, не делая попыток уклониться. Барановский внезапно оступился.
— «Да» — ответил он. «Мы ждали дочку, но когда у Сергея началось „это“, жена сказала, что мы всё должны отдать ему, и не в праве заводить ещё одного ребёнка. Она сделала операцию, а потом ... потом не смогла всё пережить».
— «У вас есть или была любовница, которая могла бы надеяться на ваше совместное будущее?». Барановский уже взял себя в руки и словно почувствовал право Матвея задавать подобные вопросы.
— «Нет» — твёрдо ответил он.
— «Вы говорили, что обращались к знахарям и прочим оккультных дел мастерам?»
— «Да, — неуверенно сказал Барановских — Было несколько раз».
— "Где вы их находили«?- Матвей, словно охотничья собака, почуял след.
— «Мне их рекомендовала Долорес».
— «Опа, приехали» — из Матвея будто выпустили воздух. Тупик и страшная усталость. И мысль. Четкая и ясная — подальше от этого дома, на родной диван.
Стаканчик любимого ирландского напитка. Со льдом. Отдых мозгу, а там ОНО подскажет. Одно Матвей знал точно — он не отступится. Эти глаза мальчугана. Боль, скорбь, просьба о помощи.
— " Я поеду домой. Мне надо подумать«. — Матвей видел, что у Барановского в глазах шевелиться невысказанный вопрос.
— «Я вам обязательно позвоню».
В машине Матвей, как всегда, успокаивался, готовил себя к ставшему уже традиционным, вечернему подробному анализу событий прошедшего дня.
И тут это «Вольво»...
«Ну и кто же вас послал, ребята? А главное — зачем? По номеру моей машины вы могли меня давно „установить“. Судя по тому, как вы меня „ведете“, вы не дилетанты. Зная, что я — профессионал, устроили демонстративное наружное наблюдение, надеясь вывести меня из равновесия? Слишком тонко — мы ведь только „познакомились“. Господи, ну что за судьба такая! Видимо, точно, от этого не уйдёшь, и жизнь не позволит тебе стать „бывшим“. Ну что, поиграть с вами?. Проскок на мигающий жёлтый, „нырок“ под „кирпич“, задний ход по обочине. А вы всё равно встретите у дома, от злости пробьёте колёса или разобьёте стекло, а в отчёте своим шефам напишите — „пытался уйти от наружного наблюдения, применяя профессиональные навыки“. И будут тебя, Матвей, пасти уже профессионально, но со злостью и цинизмом. Нам это надо? Нам это не надо».
Вот под такие весёлые мысли и звуки хорошей инструментальной музыки, которой изредка одаривают водителей ведущие «Серебряного дождя», Матвей спокойно подъехал к дому. Поставил машину на стоянку, перебросился парой слов с соседом по «машиноместам» и зашёл в находящийся в его же доме универсам. Этот ритуал, ежевечернее повторяемый Матвеем на коротком маршруте в пятьдесят метров, на узком пространстве заставленного автомобилями московского двора, сегодня пришёлся как нельзя кстати, ибо позволил оценить действия «наружки».
«Так, во двор не въехали, хватило ума. Машины не видно, кружит где-то рядом. Значит, второй вышел и где-то меня „бдит“. Ты где? А вот он, дружок, нарисовался. Да, не сильно профи. Явно высматриваешь, вертишь головёнкой. А ещё и очки! Одно утешает — не спецслужбы и не „топтуны“ старой школы, работающие сейчас на солидные конторы. Ну ладно, ребята, пока хватит информации и мне и вам. Покупаю холостяцкие (пока семья на даче) мороженные „Бифштексы из мяса молодых бычков“ (так и хочется сказать — „самцов“), бутылку минералки и иду на диван...».
Матвей вспомнил одного из своих первых наставников, почти ежевечернее звонившего жене: — «Маша, купи бутылку — у меня проблемы». А потом, через две минуты: — «Маш, купи большую — у меня большие проблемы».
Так вот, Матвей купил большую бутылку минералки — проблемы вырисовывались большие.
Решение пришло ночью.
За эти годы Матвей уже привык к тому, что именно ночью к нему приходит вариант решения любой сложной проблемы, и не надо даже пытаться его исправить. Видимо, его мозг, получив все необходимые данные, с удовольствием отключает ночью функцию управления со стороны «надстройки», то есть физического Матвея, и спокойно просчитывает оптимальный вариант. Принимая такую формулу оправдания своих ночных решений, Матвей пытался уйти от другого варианта, прямо ведущего в объятия эзотерики, метафизики и алкоголизма.
Итак, утром он позвонил Барановскому и казал, что согласен с его предложением — поступить к нему на работу советником. К чести Барановского, он достаточно быстро соображал, и ему понадобились лишь пара секунд, чтобы ответить: «Я жду вас в офисе, чтобы обговорить условия контракта».
Матвей, довольный разговором («приятно иметь дело с одним умным, чем со стадом козлов — фраза хотя пошлая и забитая, но четко отражает действительность»), с удовольствием надел хороший костюм, рубашку под запонки и галстук. Всё было дорогое, подобрано в тон и со вкусом. Так, естественно, казалось самому Матвею. Он любил хорошие вещи и, когда имел возможность, покупал их. Уволившись несколько лет назад с «государевой службы», он неплохо поработал в ряде, как теперь говорят, «коммерческих проектов» и, создав некий «запас прочности», с удовольствием ушёл в «свободное плавание». Он пользовался спросом, как консультант, в самых разных сферах применения своих аналитических и организационных способностей. Всё это позволяло безбедно жить, но не требовало ежедневного галстука. А иногда хотелось...
Поэтому Матвей ещё раз с удовольствием взглянул на себя в зеркало, взял «деловой» портфель и вышел на улицу. Выехав со стоянки и проехав пару кварталов, Матвей с удивлением обнаружил за собой знакомое «Вольво». «Ну, ребята, наше общение перестаёт быть томным... Я в вас разочаровываюсь». Сопроводив Матвея до офиса Барановского (его джип пропустили на служебную парковку), «Вольво», придав себе возможное в условиях московского движения ускорение, нырнула в бесконечный автопоток Садового кольца.
Офис Барановского был заурядно типовым. Его финансово — промышленная корпорация занимала целый особняк, сочетающий обычные для Москвы элементы старой архитектуры и расширяющие полезную площадь стеклокаркасные конструкции. Приёмная в стиле «у нас не только деньги, но и вкус». Две секретарши, одна — для работы, вторая — кофе подать. Кабинет Барановского, кроме обязательного «джентльменского набора» деловой атрибутики и дизайнерского искусства имел «изюминку» — балкон. Удовольствие от пребывания на нём представлялось сомнительным из-за духоты и близости Садового кольца, но, по крайней мере, шум транспорта затруднял работу подслушивающих устройств, которых не могло не быть в столь роскошном офисе. Матвей не питал иллюзий относительно полной гарантии конфиденциальности, поскольку прекрасно знал, сколько всякого разного технического наизобретало прогрессивное человечество. Но ему было важно настроить Барановского на деловую волну, придать разговору соответствующую атмосферу.
Поэтому войдя в кабинет и пожав руку вставшему ему навстречу хозяину, Матвей жестом пригласил Барановского на балкон, говоря при этом: «Конечно, с удовольствием подышу воздухом и посмотрю на Москву с высоты».
Оказавшись на балконе, Матвей дружески взял Барановского под локоть, и, широко улыбаясь и обводя окрестность второй рукой, тихо сказал: " Вы меня берёте советником. График посещения свободный. Кабинет не нужен. Легенда моего пребывания здесь — анализ эффективного использования рабочего времени и психологического климата в трудовом коллективе. Мне нужно две недели, как минимум, чтобы разобраться в обстановке вокруг вас«.
Барановский только кивнул. Конечно, чувствовалась в нём борьба мотивов (а не послать бы наглого Матвея.... Далеко.), но, видимо, вспомнив вчерашний день, он смирился. Вернувшись в кабинет, они начали «деловой» разговор с самого начала, и Матвей отметил чёткость поведения Барановского в привычной для него атмосфере бизнеса. Обговорив параметры будущей «трудовой» деятельности Матвея в корпорации, Барановский пригласил своего «советника» к себе домой для общения в неформальной обстановке. Матвей внутренне поморщился — «явный перегиб, я уже был у тебя дома вчера», но поблагодарил за приглашение. Барановский проводил Матвея до выхода и секретарь (та, что для работы) попрощалась, назвав Матвея по имени — отчеству. «Школа, не то что у дилетантов в «Вольво».
Кстати, о «Вольво». Она добросовестно открутила за Матвеем целый день, сопроводив его на две деловые встречи, выставку и, наконец, в фитнесс — центр. При этом из машины никто не выходил, стекла не открывались, фотовспышкой никто не баловался. Одним словом, «Вольво» явно демонстрировало сопровождение Матвея, которому это стало надоедать.
— «Пора вас, ребята, проверить... на всхожесть.» — решил Матвей.
Итак, модный спортклуб. Загнав машину на стоянку для почетных гостей, Матвей зашел в прохладный вестибюль. При этом он поймал себя на том, что, входя в этот дворец здоровья, он непроизвольно расправил плечи и подтянул живот, а походка стала пружинистой. Ну, еще бы. Когда на тебя, богатого и красивого, призывно смотрят девушки из-за стойки администратора, да и просто сидящие в холле...
Нет, Матвей не занимался модным накачиванием своего не молодеющего тела. Просто в фитнесс — центре у него было подаренная почетная членская карточка, дающая ему кучу разных прав, включая посещение уютного бара. Расположенный над тренажёрным залом бар давал возможность Матвею, сидя в хорошо кондиционированном помещении, съесть замечательный полупрожаренный антрекот с хорошим томатным соком. А затем, за чашкой ароматного кофе, наслаждаться видом потеющих на тренажёрах «любителей здорового образа жизни». У Матвея была игра — отгадывать, кто и зачем сюда пришёл (сбросить вес, подцепить клиента — клиентку) и придумывать их жизненные истории. Это была хорошая разминка для мозга, позволяющая держать в хорошей форме хотя бы эту часть своего тела, не вредя при этом остальным.
Итак, мясо было, как вседа, отменным, чуть с кровинкой. Теперь кофе и — поиграть. Что у нас там сегодня в зале?
Вон, например, тот крепыш в новеньком спортивном костюме. С «железом» работать не умеет — движения резкие, поза неправильная. Берет явно завышенные веса, поглядывая по сторонам, чтобы увидеть, какое впечатление это производит на окружающих. Уже сорвал себе дыхание — вон как покраснел лицом. Часто меняет снаряды. Да, брат, система нужна даже в этом. Явно бизнесмен, пришел в клуб, поскольку это престижно, да и от животика сразу избавиться хочется.
Твое место в баре, у окна, на девочек смотреть. Но всем как-бы вскользь рассказывать, что регулярно качаешься...
А вон тот паренек у шведской стенки серьезно работает. С собственным весом, на выносливость. Прекрасная растяжка, мышцы рельефные, узкие, эластичные. Движется как пантера. А руки-то в наколочках... Видно, чей-то боец. Не хотелось бы с тобой встретиться в схватке. Вон взгляд-то какой прищуренный. Убивец, да и только. Так-так, а на кого это ты время от времени бросаешь взгляды совсем не эротического характера? Вон на ту красавицу, которая делает вид, что занимается? Да она только свое тело демонстрирует. Прямо скажем, очень достойное тело. Богатое тело. Но дамочка одна, никто не подходит, не заигрывает. Вот даже плейбой-тренер, который обычно красоток всех потрогает, на тебя не смотрит. То есть, тебя — нельзя...
И кроме крепыша в новеньком костюме, который уже давно раздел тебя глазами, но делает это издалека и не подходит, перспектив, значит, никаких. А на мальчонку-бойца почему с такой ненавистью смотрим?
Картина ясна, как мир: папик прислал свою крошку подкачать свое тельце, но в сопровождении телохранителя. А судя по твоим взглядам, красавица, телохранитель и сам тебя не трогает (вот скотина!), и другим не дает.
В таких вон интересных мыслях Матвей закончил пить кофе, расплатился и пошел к выходу.
С другой стороны бара был бассейн, где пара прекраснотелых охотниц за толстыми кошельками принимали изысканные позы на лежаках. Но сейчас не об этом... Лишь мельком глянув в сторону бассейна, Матвей опять подумал о том, что надо брать с собой плавки и поплавать эдак метров сто пятьдесят — двести. Нда, благими намерениями устлана дорога в ад. Но, видимо, этим мыслям так и суждено будет остаться просто мыслями. Может быть, когда — нибудь... Так москвичи за всю свою жизнь, прожив её в родном городе, могут ни разу не пойти в его музеи и театры, но твёрдо знают, что всё это здесь, рядом, и в любой момент...
Выйдя из фитнесс — центра, Матвей не спеша ( после тренировки, по такой-то жаре) обошёл, словно прогуливаясь, весь квартал по периметру. А вот и «Вольво», и судя по луже от кондиционера под машиной и по натужному звуку вентилятора — пацанам было явно жарковато в наглухо закрытой машине. «То-то, — подумал Матвей — надо брать „японку“ или „корейца“. У тех кондиционер работает как надо, даже на холостом».
Когда Матвей проходил мимо «Вольво», неожиданно распахнулась передняя дверь автомашины, и из неё буквально выскочил вчерашний «вечерний» сотрудник наружного наблюдения. Сверкая круглыми стекляшками очков, он обратился к Матвею: — " Простите, пожалуйста, можно В на минуточку«.
И вот от поминутно сбивающегося и потеющего «шпика» Матвей услышал совершенно фантастическую историю. Если выбросить из неё слова—паразиты «типа», «ну», «эта», «короче» то есть ровно половину, то суть её сводилась к следующему.
Хозяйка одного из домов в посёлке Барановского наняла частных детективов (Матвею была вручена соответствующая визитка агентства ) для обычного в наши дни дела — отследить маршрут своего супруга, подозреваемого в неверности. Перепутав автомашины, «борцы за нравственность» «водили» Матвея почти двое суток, снимая на мобильный телефон и тут же пересылая ревнивой жене фотографии и адреса всех домов, которые он посетил. «Козлы» фотографировали только подъезды и адреса, но сегодня в их объектив попал сам Матвей.
Услышав от работодательницы, не узнавшей в Матвее своего неверного мужа, много нового и лестного в свой адрес, детективы испугались только одного — угрозы урезать их гонорар за пропавшие два дня. И вот эти парнокопытные не нашли ничего лучшего, как попросить у Матвея «справку» о том, что именно его они добросовестно «водили» два дня и он действительно посещал указанные адреса.
Легенда была настолько фантастична, что Матвей почти поверил. Он от всей своей души и используя элементы ненормативной лексики высказал детективам всё, что он думает по этому поводу. Но видя искренне огорчённые лица горе — детективов (второй тоже вышел из машины, и тоже интеллектом не блеснул), сказал: — «Чёрт с вами, пишите — подпишу. А пока пишите — дайте фотографии посмотреть». Явно обрадованные «топтуны» стали писать, положив блокнот прямо на капот своего авто, а Матвей, взяв у очкарика мобильный, стал «листать» снимки. Вот его подъезд, магазин, фитнесс — центр, где его, наконец, сфотографировали самого. Что за чёрт! На втором снимке видно, что молодой человек, влетевший в «храм спорта» сразу за Матвеем, протянул руку к карману его пиджака. Матвей машинально дотронулся до кармана. То, что у него могли что-то украсть, его не волновало — у него не было привычки пользоваться карманами пиджака, он даже не распарывал зашитые карманы после покупки костюма. Вот и сейчас, Матвей машинально потрогал карман, дабы убедиться, что он зашит, но под клапаном кармана руки его вдруг нащупала какой-то шарик, словно колючку репейника, только маленькую. Он отцепил чёрный мохнатый шарик и стал его рассматривать. Так и есть, микрофон.
Матвей знал такие штучки — очень миниатюрные, без источника питания, что делало невозможным обнаружить эти микрофоны по излучению. Снять информацию, то есть активировать их, можно было, только направив на них специальный импульс.
— «Эй, подпишите, пожалуйста» — это детективы закончили свой эпистолярный труд и протягивали Матвею бумагу и ручку. Машинально взяв и то и другое и продолжая думать о неожиданной находке, Матвей автоматически положил микрофон в карман брюк. На листе, который ему дали для подписи, было окончание текста. Матвей прочитал этот образец эпистолярного жанра "... таким образом, в том, что мы добросовестно взяли под наблюдение не того, кого надо, нашей вины нет. Объект подтверждает, что мы его исправно вели и не имеет к нам претензий. Просим учесть добросовестно отработанное нами время в зачет гонорару"и ухмыльнулся.
Далее стояли две закорючки, видимо, подписи детективов. Матвей расписался. В этот момент ему в бок что-то упёрлось и, почувствовав лёгкий укол, он потерял сознание.
...огромное африканское небо, духота, страшная вонь... Сознание медленно пробивалось на своё место, но ему явно мешали тесные кости черепной коробки.
— «Где я? Африка? Опять!?» От одной этой мысли реальность сразу вернулось. Глаза сфокусировались на окружающем, но вонь не исчезла. Лучше бы нашатырь. Какая-то коморка. Подвал? Сквозь доски сверху пробивался свет. «Небо Африки, ха-ха».
Матвей лежал на какой — то куче тряпья, собранного, видимо, бомжами его любимой Африки в знак ответной признательности своему некогда прогрессивному старшему брату. Вспомнились бессмертные строки классиков — «В углу стояли старые валенки дворника и тоже воздух не озонировали». Ну, что же, если еще есть память и потуги на юмор, жизнь продолжается. Руки Матвея были связаны чисто символически, так что если не считать закрытой двери, он был совершенно свободен.
Убедившись, что лестницы и иных нужных предметов в подвале нет, Матвей чисто по — человечески облегчился после сока и кофе (как давно это было) на ту же кучу тряпья и понял, наконец, откуда взялся этот запах. Как в классическом триллере, он стал перебирать в уме известные человечеству способы побега. Но успел он дойти в богатых кладовых своей памяти до славного Монте — Кристо (а в запасе оставался ещё «Побег из курятника»), как сверху открылся люк, и вниз спустили лестницу. Матвей не стал ждать приглашения и бодро, как ему казалось, полез наверх. Когда его голова приподнялась над полом, чьи — то крепкие руки подхватили его за плечи, а на голову очень резко опустилось что—то тяжёлое.
На этот раз уход сознания был скоротечен и без видений. Матвей очнулся уже на стуле, сильно к нему прикрученный, посередине пустого кирпичного гаража. О том, что это именно гараж, говорили специфический запах и кучи очень нужного автомобильного хлама на стеллажах вдоль стен. Напротив сидящего Матвея, изящно отставив одну ногу в белом носке и чудовищных размеров ботинке, а другую неизящно, но яростно почёсывая в районе кармана своих штанов стоял .... негр.
— «Да маму вашу, ну сколько можно...» — только и успел подумать Матвей, как кто—то сзади сильно ударил по спинке стула. Стул с Матвеем упали, оба на один бок. Негр продолжая свои массажно — гигиенические упражнения, выплюнул жвачку и на чисто русском языке спросил: " Ну, что, падло, сам расскажешь или помочь?«. Перспектива быть замученным неграми в российском гараже Матвею совсем не улыбалась. Но даже лежа на боку с трещавшей головой, он уловил в чертах лица стояшего над ним чернокожего что-то неуловимо знакомое. (Это для лоховатых белых все негры одинаковые, а для побывавших там пацанов они отличаются национальными, то бишь, племенными признаками).
И зафиксировав эти признаки в чертах черной морды лица своего мучителя и его акценте, Матвей выдал на негритянско — европейском диалекте фразу, с использованием таких специфических оборотов местного диалекта, знание которых не раз ставило в тупик его знакомых на Чёрном континенте. В приемлемом для приличной компании переводе на русский язык она звучит примерно так — «Ну что, брателло? Так и будешь ты, чёрный пень, стоять, пока я, белое бревно, здесь валяюсь?»
Сказать, что негр удивился — не сказать ничего. Он открыл глаза и рот, замер, а потом оглушительно захохотал, хлопая себя руками по коленям, хорошо откляченному заду, упитанному брюшку и бокам, не влазящим в ремень брюк. При этом он подвывал, взвизгивал, похрюкивал и даже кукарекал. В его бессвязных словах угадывалось слово «мать», как на русском, так и на трёх местных наречиях. Окончив хохотать, он подошёл к Матвею, с трудом нагнулся до уровня своих огромных ботинок, и глядя своими налившимися кровью глазами в матвеевское лицо, почти нежно просипел: «А что ещё ты умеешь, белое бревно?»
Дальнейший разговор шёл на цивилизованном европейском языке, принятом в той далёкой стране, где «агитировал» Матвей и откуда родом был его чернокожий теперь уже почти приятель. Пока двое других чернокожих, стоявших до этого тупо и безмолвно в углу, отвязывали Матвея от стула и усаживали на него, но не спеша при этот развязывать его руки и ноги, темнокожий уже почти друг (Матвей для себя окрестил его «Лумумба») поведал, что приехал в Москву в «лумумбарий», то есть университет Патриса Лумумбы, учиться на доктора пятнадцать лет назад, имея за плечами три года миссионерской школы и маму — владелицу стада коз (при слове «коза» он мечтательно закатил глаза и тихо заблеял).
На всякий случай Матвей уточнил возраст «Лумумбы» и название деревушки и только потом, успокоившись, стал слушать дальше, мысленно диагностируя себя на предмет возможных внутренних повреждений. В чудом уловленный перерыв в потоке словоизвержения «Лумумбы» Матвей скромно сумел поведать, что был преподавателем русского языка в этой стране, но в другой провинции.
А «Лумумба» самозабвенно рассказывал об учёбе и своих приключениях в Москве. В каждом африканце живёт артист, это точно. Он так живо рассказывал, как замерзал, первый раз попробовал рыбу и учился на гинеколога, что Матвей, то искренне смеялся, то неискренне, искоса поглядывая на двух таких же чёрных братков, видимо не веривших ни Матвею, ни «Лумумбе». Судя по отсутствию и намёка на мысль в их крохотных глазка, ввинченных между узкими лбами и вывернутыми ноздрями, они были из другого племени и учились на другом факультете.
Закончив очередной акт своего повествования рассказом о своей практике в далёком российском городе Нижний Амбарчик, «Лумумба» вдруг, без всякого перехода, спросил на русском: " А что ты делал в доме Барановского?"
— " Ничего себе, поворот темы« — подумал Матвей и честно ответил, что Барановский пригласил его поработать в своей компании и проводил на даче личное собеседование. Лучший способ соврать — говорить правду. Почти всю. «Лумумба» перешёл на русский язык, и его «братки» стали проявлять интерес к разговору. И Матвей понял, почему он это сделал и почему его «братки» раньше не смеялись. В силу разного колониального прошлого своих африканских государств, они не знали того европейского языка, на котором говорил «Лумумба». А теперь тому нужны были свидетели реального допроса Матвея.
— " Мои люди видели, что Барановский ходил по двору, а ты был в доме. Ты разве доктор? Ты смотрел мальчика?«.
Голова Матвея пошла кругом. Но молчать нельзя.
— «Я не доктор. Я специалист по фэн — шуй и осматривал дом с тем, чтобы улучшить его внутреннюю энергетику».
— «Из учителей русского языка стал фэншуй?».
— «Но ты же тоже перестал работать гинекологом? Или нет?
Этот неоспоримый аргумент убедил «Лумумбу».
— «Я тебя не убью. Но отпустить не могу» — сказал он уже не по—русски. «Чтобы не поняли гориллы» — понял Матвей.
— «Отнесите его в машину, — приказал своим „Лумумба“ — И верните ему вещи».
Только сейчас Матвей заметил, что на нем чужие тренировочные брюки и рубашка. Ему кинули его вещи и позволили одеться. Затем надели наручники и завязали глаза. Мобильный телефон, дорогой ремень, портмоне — всё это, конечно, исчезло, но глядя на римский профиль своих телохранителей, Матвей даже не стал задавать дурацкие вопросы. Да и действительно, пустое всё это. Пора о душе думать, а мы всё о мирском...
После часовой тряски в автобагажнике (хорошо, чистом), Матвея вывели, куда-то повели, вверх — вниз — снова вверх, направо — налево и, наконец, куда-то втолкнули и оставили одного. Матвей, упершись лбом в стену, сдвинул повязку с глаз. Хорошая комната в загородном доме (потому как воздух чистый и тишина). На окне — ставни и решётка, дверь — конкретная. В углу топчан и кувшин с водой. А туалет? Ладно, ребята, шутка затянулась. Матвей с силой застучал в дверь. Сразу же ответил голос с акцентом: «Что?»
— «В туалет хочу, по-серьезному. На пол не хочу. Всему дому пахнуть будет.» Пауза.
— «Ладно, иди».
Выпустил, образина. В правой руке пистолет, «Макаров». Снят с предохранителя. Рука у бедра. Учёный, эфиоп. Подвёл Матвея к двери, обозначенный буквами «М» и «Ж».
— «Иди!»
— «А как я расстёгивать буду и вытирать? Тебя позвать?»
Борьба мыслей не отразилась на лице «гориллы». Секунду он оценивающе смотрел, как «жалкий белый», а Матвей постарался как можно убедительнее сыграть морально подавленного человека, стремящегося в туалет, переминается с ноги на ногу и жалобно смотрит на него. Медленно поднял пистолет к виску Матвея, достал ключ и открыл один браслет.
Молниеносный удар костяшками пальцев сложенной ладони в горло «гориллы» («удар кобры» очень любил инструктор Ли, и Матвей довел его до автоматизма), правое колено уже пробило чёрные гениталии до тазового бедра, вторая рука нежно вывернула кисть руки с пистолетом ( «тихо, не жми на курок, хуже будет»). Куда уж хуже, когда шейные позвонки хрустнули в последний раз и ставшее бесформенным и тяжёлым темнокожее тело Матвей плавно опустил на пол. Рывок под мышки — «хорошо отъелся, братец, на российских харчах» — посадка на унитаз — ключ — отстегнул браслеты — приковал тело к трубе, чтобы не упал. Всё заняло минуту.
Прислушался. Тихо. Снял туфли, оставил в туалете. Жалко. В Лондоне покупал. Но в носках сподручнее (один, правда, порвался, но хорошо, что ногти подстрижены, не цокают). По лестнице вниз. Замер. «Макаров», хоть и чудной пистолет, но уверенности придаёт. Внизу приглушённые голоса из гостиной. На боку, чтобы пуговицы птджака не царапались о пол, Матвей подполз к приоткрытой двери.
Хороша компания! У стола навытяжку — куда только пузо делось — «Лумумба», за столом двое «частных детективов». Спиной к Матвею, в кресле, лицом к горящему камину — женщина. Хорошо поставленным голосом, чётко выговаривая каждое слово, она словно вбивала их в головы присутствующих: «Он нами установлен. Из бывших. Очень опасен. Был приобщён. Он не должен был общаться с мальчиком. Этот контакт может сорвать нашу работу. Нам осталось три дня для завершения сеансов воздействия на мальчишку. Ваша ошибка, исправляйте. Он успел поставить подпись?». Детектив—очкарик закивал, протягивая бумаги. Не поворачивая головы, она продолжала: «Когда наш текст окончательно исчезнет, сделайте на компьютере письмо Барановскому о том, что он передумал и уезжает в длительный отпуск».
— «Насчёт отпуска — мысль, конечно, интересная, но к чему же я приобщен? А мальчика, значит, направленно зомбировали. Ай — ай — ай, как не стыдно» — Матвей жадно впитывал каждое слово.
Женщина внезапно, встаёт — «Слон», поднимись наверх, я чувствую смерть«. «Лумумба» поворачивается к двери и идёт прямо на Матвея.
— «Так ты — „Слон? „Слон Лумумба-гинеколог“. Ну аминь, тебе, ушастый. Было у тебя счастье — видел белых девочек. С тем и умрёшь“. Матвею некуда было деваться в тесном помещении. Войдя в прихожую, „Слон Лумумба“ наткнулся бы на него, закричал по своей дурацкой африканской привычке, а те, в комнате, могут быть вооружены или, того хуже, разбегутся. Лови их потом.. Стащив с себя пиджак („эх, вхожу в расходы...“), Матвей обмотал им руку с пистолетом, сел на пол, и когда Лумумба, открыв дверь, вышёл в прихожую, выстрелил ему туда, где у того с утра чесалось. Пусть, наконец, получит удовольствие. Одновременно, ногой Матвей ударил в сложенную у стены поленницу дров. Выстрел раздался глухо, дрова посыпались звонко..
— „Эй, „Слон“, под ноги смотреть надо. Не в джунглях“. Раздавшийся было смех быстро оборвался.
— „Слон“, ты чего, не молчи!»
Послышались шаги, очкарик высунул свои очки с головой в коридор. Обратно голова влетела без очков, но с пулей, ровно по центру лба. Матвей вкатился в гостиную, поймав выстрелом второго «детектива», потянувшегося к подмышечной кобуре. Всё это время женщина у камина неподвижно стояла, не поворачиваясь. Её чёрные волосы словно шевелились, переливаясь, в отблесках огня камина. Длинное платье подчёркивало неестественно прямую для современных дам осанку.
Матвей медленно встал и, не спуская с дамы пистолета, подчеркнуто вежливо произнёс: — " Извините, сударыня, нас не представили, но я хотел бы задать вам несколько вопросов«.
— «Не сейчас. Когда-нибудь потом» — хрипловатым, но твёрдым голосом ответила она. Затем резко повернулась и взмахнула рукой. В руке что-то блеснуло. Чисто рефлекторно Матвей выстрелил в блеснувший предмет. Раздался звон стекла. какая-то жидкость моментально облила даму и тут же вспыхнула ярко-оранжевым пламенем. За то мгновение, когда она повернулась к Матвею, пламя осветило ей лицо, и он сумел её рассмотреть. Что-то неуловимо знакомое было в этих чертах, искажённых болью, ненавистью, но не страхом. Где он мог её видеть? Пламя, охватившее незнакомку, быстро распространялось по комнате. Матвей окинул взглядом комнату — ничего, что могло бы представить для него интерес, он не увидел. Быстро протёр рукоятку пистолета подолом рубашки, бросил его в угол комнаты и выбежал из дома. Во дворе стояла знакомая «Вольво». Машина была открыта, ключей в зажигании не было. Вырвав пучок проводов, Матвей методом научного «тыка», со второго раза завёл двигатель, выбил машиной ажурные ворота и, вылетая из посёлка, увидел в зеркало заднего вида, как зарево пожара осветило всю окрестность.
Как добирался домой — отдельная история, требующая отдельной главы и по меньшей мере полбутылки славного ирладского напитка. Но сейчас не об этом...
Утром Матвей был в офисе Барановского. Тот уже разыскивал Матвея через своего «рабочего» секретаря и, едва тот вошёл в его кабинет, хотел уже было что-то сказать (видимо о вчерашнем прогуле) , но увидев лицо Матвея и пару свежих царапин на лице и руках, осёкся. Матвей весело сказал: — «Не обращайте внимание на дефекты фасада. Кошечка, знаете ли...» и положил перед Барановским заранее подготовленную записочку: " Через два часа — ресторан «Эль Гаучо»«. Уже потом, сидя за столиком, Матвей попросил подробнее рассказать о всех контактах Барановского и членов его семьи с представителями оккультных сил. Барановский сказал, что на встречи с ними ездила его жена («один раз брала с собой сына») и пообещал посмотреть её записи и предоставить Матвею всю необходимую информацию через пару дней.
Матвей не стал рассказывать о случившимся с ним, огранившись только фразой: «Клубок начинает распутываться». Барановский был непривычно расслаблен, молчалив. По окончании встречи он тихо произнёс: «После вашего посещения Серёжа с аппетитом поел, хорошо спал и сказал мне — «Доброе утро».
После встречи с Барановским Матвей поехал на Митинский радиорынок и через двадцать минут пошёптывания и «фейс—контроля» ( а улыбка Матвея была его сильным аргументом в борьбе за доверие окружающих) ему было продано «случайно завалявшееся» «ружьё», активирующие тот самый мохнатый микрофон и ещё пара точно таких же микрофонов. Получив изрядную сумму дензнаков, продавец окончательно утратил бдительность и предложил ещё кучу всяких подобных «технических новинок» из «лучших лабораторий спецслужб». На осторожный вопрос Матвея, а не приобретал ли кто-либо недавно подобный «инструментарий», продавец, блестя линзами очков в 100 диоптрий, гордо произнёс — «Да мы их ящиками продаём! И не только здесь». То есть наше общество стало действительно открытым.
Матвей ещё не знал, зачем ему всё это надо, но, во-первых, терпеть не мог иметь дома бесполезные вещи ( микрофон без «ружья» был не нужен, а выбрасывать — рука не поднималась), а во-вторых, было у него такое чувство, наработанное опытом не самых скучных прожитых лет и сидящее где-то в районе копчика, что всё это ещё пригодится. Оставшуюся часть дня он провёл в офисе, где с глубокомысленным видом и блокнотом ходил по коридорам и между столами сотрудников. В офисе Барановского была очень функциональная система разделения всего этажа стеклянными перегородками на рабочие зоны; кабинеты были только у босса и двух его замов. Поэтому никто не сачковал, и все дружно «бдили» друг за другом. Ещё отдельный кабинет был у службы безопасности, но её руководитель, один раз встретившись глазами с Матвеем, тут же понял «ху есть кто» и не мешал.
Итогом хождения Матвеем по офису стало рекордное повышение производительности труда и количества пива и вина, выпитого вечером сотрудниками офиса за обсуждением «точно известной им информации» о покупке конторы иностранной фирмой, предстоящем массовом увольнении и введении новой системы оплаты труда. Дружно придя к выводу, что всё это ерунда, но премию «срежут», утром все пришли на полчаса раньше. Дамы похорошели и укоротились в юбках, а мужчины надели галстуки и почистили обувь. Стали заметно реже пить кофе и курить. Так что Матвей смог с чистой совестью сделать вывод, что свой немалый гонорар, указанный в контракте, он отрабатывает.
Вечером Матвей зашёл в кабинет безопасности, где трое «коллег» сделали вид, что расстеленная на столе бумажная скатерть (штабная культура) нужна им для протирки табельного оружия. Матвей поставил на стол пакет с булькающим «джентльменским набором» и через два часа, вспомнив знакомых и изложив очередную легенду своего «славного чекистского прошлого», Матвей знал почти всё о Барановском, его замах, деятельности компании и той великой роли, которую славные внуки Дзержинского" играли в ней.
При первых звуках начатой шёпотом песни «Наша служба и опасна и трудна...» Матвей под убедительным для компании предлогом сумел ускользнуть. Выходя из здания, он услышал рёв про танки и самураев, которые решили перейти границу, и в очередной раз понял, в чём величие и непобедимость нашей страны.
И проникся этой гордостью.
На третий день была завершена операция «Охмурёж» в отношении одиноко—взрослеющей дамы из бухгалтерии, где, как известно, знают всё. Не мудрствуя лукаво, Матвей прошел по веками проторенной дорожке: внимательный взгляд — комплимент — три её «да» на специально подготовленные вопросы (Карнеги) — и за чашкой кофе днём в соседнем кафе, в обмен на легенду о своей научной работе, он узнал о компании, о самом Барановском, взаимоотношениях в руководстве всё, чего не хватало в предыдущей версии чекистов. Самое сложное в контакте с женщиной — достойно выйти из него, не обозлив нежнейшую. Поэтому — плавный переход на сложность расчётов при выплате ссуды в банке — это чтобы сбить её с лирики на деловой стиль, то есть включить разум, затем приглашение «как-нибудь» приехать к ним на дачу, где жена и любимая тёща развели чудесный цветник (смерть иллюзиям). И, наконец, кульминация (запоминающаяся последняя фраза) — «У вас замечательная улыбка, так идущая вашим лучистым глазам». Всё. Мосты изящно сожжены.
Итак, первый этап отработан, и с высокой степенью достоверности Матвей мог сказать, что рабочая поляна вокруг Барановского достаточно чистая, и явных недругов не просматривается. О том, что Матвей ещё раньше задействовал свои связи и получил все данные на компанию, включая налоговую и кредитную историю, а также установочные и характеризующие данные на партнёров и деловое окружение Барановского, даже не стоит и упоминать.
«It’s a must», как говорят китайцы.
Вечером, прокручивая, как обычно, в голове всё произошедшее за день, Матвей не почувствовал ничего настораживающего, что было вернейшим признаком того, что настораживающего действительно не было. Или наоборот.
Утром Матвея разбудил звонок.
— «Доброе утро. Это Долорес. Мы не могли бы встретиться сегодня в семь в ресторане «ПушкинЪ»?
Вот это значит деловая женщина! Ни «извините за ранний звонок», ни «вы меня, возможно, помните».
«Может у меня этих Долорес, как Педров в Бразилии. Зато сразу понятно, что не я, стареющий, но ещё о-го-го, мужчина её заинтересовал, а встреча будет носить сугубо деловой характер». Активируя такими мыслями свои серые клеточки, Матвей совершил обычный утренний ритуал «подготовки тела к выходу, вариант — «На работу». Уже спускаясь в лифте, подумал о том, что ведь были времена, когда перспектива увидеться вечером со столь приятной дамой могла превратить весь этот день в сказочный полёт. Для него. И окружающих.
На работе, где интерес к Матвею со стороны дам заметно поубавился, зато «песенники» заговорщески улыбались одними глазами, Матвею был вручён плотно запечатанный конверт. Передавшая его «кофейная» секретарша с лёгким придыханием сообщила, что «босс уехал на переговоры и сегодня едва ли появится». При этом так посмотрела на Матвея, что он сразу понял, почему бухгалтерия с ней не общается.
Не сразу, но усилием воли забыв этот взгляд, Матвей открыл конверт. На листке бумаги были написаны три фамилии и контактные телефоны. Информация требовала изучения и размышления, и Матвей убрал листок в бумажник. Делать было в общем-то нечего. Своего рабочего места у Матвея, по его же просьбе, не было, а снова ходить по этажам как-то не хотелось. Вспомнив о том, что Барановского сегодня не будет на работе, он перезвонил ему и получил разрешение воспользоваться «высоким» кабинетом. Зайдя в него и отдав строгим голосом команду «не беспокоить, соединять только с боссом» (а командовать-то по-прежнему получается!), Матвей снял пиджак, сел в удобное кресло и ... задремал.
Ярко-голубое небо. Тёмно — синий океан, тяжело прокатывающий свои волны почему-то не на берег, а вдоль него. Это берег огромного африканского залива, а волны несут себя к тому дальнему, каменистому берегу, где виднеются огромные панцири морских черепах. «Кладбище черепах», так называют это место бесстрашные русские загранработники, рискующие выезжать в эту удивительную, но совершенно пустынную местность в стране, где перманентно идёт гражданская война и просто бродят вооружённые нищие люди. Кругом ни души. Только над невысокими песчаными холмами, идущими вдоль песчаной полосы пляжа, кружат стервятники. При временном отсутствии обычной для них пищи то одна, то другая огромная птица камнем падает вниз и взлетает с извивающийся в их лапах змеёй, сотни которых живут в этих горах. Две — три машины с красными дипломатическими номерами поставлены в каре, у колёс лежат автоматы (на всякий случай). Натянут самодельный брезентовый тент, шкворчит мангал, под надзором молодых, но ужасно энергичных жён советских загранработников рядом копошатся их же дети. А сами работники, гордые от своей значимости носителей самых передовых в мире идей классового самосознания, восседают в видавших виды шезлонгах и пьют. Виски. Поскольку водку в такой жаре пить невозможно, а от неспиртных напитков у настоящих мужчин болит голова. Виски же, в небольших дозах, полезно, как всем известно, в любых количествах.
Показался грузовик с кузовом, набитым чернокожими потенциальными носителями классового самосознания. Увидев своих братьев по классовой борьбе (а может их белокожих жён?) чернокожие как-то не радостно кричат, вздымая в воздух различные образцы стрелкового оружия. Предупредительная очередь из славного Калашникова над головами кричащих, и осознав непролетарский характер своего поведения, аборигены уезжают. Видимо, работать над первоисточниками...
Вода в океане сразу глубокая, и купаться в нём, в общем-то, очень опасно. Зато как приятно, хлебнув из стакана, созерцать, как на расстоянии рукой-подать от берега вдруг появится чей-то большой плавник и лоснящаяся чёрная спина, и будут они медленно скользить перед твоим восхищенным взглядом.
Благословенная страна. Бог дал ей всё — красную землю, которая даёт по три урожая в год, высокие горы, вершины которых покрыты снегом, а недра таят всю таблицу Менделеева, послушное и работоспособное население.
Одного нет — твёрдой руки. С кнутом, который увезли с собой колонизаторы, а приплывшие " братья по классовой борьбе" привезти забыли. И местный народец, ошалевший от свалившейся на него братской помощи и отрыгивающий от излишков пищевого изобилия, которое отрывал от себя русский мужик, вернулся в традиционные дебри доколониального сознания. Он оттуда, в общем-то, никогда и не выходил. Да и не надо. Генофонд человечество должен жить впроголодь, а то скурвится.
И совзагранработники, в светлые головы и отважные сердца которых тогда ещё не закрадывались эти крамольные мысли, возвращались вечером после удивительной природы в город — столицу благословенной страны. В темноту, чёрным плащом опускающуюся на землю, когда уже не видно разрушенных зданий, искорёженных улиц и площадей. Лишь запах выдает текущие вдоль домов реки зловоний и кучи мусора. А в лучах заходящего солнца город по-прежнему — жемчужина континента, блестяще вписанный в изгиб побережья, к которому уступом спускаются белые виллы с черепичными крышами. Солнце отражается в сохранившихся стёклах домов, поддерживая иллюзию оставшегося электричества. Но наших не проведёшь! Они ждут, пока солнце скроется за горизонт, и островки светлячков укажут те районы, где сегодня есть свет. В этом и заключается великая притягательность продолжения воскресного дня. Как вторая серия хорошего фильма. Есть свет — есть вода для омовения. Есть свет — есть лёд и холодная питьевая вода в холодильниках. Есть свет — работает кондиционер. А это значит — праздник продолжается!
И усталые, но довольные, спят дети в самых неожиданных позах и местах, пока их родители радуются жизни. Африка — жизнь коротка — успей ей насладиться!
В этот второй свой заезд в Африку Матвей сменил автомат на перо. «Старшие мальчишки» поняли, что аналитик им важнее снайпера—переводчика, и Матвей погрузился в хитросплетения племенных отношений и наложения на них политической и экономической составляющих внешней политики сверхдержав. «Тонкие интриги» в политическом руководстве страны банально сводились к элементарной борьбе за власть, но правила игры требовали их подачи к нашему руководящему столу под соусом великих мировых пертурбаций. Там тоже всё сводилось к этой же борьбе за ту же власть, но правила игры требовали ...
Матвей быстро освоил эти правила, оброс опытом, обогатился друзьями. Но ему по-прежнему были интересны люди, их мысли. Осознав, что городское население, где он хотел увидеть те же духовные истоки, к которым он приобщился во время первой поездки, это просто свалка и яркий пример «пагубного воздействия западной (а какой же ещё?) цивилизации на здоровое традиционное общество», Матвей, нарушив приказ, вышел за городскую границу. Под придуманным (для себя) предлогом — выменять свежих овощей для семьи, он, захватив одного из многочисленных местных знакомцев, уезжал подальше от ростков цивилизации.
Знакомец, сначала присматривающийся к Матвею, видимо, поверил ему и отвёз однажды в свою родовую деревушку. И всё повторилось — бездонное чёрное небо, незнакомые, словно мерцающие звёзды, волнующие звуки леса, глухой стук тамтамов и костёр. Здесь Матвея сразу приняли, и старейшина удостоил его беседы. Говорили о реке, текущей рядом, об урожае, плавно перешли на историю, предков. К костру подковыляла старуха (ей было-то, наверное, лет сорок), дотронулась до Матвея, что-то забормотала.
— «Приходи к нам. Мать разрешила» — сказал на прощание старейшина. Знакомец Матвея всю дорогу молчал, но когда Матвей высадил его у дома, вдруг сказал: «Ты — первый из белых, кого пригласила Мать. Можешь приходить ко мне домой». В его устах это была высшая степень доверия.
Потом тот случай. Мальчишка вылетел из-за кустов на дорогу так стремительно, что Матвей не успел затормозить. Пацан ударился о капот, перелетел через крышу и упал сзади машины. Матвей выскочил из-за руля, подошёл к мальчику. Тот тяжело дышал, капли пота блестели у него на лбу, худенькое тельце дрожало. Ему было лет семь, из одежды на нём были старые выцветшие шорты и рваная майка. Огромные тёмные глаза с болью и страхом смотрели на Матвея. К месту аварии сбегался народ. Их было уже человек сорок. Слышались оскорбления, в руках замелькали камни и палки. Матвей поднял мальчика на руки, быстро положил на заднее сидение, вскочил за руль и дал полный газ. В машину попали несколько камней и палок.
«Куда? В наш госпиталь? Там обязательная регистрация. Настучат. К кубинцам? Настучат ещё быстрее». Руки сами вывернули на дорогу, ведущую в деревушку. Мальчик сзади забился в угол сиденья, дрожал ещё сильнее и со страхом смотрел на Матвея. Нога его заметно распухла в колене.
— «Он боится, что я его убью» — вдруг понял Матвей. Да и действительно, человеческая жизнь здесь ничего не стоила.
— «Успокойся, я тебя не трону. Мы едем к моему знакомому лекарю». Для слова «лекарь» Матвей употребил местное название. Мальчишка закрыл глаза, продолжая дрожать.
Когда Матвей появился с мальчиком на руках перед старейшиной, тот сразу всё понял без слов. Мальчика внесли в хижину, положили на топчан. Появилась Мать. Старейшина и домочадцы поспешно вышли наружу. Хотел выйти и Матвей, но Мать его остановила. Не переставая что-то бормотать, она взяла Матвея за руку, поднесла её ко лбу, а потом и к его животу. Затем бросив щёпоть какого-то порошка на тлевший в хижине костёр и напевая какую-то гортанную песнь, она подвела Матвея к лежащему мальчику и буквально силой опустив на колени, возложила его руку на распухшее колено негритёнка. Матвей, скорее по аналогии с прошлым, хотел закрыть глаза, но старуха хлопком по затылку заставила их открыть и указала скрюченным, сморщенным пальцем на лоб мальчика. Матвей понял, что он должен туда смотреть. Он зафиксировал свой взгляд на этой точке и не мигая стал смотреть. Время остановилось. Матвей не заметил, как вышла из хижины старуха, как на деревню обрушилась ночь. Для него весь мир сконцентрирован на двух ощущениях — своего тепла, уходившего с его руки на больное колено мальчика, которое он ощущал как шевелящееся тёмно — фиолетовое пятно, постепенно уменьшающиеся в размерах. А его взгляд, соединённый какой-то незримой нитью с головой мальчика, словно внушал тому команды. Матвей не понимал, какие команды он даёт, но чувствовал, что они спокойные и властные. Движение тепла из руки прекратилось. Канал приёма команд у мальчика закрылся. Мальчик спокойно спал, чему-то улыбаясь во сне.
Матвей встал и, сделав первый шаг, чуть не упал, так затекли ноги. Перед хижиной никого не было. Деревня лежала в полном безмолвии, в чарующей темноте африканской ночи. Матвей кое-как добрёл до машины, заперся внутри и уснул. Впервые за несколько лет спал без сновидений. Проснулся от пения петухов. Действительность вокруг была пепельно — серой — солнце ещё не взошло, но темнота уже отступала. Когда он приехал домой, было уже жаркое утро.
Жена была рада...
Матвей так и не узнал, что стало с мальчиком. Планово наступило очередное обострение внутренней обстановки, ввели осадное положение, выезд из города был категорически запрещён. Знакомец Матвея вскоре уехал куда-то от войны и разрухи, а потом Матвей случайно узнал, что деревушку сожгли во время очередного рейда «наших» против «ненаших». Или наоборот.
Но ещё долго Матвей всматривался во всех мальчишек этого возраста, в рваной одежде. Но ввиду многочисленности и схожести этой категории юных носителей «классового сознания», это занятие прекратил. Как-то ночью снились огромные тёмные глаза, наполненные болью и страхом. По теории жанра, это выражение должно уже было смениться на умиротворение и радость. Но будем честными — не сменилось.
И вот опять — те же глаза, с той же болью.
Но как восхитительно пахнет кофе в этой африканской хижине. И старуха уже не тычет пальцем, а нежно треплет по плечу. Ух ты, старая игрунья...
С трудом открыв глаза, Матвей увидел перед собой «кофейную» секретаршу, действительно державшую перед ним чашечку с этим благородным напитком, а другой рукой нежно трогающую Матвея за плечо. Увидев открытые глаза Матвея, она томно протянула: «Я тут подумала, может, вы кофе хотите или ещё чего?»
«Э-э-э, ребята, и как часто Барановский хочет «ещё чего». — Матвей вкусно потянулся, не стесняясь дамы — а чего её стесняться, если она видела его спящим в кабинете?
— «За кофе спасибо. Но не беспокоить — значит, никому не беспокоить». Явно не ожидавшая такого поворота, девушка покраснела и, развернувшись, обиженно хлопнула за собой дверью.
— «Распустились» — вслух сказал Матвей.
— «Интересно, а что она имела ввиду под „чего ещё“?... Отставить!» — сам себе скомандовал Матвей. Кофе отогнал сонливость окончательно. Матвей встал, чтобы размяться, и стал с интересом разглядывать кабинет Барановского. Особо его заинтересовала стена с целым набором так называемых «семейных» фотографий. Их было много — студенческие, отпускные, Серёжины. А вот — стоп — «интересно». Явно нерусская вилла, на фоне которой светло-русая Долорес и рядом с ней другая, неуловимо на неё похожая чертами лица, осанкой, но с иссиня — чёрными волосами... В памяти мелькнуло лицо, озарённое пламенем. Матвей не мог поручиться, что это была та же женщина, но сходство несомненно.
«Ситуация становится всё более интересной».
Взглянув на часы, Матвей увидел, что уже почти шесть. С учётом московского движения у него было не так уж много времени до встречи. «ПушкинЪ». Там очень прилично кормят. «А может и выпьем чего? Вот выпью водки — разойдусь» — подумал Матвей и решил оставить машину у офиса. Как и положено мужчине, отдавшему ряд лет своей жизни на оттачивание целого ряда специфических способов поведения, Матвей прибыл на место встречи за пятнадцать минут. Оценил обстановку вокруг ресторана, похвалил себя за решение оставить автомашину у офиса, поскольку все парковочные места в пределах пистолетного выстрела были не просто заняты, а забиты. Степенно вошёл внутрь, с видом завсегдатая осмотрел оба этажа. Группы захвата, толпы папараццей и чего-либо иного, что могло бы насторожить, он не увидел. Матвей поинтересовался у администратора, есть ли заказ. При этом он поймал себя на том, что не знает фамилии Долорес. Но заказ был на фамилию Барановская. На двух человек. Пустячок, а приятно, поскольку была какая-то серая мыслишка, что она придёт не одна. А чёрных карт мы не любим... Матвей сел за стол, как всегда, лицом ко входу. Видимо, это прилипло навсегда.
Посидел, совсем немного подумал и решил, что уж если он без машины, то... Но не успел он спросить про свой любимый ирландский «Джеймесон», как увидел входящую в зал Долорес. Итак, её автомобиля на стоянке не видно — тоже не за рулём; вошла и сразу смотрит по сторонам — значит, ищет меня, то есть интерес к встрече неподделен. В руках не сумочка, а деловой портфель, значит, на сцену могут вынести бумаги, то есть документы. Хорошо уложенная причёска и продуманный вечерний макияж, значит, готовилась, хочет произвести впечатление, и встреча не будет скомкана.
Так, что она делает? Полезла в портфель, что-то тронула и закрыла его? Включила диктофон? «Вот тебе и романтическое свидание» — с легкой грустью подумал Матвей.
И подскочившему официанту — «Давай „Джеймесон“. Двойной. Лед и „Перье“. С газом»«.
А вот так! Матвей сделал вид, что изучает меню.
Администратор подвёл Долорес к столику и удалился. Матвей встал, поздоровался, помог даме сесть. То есть сыграл джентльмена. Ход за Долорес. Она вдруг улыбнулась, явив очаровательные ямочки на щеках.
— «Думала, опоздаю, никак не привыкну к движению в Москве. Хорошо, что водитель был опытный, нашёл кратчайший путь».
— «От дома?» — простодушно спросил Матвей.
— «Да, нет, я была в салоне» — Долорес немного покраснела, что ей очень шло.
— «Пока два-ноль» — мысленно похвалил себя Матвей. Он сознательно держал паузу, ожидая, что она сама всё расскажет. Ведь, чёрт возьми, это её инициатива. И за деловой, ранний звонок надо брать реванш. А Долорес не собиралась молчать, её тон был совсем иным, нежели утром по телефону. Сделав паузу только на заказ, она беспрестанно говорила, что вызвало даже некоторое удивление у Матвея.
Словно прочитав его мысли, Долорес сделала паузу и продолжила: «Ну, всё, расслабилась, почувствовала себя прежней москвичкой. Я знаю, зачем брат попросил вашей помощи и сама хочу вам кое-что рассказать. У нашей мамы было трое детей — наш старший брат, вы его знаете, и две сестры — близняшки, я и моя сестра Вера. Мне, блондинке от рождения, мама дала имя Долорес в честь нашей бабушки-испанки, а сестра, родившаяся с тёмными волосами и действительно больше похожая на нашу испанскую бабушку, была названа Верой — в честь папиной бабушки. Мы жили дружной счастливой семьёй. Потом... папа погиб в автомобильной катастрофе. Мама после этого тяжело заболела, и её тоже не стало. Бабушка, как только разрешили возвращаться на родину «детям войны», то есть детям испанских коммунистов, вывезенных в 1936 — 1938 годах в Советский союз от гнева Франко, вернулась в свой родной город Фарол. Это в испанской провинции Галисия, на самой границе с Португалией. Нашего русского дедушки уже давно не было в живых, и её уже ничто не держало в России. Кроме внуков. Через год нам троим пришло от неё приглашение. Брат заканчивал институт, хотел распределяться в какой-то «почтовый ящик» и отказался от поездки. Он вообще не любил бабушку, называл её старой ведьмой и был рад, когда она уехала, тем более, что она оставила нам квартиру. Эту квартиру, однокомнатную, он оформил на себя, а нам с сестрой досталась родительская, трёхкомнатная. Но это не важно. Мы с Верой поехали в Испанию, на три месяца. Мы мало что знали об этой стране, но такова её специфика, что ли, но уже через месяц мы свободно говорили по-испански и даже уже согласились остаться и продолжить обучение в местной школе. Бабушкины родственники оказались состоятельными людьми, ей самой принадлежал огромный старинный дом и большие земельные угодья. Их она сдавала в аренду, а сама жила в этом доме.
Немного обвыкнув и присмотревшись, я стала замечать некоторую странность в поведении моих новых родственников. Всегда в чёрном, они держались своим семейным кланом особняком ото всех, никогда не ходили вечером в бар, что очень принято в Испании. Их сторонились соседи, а дети — у нас оказалось четверо кузенов — в школе держались вместе, и все их боялись. Бабушка говорила нам с Верой: «Будете ходить в школу, никто не посмеет даже взглянуть на вас косо». В доме бабушки, который достался ей по наследству от её деда, хранились странные вещи: высушенные человеческие головы, африканские амулеты, коллекция охотничьего оружия из далеких стран, заспиртованные в старинных банках насекомые, змеи и лягушки. Вера, которую явно выделяла своим вниманием бабушка, рассказывала мне, что бабушка часто водила её в подвал их семейного дома, где есть какая-то особая комната. Там нет окон, а свет дают только факелы, висящие на стенах. Они постоянно горят, как говорила бабушка, уже 400 лет. Пол этой комнаты, по рассказам Веры, всегда засыпал свежей соломой. Из мебели в этой странной комнате есть только очаг, выложенный из диких камней в самом центре помещения. Над очагом висит на цепях большой котёл, а по соломе всегда разбросаны птичьи перья и есть пятна, похожие на кровь. Бабушка рассказывала Вере, что здесь готовят целебные мази по рецептам, которые их пра-пра-дедушка, служивший на одном из галеонов Великой Армады, привозил из своих путешествий в Африку.
Галисия, видимо, — самое мистическое место в Испании. А северная часть этой провинции, особенно на границе с Португалией, где и находится город Фарол, полон тайнами и загадками. Там дуют сильные ветры, мало солнца, и деревья в лесу имеют изогнутые, скрюченные от постоянных сквозняков стволы. Их переплетенные ветви словно дрожат под порывами холодного ветра, и длинные извилистые тени, как клубни змей, обвивают ноги путников. Галисия слабо заселена. И народ там беден. Не в каждом поселении до недавнего времени была школа, и детям приходилось ходить на занятия лесными тропинками по несколько километров в день. В длительный холодный период, длящийся в Галисии с сентября по май, местным детишкам, дабы они не замерзали по дороге в школу, с утра любящие их родители давали выпить рюмочку домашней водки -«орухо». И когда они проходили мимо скрюченных деревьев, под завывания ветра, детям чудились ведьмы и лешие. Затем они обменивались друг с другом своими впечатлениями, видения превращались в их рассказах и восприятиях в реальность. И в таком причудливом мире вырастали поколения людей, искренне веривших в то, что именно на их земле потусторонний мир вплотную соприкасается с повседневной жизнью...
Сами испанцы называют Галисию «родиной ведьм», а галисийцев — самыми суеверными людьми в Европе. На самой северо-западной точке Галисии, на стыке Испании и Португалии, в горах, еще римляне заложили город. Город Фарол — что на галисийском языке, похожем одновременно и на испанский и португальский, означает «Маяк» — стоит на высоких скалах, о которые разбиваются свинцовые, почти чёрные воды Атлантики. Десять месяцев в году ветер здесь непрерывен, и в его завываниях постоянно чудятся чьи-то стоны и крики.
— «Извините, Матвей, я словно заново переживаю то время, когда была там, и снова мурашки страха бегут по спине». — Дорорес зябко передернула плечами и продолжила:
— «В один из таких холодных ветреных вечеров в дом к бабушке стали приходить люди. Много людей. Все в чёрном. Мне они казались воронами. Кивнув моим родственникам, охранявшим вход во двор и сам дом, они гуськом спускались в подвал.
Я смотрела на всё это из приоткрытой двери своей комнаты, которая выходила на широкую лестницу, ведущую в нижний холл. Через некоторое время мне стало страшно, я закрыла дверь, укрылась с головой одеялом и уснула. Меня разбудила бабушка, которая ласковым голосом позвала меня вниз, к гостям. Она говорила, что в семье в этот день — большой праздник, и я должна на нём присутствовать.
На меня напало какое-то оцепенение. Как под гипнозом, я спустилась с ней в подвал. Там было тихо. Только горели, потрескивая, факелы в специальных уключинах на каменных стенах. Толпа незнакомых мне людей в чёрном окружала середину комнаты, где был зажжён очаг, над которым висел дымящийся котёл.
Рядом с очагом стояла... Вера, с каким-то бледным отрешенным лицом и горящими глазами. Мне казалось, что не ничего не замечала вокруг себя. В одной руке у нее был странной формы нож, кроваво горевший в свете огня. В другой руке она держала за шею связанную, но отчаянно трепыхавшуюся белую курицу. У её ног лежала связанная чёрная курица.
Когда мы вошли, тишина в комнате стала оглушающей. По знаку бабушки все подняли руки вверх и запели какую-то гортанную песню на непонятном мне языке. Когда напев поднялся до какой-то высокой ноты, Вера взмахнула ножом, и голова курицы упала в котёл, а кровь брызнула на Верины руки и лицо. Оставшаяся без головы курица вдруг несколько раз конвульсивно хлопнула крыльями, и мне стало плохо. Я потеряла сознание и больше ничего не помню.
На следующий день я категорически заявила, что уезжаю. К моему удивлению, бабушка сразу согласилась, и через два дня я уже была в Москве.
За это время Вера ни разу не встретилась со мной и даже не вышла попрощаться. Я несколько раз писала ей, но на все мои письма она ответила только один раз. Ответила коротко, на испанском языке — «Не пиши мне больше никогда. У меня свой путь, но однажды он пересечётся с твоим».
Брат сказал — " Ведьма к ведьме" и буквально приказал мне вычеркнуть из памяти Веру и бабушку.
Небольшой нервный стресс после поездки в Испанию у меня остался, и знакомые посоветовали мне принять крещение. Я сделала это. И батюшка нарёк меня при крещении именем Вера, видимо потому, что день крещения совпал с днём этой святой. Потом я училась в медицинском, на студенческом симпозиуме познакомилась с Майклом. Он — русский американец, его семья эмигрировала из России ещё в первую волну, после революции. Мы поженились, я уехала к нему. У нас всё хорошо, вместе работаем в нашей косметологической клинике".
Но при этом голос у Долорес был уже совсем не весёлый.
— «Вы должны и это знать. У меня нет и не будет своих детей. Я ждала ребёнка, но потеряла его. И это произошло сразу после визита к нам в Штаты Веры.
Я, конечно, несмотря на запрет брата, все эти годы пыталась восстановить связь с сестрой. Поздравляла её с праздниками, но она не отвечала. Я переписывалась с некоторыми из своих знакомых из Фарола, оставшихся после моего посещения Испании, и хотя их письма были редкими, а я никогда не спрашивала о Вере, мне иногда писали о ней. Я знала, что бабушка умерла, и Вера осталась в её доме. И вся семья сгруппировалась вокруг неё. Её редко видели в городе, и несмотря на её привлекательность, никому из местных молодых людей и в голову не приходило ухаживать за ней. Она всегда ходила в чёрном и уже к двадцати годам люди стали шёпотом её называть «Бруха», то есть «Ведьма».
И вот вдруг, без всякого предупреждения, Вера приехала к нам. В Штаты. Прямо домой. Это было три года назад, и накануне я принесла Майклу давно ожидаемую им весть о том, что у нас будет ребёнок. Майкл был на седьмом небе от счастья, и на радостях очень восторженно принял Веру. Мы поужинали в хорошем ресторане, изо всех сил пытались расшевелить Веру. Но она была словно каменная. Вечером Майкл даже спрашивал меня, зачем же Вера приезжала, если ей не о чем с нами говорить? И я не могла ему ответить...
За весь вечер Вера мне лишь сказала, что перед смертью бабушка посветила её в «семейные тайны» и назначила главой семьи, и вот теперь она объезжает всех «связанных с семьей по крови». Нам с Майклом было явно не по себе в её компании. Словно почувствовав это, она, сославшись на усталость, попросила меня проводить её в гостевую комнату. У входа в неё она крепко взяла меня за руки и, глядя прямо в глаза, сказала: «После твоего отъезда из Фарола бабушка сказала что Долорес — это я, а имя Вера она больше не хочет слышать».
(«Видимо, был какой-то смысл в этой перемене имён, ведь на испанском имя Долорес означит „скорбящая“ или „боль приносящая“, а Вера — „чистая, настоящая“ -думал Матвей).
Первый „дубль“ „Джемесона“ закончился и, повинуясь знаку Матвея, официант уже нёс другой.
«Утром, как я уже говорила, Вера — а я буду так её называть — ушла, даже не попрощавшись. В комнате, где она провела ночь, остался какой-то непонятный запах, постель была не тронута, а на висевшей на стене нашей семейной фотографии, муж позже разглядел какие-то мелкие наколы, словно от иголки. Майкл, очень серьёзно относящийся к разного рода оккультным вещам, распорядился сжечь все предметы из этой комнаты, и на следующий день привёл священника из местной православной церкви, который освятил дом.
Через неделю после Вериного визита, я оступилась и упала с лестницы. Было обильное внутреннее кровотечение, я потеряла ребёнка и надежду вновь стать матерью. Мы очень дружим с братом и его семьёй. Серёжа, по сути, и наш сын. Майкл даже составил на него завещание. После того, как с женой брата случилось это несчастье, Майкл направил меня сюда помогать им».
Долорес уже почти справилась со своим волнением. Закончив рассказ, она отпила воды и спросила: «Так что Вы, Матвей, хотели мне сказать?»
— «Я?»
— «Ну да. Вы ведь сами вчера сказали мне по телефону, что хотели бы встретиться, чтобы рассказать что-то важное».
Немая сцена — «Приехали».
— " Ну, брат, попал" — подумал Матвей. Мысли бешено крутились у него в голове. Приложив палец ко рту, он локтем, словно случайно, уронил на пол вилку. Быстро наклонился, поднимая упавший столовый предмет, и оглядел внутреннюю крышку стола. Так и есть, чутье не обмануло старого лиса. К столешнице прилепилась чёрная мохнатая горошина. Не трогая её пока (а зачем?), Матвей выбрался из-под стола, успев чисто инстинктивно отметить, что ноги Долорес, которые она столь же инстинктивно крепко сжала, когда Матвей ринулся вниз, были красивой формы, коленки просто восхитительны, а изящные лодыжки оканчивались скромными туфельками стоимостью с матвеевский костюм. Но сейчас не об этом. Ласково глядя на испуганно уставившуюся на него даму, Матвей сказал: " А давайте поедим, а потом я буду вам рассказывать«. И — исключительно для микрофона — «Честно говоря, мне просто хотелось с Вами встретиться».
После обеда, который, несмотря на некоторое изумление уже со стороны Долорес, прошёл в светской беседе «обо всем, то есть, ни о чём», Матвей предложил прогуляться. При этом он так выразительно посмотрел на Долорес, что она согласилась. Выходя из ресторана и поджидая зашедшую «попудрить нос» Долорес, Матвей подошёл к администратору и материально поблагодарил за обслуживание и качество еды. Словно ненароком поинтересовался: «А что, госпожа Барановская всегда заказывает по телефону один и тот же столик?» Получивший ощутимую «благодарность» администратор ответил, что заказ на столик сделал приехавший в ресторан секретарь госпожи Барановской, который сам выбрал столик и даже посидел за ним, сказав, что знает вкусы своего босса, которой нравится определённый вид из окна.
— «А, Толя. Такой улыбчивый, толстенький?»
— «Да нет. Он был высокий, худой, в чёрном костюме и черной рубашке. Я ещё удивился такому дресс-коду секретаря».
— «Да уж, вкусы дамы умом не понять». Затем Матвей поинтересовался условием заказа банкета и получил сверхдостаточную информацию.
«Запоминается последняя фраза»....
И вот не спеша прохаживаясь по бульвару, где деревья и шум от тусующейся молодёжи могли (теоретически) помешать съёму информации, он спросил Долорес: «Вы передавали брату адреса экстрасенсов. Вы их лично знаете? Откуда?».
— «Каких экстрасенсов? Я присылала ему координаты известных психологов, специалистов по детской психиатрии».
— «Вот эти?? — Матвей показал полученный им от Барановского листок.
— „Да, вроде бы... Хотя постойте, вот эту фамилию я не знаю. Я её не рекомендовала. Остальные хорошо мне известны. И не только мне. Они практикующие врачи“.
— „Следующий вопрос и извините за мой резко-деловой тон — а после визита к Вам Вашей сестры, вы поддерживаете с ней контакт?“
— „Да, она иногда звонит“.
— „О чём спрашивает?“
— „Да ни о чём. Просто интересуется, как у меня дела“
— „А звонит Вам по какому телефону? Вы ей давали номер?“
— „По моему мобильному. Его номер есть в телефонном справочнике. Я же врач. Да, кстати, она мне вчера звонила“.
— „Расскажите поподробнее, о чём вы говорили вчера? Да, кстати, а у Вас на мобильном не высветился и не сохранился ли случайно её номер?“
— » Нет. Телефон показал, что номер звонившего закрыт. Это меня не удивило, ведь сестра такая скрытная... Вера позвонила мне вчера вечером и спросила, всё ли у меня в порядке и попросила потом на домашний адрес переслать ей фотографии Москвы. Только, чтобы я сама их сделала, эти фотографии. Сказала, что давно не была здесь и хотела бы увидеть знакомые места"
— «Какие именно места?»
— «Дом, где жили мы. Саму квартиру мы ведь давно уже продали. Дом брата, его семью. Старых и новых знакомых. Сказала, что ей интересно, какие лица сейчас у москвичей».
— «Вы ей что-нибудь уже пересылали?»
— «Нет ещё...»
— «И не спешите делать это. Никогда.» — весомо сказал Матвей. И был услышан, судя по покорному выражению лицша своей собеседницы..
Посадив Долорес на такси, Матвей с удовольствием прошёлся пешком до дома, используя прогулку сразу для трех целей — как физически и пищеварительно полезный процесс, как созерцание приятных лиц в родной столице и, наконец, как катализатор мыслительного процесса. Оставив второстепенный вопрос о том, как этот список попал к Барановскому (а какая теперь, к черту, разница), Матвей с удовлетворением отметил, что круг его поисков сузился до одного человека. Казалось бы, всё стало проще. Но это только казалось... Свирская Татьяна Алексеевна. И контактный телефон. А вот, кстати, и телефонная кабинка. Оказалось все не так просто. За годы пользования мобильной связью Матвей утратил навыки пользования уличными телефонными автоматами. Но ничего, полезно вспомнить былое. И купив, как последний безмобильный лох, телефонную карточку, Матвей сумел ею воспользоваться.
По указанному номеру мужской голос с нескрываемым кавказским акцентом сказал, что Матвей «ашибся». Представитель малого, но гордого кавказского народа оказался (или хотел казаться) воспитанным и на второй вопрос Матвея ответил, что этот номер вместе с мобильным телефоном он купил неделю назад. Дальнейший разговор был бессмысленным, и Матвей совершенно искренне поблагодарил гостя (или хозяина?) Москвы за внимание. Адресная база Москвы в домашнем компьютере Матвея выдала четырёх обладательниц этого ФИО, но установленные по адресам в этот же вечер с помощью верных знакомых, все четыре не представляли розыскного интереса. Да и после истории с телефоном Матвей не рассчитывал на другой результат. Итак, как учат нас классики, чтобы решить любую проблему, надо разбить её на блоки, сделать по каждому из них правильный вывод, собрать выводы воедино. И завести проблему в тупик. Либо, если повезёт, и звёзды будут к нам благосклонны, решить проблему. Итак, у нас есть главная подозреваемая. Вера, она же «Ведьма», она же «Долорес». Мотив? Не ясен. Цель? Не видна. Местонахождение? Неизвестно. Второй узелок — кто подстроил встречу с Долорес, развешивает везде мохнатые микрофоны? Третий узел — как попала в список Свирская и какова её роль? И, наконец, самое серьёзное — кто сгорел вместе со Слоном Лумумбой и его гориллами? Этот вопрос как-то по-особенному волновал Матвея, поскольку за ним явно прослеживался грозный силуэт Уголовного кодека РФ.
Начнём с простого. Ляжем спать и постараемся уснуть сразу. Утром разберемся...
Утром, придя на работу, Матвей с кучей бумаг зашёл в кабинет к Барановскому. Разложив на столе какие-то схемы и графики, он сказал: «давайте подумаем над моим предложением по оптимизации рассадки сотрудников». Эта солидно звучавшая фраза, явно перекликавшаяся с известной басней Крылова, должна была обеспечить легенду получасового молчаливого, бессловесного сопения двух титанов мысли над письменным столом.. Среди бумаг Матвей пододвинул Барановскому блокнот, на первой странице которого было написано: «Где вы взяли список психоконсультантов?»
Всё сразу понявший Барановский на второй странице написал:"В записной книжке жены«.
Далее диалог, сопровождаемый многозначительными междометиями и глубокомысленными фразами типа «А если вот так?» и «Это же противоречит функционалу!», развивался в блокноте.
— «Это жена сама писала?»
— «Да, её подчерк»
— «Откуда она переписывала?»
— «Из электронного письма Долорес»
— «Оно сохранилось?»
— «Вряд ли, я регулярно чищу почту и стираю все личные письма»
— «Уточните, пожалуйста. Это важно. В списке есть фамилия, которую Долорес не вносила туда?»
— «Откуда вы знаете?»
— «От самой Долорес.»
— «Вы встречались? Зачем?»
— «Деловая встреча по истории вашей семьи».
— «Я должен был догадаться, что вы начнёте с этого.»
— «Есть возражения?»
— «Нет, но я надеюсь, вернее, надеялся, что это всё не связанно...»
— «Посмотрим».
— «Серёжа опять занервничал. Приедете?»
— «Да. Пригласите меня вслух».
Матвей спрятал блокнот в карман:"Вот, собственно и всё, что я пока могу вам показать«.
Барановский поддержал игру: «Мне в целом понравилось. Детали надо обговорить подробнее. Может быть, сегодня вечером у меня дома за ужином. В неформальной, так сказать, обстановке?»
— «С удовольствием. Семья на даче, так что и вечер не занят, и от приготовления ужина меня избавите».
— «Вот и хорошо. Подъезжайте к семи».
Вечером, за 15 минут до назначенного времени (привычка оставлять себе временной резерв для изучения обстановки на месте так и осталась, видимо, навсегда), Матвей въехал вна территорию дачного поселка. Подъезжая к дому Барановского, Матвей машинально посмотрел в проулок — а вдруг там стоит до боли знакомая «Вольво», которую он бросил на стройплощадке три дня назад в районе МКАД. Было бы совсем интересно, если бы стояла. Но машины там не было. Что уже было хорошо. Других настораживающих моментов замечено также не было. Что отнюдь не успокоило Матвея.
В доме Барановский и Матвей сразу поднялись на «детский» этаж. Серёжа уже ждал их, сам подошёл к Матвею и по-взрослому протянул ему руку. Длилось это пару минут, оба не сказали не слова, молча глядя друг другу в глаза. Потом мальчик устало вздохнул и сказал: «Приезжай ещё». Повернулся и ушёл за какую-то перегородку. А Матвей просто теперь знал, что с Серёжей всё хорошо, он очень переживает за маму и папу, положительно воспринимает его, Матвея, любит и боится за Долорес и очень боится слов про «чёрную курицу». И Матвей знал, что Серёжа тоже узнал о том, что Матвей к нему очень хорошо относится и старается сделать так, чтобы с ним, Серёжей, папой, мамой и тётей Долорес ничего плохого не случилось.
Так, картина медленно, но проясняется. И если «чёрная курица» — не результат чтения сказок Гауфа, то уже с большой долей определённости можно говорить о попытках оккультно-мистического воздействия на неокрепшую психику ребёнка. Матвей, конечно, много чего знал. И про «протоколы кремлёвских мудрецов» и про реальность соприкосновения с «тем» миром, да и про мало-ли-чего-еще другое в этой жизни. Кое-что знал о телепортации энергии, видел во время своего непростого жизненного пути реальные примеры энергетического воздействия на людей и предметы, но, видимо, материалистическая закваска была в нём столь сильна, что спонтанное отношение ко всему, что нельзя было «пощупать» было у него со знаком «минус».
За ужином, в котором приняла участие Долорес, Матвей, без всяких там экивоков — а чего темить, если его разговор с Долорес в «ПушкинЪ» прослушивали — спросил: «А расскажите-ка мне, друзья мои, что за „семейные тайны“ были у вашей бабушки, и что такого диковинного привёз ваш пра-прадед из далёких стран?»
И вот что услышал Матвей от братика с сестрёнкой, которым непростыми коллективными усилиями удалось составить более-менее связанную картину мрачного прошлого, а возможно, и настоящего, исторической ветви своей семейки. Предок их по бабушкиной линии был не просто моряком. Он был лекарем, штурманом и астрологом, служившим на каравеллах испанского королевского флота. И был это конец XV века, когда святая инквизиция вела яростную войну с еретиками. И преследуя вполне понятную и по нынешним временам цель — завладеть золотом банкиров и ростовщиков, инквизиторы, эти славные последователи досточтимого основателя их дела отца Тарквемоды, придавая своим действиям, так сказать, идейность, уничтожали алхимиков, колдунов, чернокнижников и прочих неординарно мыслящих людей. Работали они достаточно эффективно. Вот что значит — четко определить цель, распределить зоны ответственности и жестко спрашивать с исполнителей за результаты. Достаточно быстро определили, кто любит инквизицию, а кто не хочет с ней делиться. И вот банкиры, ювелиры, а заодно и весь остальной многообразный и, в основном еврейский народ, бывший тогда так называемой интеллигенцией средневекового мира, был выслан из Португалии и Испании аж до польско-голландских холодных земель, На самом же Иберийском полуострове костры и пыточный инструментарий инквизиции существенно сократили число людей, возвышавшихся над уровнем средневекового обывателя.
И предку Барановских стало как-то не по себе. Чувствуя, что, несмотря на отдалённость места своего обитания, в любой момент за ним могут прийти «люди в церковном», он устроился на один из кораблей, коих тогда много ходило по океанам в поисках «сказочной Индии». Затем, как гласит семейная легенда, во время стоянки в одной отдаленной от инквизиции земле он не вернулся на корабль. Согласно все той же легенде, далее предок оказался на Чёрном континенте. В семейных преданиях были самые невероятные истории о том, кем стал предок в далёкой Африке. Великим вождём, магом или ещё кем-то непростым, но вернулся он домой через двадцать лет очень богатым. Коррумпировав церковную верхушку щедрыми пожертвованиями, он воздвиг один из алтарей городского собора, но на этом свою любовь к католической церкви умерил до обязательной программы. Конечно, его вскоре схватили и, говорят, сам великий инквизитор допрашивал его в мрачных подвалах городской тюрьмы. Какую уж услугу оказал он Святой церкви и лично великому Магистру, никто не знает, но в семье хранится индульгенция, подписанная Великим инквизитором, об освобождении предка и всех колен его рода от любого преследования. И больше их действительно не трогали. Даже во время гражданской войны в Испании. Хотя их прадед воевал в республиканской армии, победившие франкисты не тронули ни семью, ни её имущество. Так что бабушку поспешили в своё время отправить в СССР, так некстати оторвав от «семейных тайн».
Всё семейство знало о том, что они приобщены к Великой Истине, и самые достойные из них могут принимать участие в обрядах. Сама суть обрядов хранилась в страшной тайне, которую знал лишь Хранитель и круг посвящённых. Поэтому семейство стало кланом и держалось обособленно, вызывая страх и отчуждённость окружающих.
Семья разрасталась, но согласие на брак всегда давалось Хранителем, ровно как и разрешение на выезд из Галисии.
О какой-либо мистике Барановский и Долорес не слышали, но Долорес помнила, как бабушка и её подруги в Фароле говорили о проклятиях, которые падут на головы ослушавшихся членов Семьи и тех, кто осмелится затронуть её интересы. Сам Барановский, помнивший только рассказы бабушки, относился ко всему с долей здорового скепсиса, пошатнувшегося, впрочем в свете происходивших событий. Долорес же, побывавшая в Фароле и общавшаяся с сестрой, была действительно напугана.
По сути дела, в этот вечер Матвей не узнал ничего, что могло бы ему помочь в расследовании. Утешало одно — бесполезной информации не бывает, знания сами оседают в положенные им ячейки памяти и в нужный момент обязательно «выстрелят».
На следующий день Матвей получил от своего источника из милиции материалы о расследовании пожара в подмосковном посёлке. В протоколе было написано буквально следующее: " При осмотре остатков сгоревшего дома, принадлежащего гражданину Н., были обнаружены практически сгоревшие четыре трупа, два с пулевыми ранами. Пистолет, из которого произведены выстрелы, обнаружен там же, с отпечатками пальцев одного из фигурантов«. Так, только четыре. В акте судебно- медицинской экспертизы указывалось, что все тела принадлежат мужчинам. Один из них идентифицирован по зубным коронкам, как хозяин дачи; второй — по советскому армейскому жетону. Указанные в протоколе ФИО убитого ничего не говорили Матвею. Два тела остались неопознанными. Специальный анализ крови, сделанный по просьбе знакомого Матвея милицейского чина содержат фразу о том, что «есть основания утверждать, что указанные фрагменты принадлежат представителями негроидной расы». Да, батеньки мои, есть всё-таки отличия в организмах представителей основных рас, и прав был врач в первой африканской командировке Матвея, утверждавший, что нельзя делать прямое переливание крови от чёрного к белому. Не потому, что кто-то хуже или лучше — перед Богом всё равны, а что-то там не совпадает, резьба или количество красных кровяных телец... Выпив с милицейским источником за «родство силовых структур» и «порядок в государстве», Матвей отдал ему конверт — «экспертам за сверхурочные». Затем достал второй такой же конверт и начал: «А чтобы не иметь „висяков“, дело надо быстренько закрыть как бытовой случай с предварительной криминальной разборкой... „Поскольку оба опознанных проходят у нас по картотеке“ — быстро закончил боец за правопорядок, выхватил у Матвея второй конверт и положил в уже другой карман. Чтобы не перепутать. » Так, а где же дама? Вопрос, конечно, интересный, и мистикой пахнет уже сильно. Тут одним «двойным» не обойдется...« — так думал Матвей, идя домой. В руке он нёс портфель с документами, взятыми в офисе. Дома он хотел поработать с бумагами и представить все-таки Барановскому свои соображения по перераспределению функциональной нагрузки в его компании. Во-первых, за полагающийся ему гонорар он хотел действительно помочь в наведении порядка в офисе, раздувшимся за последний год вдвое; во-вторых, у Матвея не было своего кабинета, поэтому он и взял документы домой, хотя в его правила это не входило. Подходя к дому, когда оставалось только пройти по дорожке между двумя автостоянками около пятидесяти метров до подъезда, Матвей сначала «спинным мозгом», а потом и боковым зрением увидел, как от кустов сзади отделились две фигуры и, набирая скорость, помчались за ним. Не ускоряя шага, Матвей внутренне собрался. Когда бегуны поравнялись с ним, и один протянул руку к его левому плечу, а второй — к портфелю в правой руке, Матвей перекинул портфель в другую руку. Протянувший было к портфелю руку бегун на мгновение утратил равновесие, наклонился и получил сильнейший удар неслабой рукой Матвея по голове. Одновременно Матвей развернулся ко второму и с размаху впечатал своё правое колено в район соединения спортивных ног. С тихим «Уй-аа» спортсмен сложился и стал опускаться на землю, прикрыв руками уязвлённое место. Получив удар ребром ладони по шее, он, в позе эмбриона, лёг рядом с первым.
Первый зашевелился, упёрся рукой в землю, пытаясь встать. Матвей больно наступил на эту руку. Бегун, парень лет семнадцати, закричал.
— «Не ори, хуже будет — спокойно сказал Матвей.- Чего хотели-то, ребята? Портфель понравился?»
Диалога не получалось. Матвей надавил каблуком.
— «Видишь, что с твоим другом по спринту? Хорошо, если дети будут. А может, они и не нужны вам... Тебе нужны дети?»
— «Нам там... дали....обещали ещё...за портфель и штуку эту прикрепить на пиджак...»
— «Ну вот, хорошо. Диалог пошел. Отвечать быстро и коротко — кто дал? Какую штуку?»
— «Да, мужик с доберманом, а штука у Славки в руке»
Штука оказалась замечательным мохнатым шариком, только теперь зеленого цвета. «Опять микрофон? Достали, что я, солист, что-ли?» — весело подумал Матвей.
— «А мужик худой, в чёрном костюме...»
— «Уж не секретарь ли из ресторана?»- подумал Матвей. От пацанов толку больше не было. Убедившись, что оба в состоянии встать и идти, Матвей отпустил бегунов с миром, даже без завершающей нравоучительной нотации. Итак, сухой остаток: существенно пополнена коллекцию микрофонов (ресторанный он тоже потом взял себе. Халява...), но расследование не продвинулось.
— «Зачем вешать на меня микрофон, который я всё равно обнаружил бы?». Ответа не было. Матвей долго ворочался в кровати, потом решил, что раз хотят на него что-то повесить, пусть вешают. «Тогда и поймаю» — с этой светлой мыслью он уснул.
Утром всё-таки не выдержал, поехал к знакомым, ранее работавшим в спецлаборатории по всякой хитрой технике, а теперь торгующим кондиционерами и прочей бытовой техникой. Торговля шла неплохо, жизнь у ребят материально наладилась, но острое чувство социальной ответственности и тоска по ностальгии по прежней жизни делали ох отношения с Матвеем особенно приятными. Мужики посмотрели все три «жучка» и вынесли вердикт. Первые два чёрных микрофона, третий — зелёненький — маячок, посылающий импульс при попадании в поле направленного на него электронного сигнала. «Короче, комаров отпугивать. Или привлекать» — пояснили Матвею технари. — «А еще кого, конкретно?»
— «Ну, брат. Это тебе к Дроздову. В „Мир насекомых“. Это нужно специальное лабораторное исследование делать» — технари смеялись, но Матвею вдруг стало тревожно. Не только за себя.
— «Мужики, шутки в сторону. Всё очень серьёзно». Технари переглянулись. Они знали этот тон Матвея и больше не шутили. В результате «мозгового штурма» было выявлено научное учреждение, где есть подобная аппаратура. Что-то там с паразитологией. Повисев час на трёх телефонах, нашли человека, имевшего доступ к аппаратуре. Через три часа «универсальный пропуск» в форме денежной ассигнации взломал систему допуска в когда-то очень режимный институт. Контакт с «научным профессором» в стоптанных ботинках был установлен моментально («Работа с людьми — наш профиль» — любил говорить Матвей). И уже утром следующего дня «профессор» сообщил ему, что издаваемый «паучком» свист могут слышать представители южноамериканских летающих муравьев и еще некоторые представители фауны.... Матвей неэтично прервал «профессора»: «У нас, в России, какая из представляющих угрозу жизни человека тварей может это слышать?»
«Профессор», явно уязвленный невниманием к своим научным знаниям, после паузы ответил: «Некоторые собаки. Доберманы, например. Их тренируют на исполнение команд по таким, неслышимым человеческим ухом, сигналам».
Ой, молодца, профессор! Не жалко денег, отданных на науку. Матвей представил себе эту «машину смерти», добермана, летящего на... Но нет. Не хочется даже думать о близких. Итак, получается, что доброжелатели, а именно худой мужик с доберманом, отдавая себе отчет в том, что Матвей может обнаружить «паучок» дома, планировал нападение на определённое время, на коротком отрезке пути. Почему не осуществил план, когда Матвей взял в руки «паучка»? Темно, не был уверен, что «паучок» успели поставить на Матвея. Так, похоже на правду. Значит, в любой момент могут повторить. Ведь подвесить на человека «паучка» — это как....ну, то есть, очень легко. В тот вечер у них была возможность подвезти собаку, пока Матвей сидел в баре, плюс поздний вечер, темно. Да, ситуация идеальная. «Загрызён на ступенях дома». Бр-р-р. Аж мороз по коже.
Значит, собака заранее натаскана на этот звук.
Значит, не специально под Матвея это делали.
Значит, могло быть аналогичное использование.
Думай, Матвей, думай. Так, в голову ничего не приходит. Нужна информация, то есть база, база данных. База данных, то есть пресса. Пресса советская, российская и иностранная. Домашний компьютер здесь едва ли поможет. Пресса иностранная, значит библиотека иностранной литературы. Эх, сколько было здесь просижено во время учёбы! С техникой было плохо, и всё приходилось переписывать от руки. Несколько курсовых, диплом...
С утра Матвей был уже в этом несколько обветшалом, но всё ещё современном на фоне старой Москвы здании на Николоямской. Моментально коррумпировав сотрудницу из категории «ужасно стесняюсь, но сильно хочу», Матвей с её помощью нашёл по ключевым словам несколько десятков публикаций на русском, английском, испанском и португальском языках. Отобрал из них три. Первая, на русском языке, излагала историю двухлетней давности, когда хозяин добермана, используя уникальный слух этой собаки, натренировал её выскакивать из кустов перед одинокими девушками, поздно возвращающимися домой. Хозяин собаки затем провожал их домой и обворовывал. Вторая, из португальской «Нотисиаш» — о добермане, который специально был натренирован на охрану склада и загрыз до смерти работника склада, когда охранник случайно перепутал сигналы, издаваемые специальным свистком. И, наконец, третья статья из галийской газеты «Диариу ди Фарол» о питомнике для служебных собак, хозяева которого изобрели специальное устройство для охраны больших территорий. Суть изобретения заключалась в следующем — на изгороди, которой окружена охраняемая территория, укреплены крохотные излучатели звука, которые активируются с единого наблюдательного пункта, оснащённого телекамерами. Эта система позволяет избирательно направлять собак на нарушителя, не обращая внимания на скот, диких животных или людей, случайно задевших за периметр охраны. Название города — Фарол — показалось Матвею очень знакомым. Взяв у своей помощницы номер её телефона (а вдруг пригодится, чисто по работе? Да и ей приятно...) Матвей поехал в центральную авиадиспечерскую, предварительно созвонившись с ещё одним своим знакомым, работавшим в службе безопасности этого очень строго охраняемого объекта. Без лишних слов тот провёл Матвея к начальнице службы зооконтроля. Увидев кареглазую блондинку в ладно сидящей форме, Матвей искренне заулыбался. Голубушка, куда же тебя занесло! После иняза, с двумя прекрасными европейскими языками! Но моментально рассмотрев бриллиантовые серьги и набор колец на холёных пальчиках и оценив эксклюзивные тонко-золотые сигареты, пачка которых лежала на столе, он понял — хорошо занесла Лику судьба. Отсутствие у бывшей однокурсницы обручального кольца могло придать беседе длительный, и даже выездной характер, и Матвей постарался сразу же после короткого приветствия перевести разговор в деловое русло.
— «Лика, помоги, мне нужно знать, не пересекала ли границу в последнюю неделю собака, доберман. Не буду объяснять зачем мне это, но надо».
— «Да ладно, Матвей, не оправдывайся. У меня у самой собака, помогу»- Изящные пальчики забегали по клавишам компьютера.
— «Да, четыре дня назад из Мадрида прилетел кобелёк, трёхлеток. Племенной, на случку. И зовут соответственно — «Диабло», дьявол доберманский. А вот и твой интерес! Да, Матвей, ты не меняешься. Теперь тебе нравятся блондинки? Хороша...
С монитора на Матвея смотрела... Долорес. Или не она? Блондинка, тёмно-серые глаза, но взгляд какой-то другой.
— «Слушай, Лика, распечатай мне эту информацию и фото».
— «Фото кобеля? Или..?»
— «Обоих. С меня ресторан».
— «Да ладно, Матвей. Хорошо, если просто позвонишь. Мы с институтскими девчонками часто собираемся, всё про всех знаем. Ты один из лучших, но для нас, временно незамужних, бесперспективен. Ты — устойчивый семьянин. Скала. На один трах — не интересно, а строить планы...» — она махнула рукой и отвернулась. Матвей подошёл, поцеловал её в темечко, вдохнув запах незнакомого, но очень волнующего, парфюма и вышел.
— «Да, жизнь...»
Итак, в нашу страну влетела Долорес, она же Вера, она же «Ведьма», с кобельком по кличке «Диабло». Достойная парочка. Ну уж найти иностранку в Москве? Казалось бы, легко! Ан, хрен. В гостиницах не останавливалась, то есть не зарегистрирована. Ни она, ни кобель. Итог: у нас в городе действующая колдунья с универсальным орудием убийства. Стоит только нацепить «паучок» и нацелить.
Стой, какой же ты козёл, Матвей!
Телефон «профессора» — «Нужен источник излучения на „паучка“. Сегодня. Тысяча. Убитых енотов. Американских тенге. Да хоть в форме корабельной пушки! Нет, стоп, погорячился. Миниатюрный. Да, подойдёт. Завтра в восемь утра я у вас. Как не успеете? Полторы тысячи! До встречи».
Звонок Барановскому: «Можете не выходить из офиса до утра? Надо!!! Оставьте с собой „кофейную“ секретаршу. Понял. Пошутил, больше не буду. Обязательно позвоните Серёже, то есть охране. пусть мальчик и Долорес не выходят из дома. Как, нет дома!? Где она? На встрече с подругами? Дайте мне её мобильный. Забыла дома?! Адрес или телефон подруги! Где-то в Переделкино? Она на машине? Всё, поехал. Не знаю!!! Стоп, дайте телефон охраны, позвоните, чтобы исполняли мои указания беспрекословно. Как зовут? Папу Римского!!! Охранника, конечно!»
— «Виктор, здравствуй, это Матвей. Слушай внимательно, Витя. Возьми мобильный телефон Долорес. Проверь последние исходящие и входящие. Звони по всем. Найди и узнай её адрес, где она сейчас. Позвони ей туда и скажи, чтобы не выходила на улицу. За ней приедут. Перезвони сразу же мне».
Через полчаса Матвей был в Переделкино. Не успел въехать в посёлок, позвонил Виктор, сообщил адрес. Молодец парень, надо сказать Барановскому, пусть даст премию. Через двадцать минут Матвей сидел среди четырёх прекрасных молодых женщин, был, как всегда душой (и не только!) компании. Шутил, сыпал комплиментами, рассказывал анекдоты. Когда, по инициативе хозяйки, начались танцы, Матвей почувствовал тяжесть креста, который он взвалил на себя. Когда три знойных тела наперебой приглашают на «белые танцы», а мысли сосредоточены на расследовании, можно и сорваться... Долорес улыбаясь, сидела в углу дивана и с любопытством рассматривала происходящее. Когда ситуация подошла к грани, Матвей выключил музыку, включил верхний свет и объявил, что по просьбе Барановского, отвезёт Долорес домой. В шлынувшем на него море предложений было всё — от «Заночуем все здесь!» до «У неё ведь своя машина, она не пила спиртного, доедет сама». Пошептавшись, три дамы пошли на крайний шаг, предложив одну из себя в попутчицы Долорес. Но Матвей был непоколебим. Выйдя из подъезда, он открыл дверь своего авто для Долорес. Она сказала:
— «Я думала, что Вы отвезете меня на моей машине, чтобы Вы могли завтра или сегодня вернутся. За своей машиной.».
— «Вашу машину заберёт утром водитель» — сухо сказал Матвей.
В машине он включил свет и показал Долорес полученное утром фото её сестры и информацию о собаке. Долорес побледнела и до самого дома молчала. Барановский, как Матвей и просил, остался в офисе. Серёжа уже спал. Его няня, приятная и очень спокойная женщина, с которой Матвей познакомился раньше, была с мальчиком наверху. Матвей попросил Виктора постелить ему на диване в гостиной. Спать не хотелось. Он проверил работу мониторов наблюдения, спросил у Виктора, где находится оружие (в доме было три помповых ружья и пистолет у Виктора), подошёл к бару, налил себе «Джемесона», но пить не стал, сел в кресло.
Его разбудили осторожные шаги. Открыв глаза, он увидел Долорес, в длинном халате, сидевшей на диване.
— «Не смогла уснуть. Мне страшно.»- просто сказала она.
И остаток ночи они так и просидели, разговаривая о разных пустяках.
Утром Матвей уехал, взяв слово, что никто не выйдет из дома. Дома он побрился, принял душ, переоделся, взял деньги для «профессора». Какой-то давно не испытываемый азарт охватил его. Не было усталости после этой ночи, голова была занята одной только мыслью: «Ну, давай, посмотрим — кто кого».
«Профессор» уже ждал его у дверей института с покрасневшими от бессонной ночи глазами. Он протянул Матвею крохотный пистолет-зажигалку.
— «Это то, что было под рукой. Бьёт на пятнадцать метров, дальше не позволяет питание. Слишком маленький объём для батарейки».
— «Батарейка свежая?»
— «Новая. Как у кролика из рекламы».
Расплатившись с «профессором», Матвей решил сначала заехать к Барановскому. Тот ждал его, на удивление бодрый, выбритый, в свежевыглаженном костюме. Хорошо иметь при кабинете комнату отдыха с душем. И диваном. Матвей чётко обрисовал ситуацию Барановскому. Тот выслушал молча, лишь желваки на его скулах напряглись. Только спросил: «Но зачем? За что?»
Матвей честно признался: «Не знаю. Но я предпочитаю выяснить причины потом, устранив источник опасности».
Легко сказать — устранить. Кто бы сказал, как? Пробуем вариант «на живца»?. Оставив автомашину на служебной стоянке, Матвей стал мотаться по городу, практически подставляясь под возможные попытки повесить на себя «паучка». Сначала, дабы легендировать оставление автомашины у офиса, он пообедал, выпив, не без удовольствия, бокал красного вина, сильно разбавленного холодным «Боржоми». Потом, воспользовавшись метро, съездил в пару мест, где также отлегендировался. Ближе к вечеру зашёл в бар-бильярдную недалеко от дома, откатал пару партий без финансового урона для себя, откушал два двойных «Джемесона» («вот такой вот я алкаш!») и побрел потихоньку домой, сжимая в кулаке специально купленный баллончик с перечным газом.
Никто не клюнул.
Утром опять безрезультатно побродил по городу. Понял бесперспективность своих действий, пошел на работу, где сразу поднялся к Барановскому. Обе секретарши в один голос отрапортировали: «А его нет. Он на переговорах. Будет вечером». Угостившись предложенной ему чашечкой ароматного кофе, Матвей посидел немного в приёмной, болтая о всякой ерунде. Раздался телефонный звонок. «Рабочая» секретарь мгновенно взяла трубку: «Да, да, конечно. До завтра».
После чего сразу доложила Матвею: «Звонил Сам. После переговоров он поедет в Н. Там у них что-то стряслось. На работу сегодня уже не приедет».
Матвей знал, что городке Н., километрах в восьмидесяти от Москвы, были какие-то мелкие складские помещения. Что там могло случиться, чтобы потребовалось присутствие Самого? Одного пути часа два в один конец? Сильная боль как обручем сдавила виски Матвея. Еще не отдавая себе отчёт в том, что именно его насторожило, Матвей почувствовал тревогу, словно зажглась красная лампочка и включилась сирена. Оборвал кофепитие, он совсем не по-джентельменски буркнул: «Спасибо» и буквально побежал вниз. Влетел в машину и, нарушая ве возможные правила, нагло вклинился своим устрашающе-потрёпанным джипом в дорожный поток.
Матвей заехал домой, благо это было совсем рядом. Быстро побросав в сумку всё, что счёл в этой спешке необходимым, погнал в загородный дом Барановского. Загнав автомашину в тот же переулок, где некогда поджидала его самого пресловутая «Вольво». Матвей возможно более незаметно подошёл к участку Барановского. По мере приближения тревога усиливалась. В висках стучали молоточки, на лбу выступил обильный пот. Не приближаясь к забору (Матвей знал, что подходы просматривались), Матвей, спрятавшись за стволом дерева, достал ружьё-микрофон. Не зря, выходит, покупал. Естественно, он ещё раньше поставил один из чёрных «паучков»- микрофонов на штору окна в гостиной дома. Не пропадать же вещице, а Барановскому незачем было знать об этой дополнительной мере его же защиты. Подключив наушники и нацелив через прицел «ружьё» на штору в окне, Матвей молил Бога, чтобы батарея не села, а соседи не приняли его за киллера. «Впрочем — подумал Матвей — даже если соседи и вызовут милицию, то она не приедет так скоро; главное, чтобы чужая охрана самостоятельность не проявляла. Пальнут ведь еще сдуру».
Матвею повезло. В наушниках послышался отчётливый женский голос: «...и не пытайся».
Матвей пожалел, что у него нет диктофона. Голос, бесстрастный, с едва уловимым акцентом, продолжал: «Так, вот, дорогая сестричка, теперь ты понимаешь, почему для спасения семьи мы должны вычеркнуть из этой жизни нашего брата и его сына. Да, способ их ухода жесток, но ритуал требует, чтобы переход в иной мир сопровождался ужасом и болью. Это сделает невозможной их реинкарнацию в прежнем человеческом облике и сохранит семье ещё несколько столетий существования. Филипп сейчас подготовит мальчика, а потом мы подождём брата. И если Серёжа уйдёт из этой жизни без твоего присутствия, то смерть братца ты увидишь. Ты сможешь жить, если переживёшь увиденное?»
Матвей кинулся к дому. Уже не важно, увидят его или нет. Серёжа, держись! Подбежав к стене дома, Матвей полез вверх. Используя рельеф и собственную липучесть, как говорил в своё время их инструктор по горной подготовке. Матвей сумел втиснуться в приоткрытое окно, разрезав ножом москитную сетку. Перегородки этажа были расположены так, что Матвею удалось, прячась за ними, подойти к Сережиной спальне. Дверь в нее была приоткрыта, и Матвей услышал тихий стон.
Няня мальчика лежала в углу комнаты со связанными руками. Возле её головы темнела лужа крови, но, судя по стону, женщина была жива. Спиной к Матвею стоял высокий худой мужчина в чёрном костюме. Он наклонился над мальчиком, лежавшим без сознания на кровати и, шепча какие-то непонятные слова, делал что-то с воротничком Серёжиной рубашки.
Раздумывать было некогда. Бросок вперёд, нож легко вошёл под ребро Филиппа. Второй рукой Матвей зажал ему рот, перекрыв вскрик и последее дыхание. Филипп медленно сполз на пол.
Матвей проверил пульс мальчика, оторвал от его воротника зелёного «паучка» и прилепил его на лацкан чёрного пиджака ещё не окончательно ушедшего к праотцам Филиппа. Затем он обыскал карманы черного пиджака и нашёл там пульт, похожий на автомобильный, с хорошо блокирующейся красной кнопкой. Сняв блок, он нажал на кнопку и бросил пульт на пол.
Матвей едва успел оттащить стонущую няню и, хватив Сережу, выскочить из комнаты, как, царапая когтями по лестнице и паркету, в спальню ворвался «Диабло» и впился своими страшными клыками в филиппово горло. Не дожидаясь конца этого ужасного даже для крепких нервов Матвея зрелища, он оттащил няню и Серёжу в соседнюю комнату, видимо нянину, и запер их там, спрятав ключ в карман. Затем, приготовив нож и обмотав левую руку своей курткой — «не дамся, тварь!» — Матвей замер в углу. Через минуту, не обращая никакого внимания на Матвея, мимо него протрусил «Диабло», с перепачканной кровью мордой и красными, налитыми уже собственной кровью глазами. Цок, цок — зацокали когти добермана по лестнице и стихли где-то на первом этаже. Матвей снял обувь и, стараясь наступать ногой ближе к краям деревянных ступеней лестницы, пробрался вниз.
— «Филипп, иди сюда!» — услышал он голос Веры и быстро проскользнул в кухню, расположенную на первом этаже и имевшую самостоятельный вход в гостиную.
— «Филипп, немедленно спускайся» — вновь услышал он голос незваной гостьи, в котором уже отчётливо слышалась тревога. Чтобы не быть увиденным из холла, Матвей пригнулся и под прикрытием большого кухонного стола приблизился к чуть приоткрытой двери в гостиную. Комната хорошо просматривалась. Картина была в лучших традициях гангстерского фильма средней руки: в углу сидела, привязанная к стулу, Долорес. Рот был заклеен скотчем, глаза, наполненные ужасом, были направлены на «Диабло», лежащего посередине гостиной на ковре и облизывающим розовым языком свою морду. На полу, лицом вниз, лежал охранник, вывернутые назад руки и ноги которого были крепко связанны таким образом, что он не мог ими даже пошевелить. Вера, встав с кресла, стояла вполоборота к двери, за которой спрятался Матвей. В её фигуре сквозила напряжённость. Что-то прошипев по-испански (Матвей уловил только слово «бабник»), Вера достала из своей сумки пистолет, вышла из комнаты и пошла по лестнице наверх.
Матвей уже мысленно представил себе, как он обезоружит Веру, как вдруг неожиданная мысль словно обожгла его. Быстро войдя в комнату, не спуская глаз с собаки, которая, впрочем, продолжала спокойно облизываться на ковре, Матвей подошёл к креслу, на котором сидела Вера и прилепил к его спинке зелёного «паучка». Слава богу, рот Долорес был крепло заклеен, а гостиная была выдержана в зелёных тонах и «паучок» был незаметен на фоне зелёного гобелена. Затем он убрал лежавшую рядом с пепельницей тонкую золотую зажигалку и положил в некотором отдалении полученный от «профессора» пистолетик-зажигалку. Только он успел всё это сделать под совершенно безумным взглядом Долорес, наверху раздался вскрик Веры. Матвей метнулся опять на кухню. Через пару минут в гостиную медленно вошла бледная Вера. Держа пистолет стволом вниз, она обвела глазами комнату, остановилась взглядом на добермане, долго смотрела на него. Повторяя еле слышно по-испански: «Судьба, судьба» — Вера медленно опустилась в кресло. Было видно, что она обдумывает ситуацию. Матвей живо представил себя на её месте; он бы думал так — «Посторонних в доме нет. В противном случае они бы проявили себя. Да и не мог посторонний так легко натравить „Диабло“ на Филиппа без борьбы и знания о том, как управлять собакой. Единственное объяснение — Филипп по неосторожности нажал кнопку, не успев поставить „маячок“ на мальчика, после чего „Диабло“ было уже нельзя остановить».
Но скорее всего, Вера думала совсем по-другому. Во-первых, у женщин совсем другая логика, а во-вторых, черт их разберет, этих женщин, что и чем они вообще думают. В любом случае, по версии Матвея, Вера решала, как ей поступить со всеми остающимися в доме, и выражение её лица свидетельствовало о том, что ничего хорошего для них в её голову не приходило. Вера положила пистолет на колени и, как это делает любая курящая женщина, вдруг решившая сильно подумать, машинально достала сигарету, размяла её своими нервными пальцами. Второй рукой она потянулась за зажигалкой. Не найдя её на привычном месте, огляделась кругом и, заметив «профессорский» пистолетик, взяла его в руку. Поднеся сигарету ко рту, а зажигалку к сигарете, Вера нажала на спусковой крючок.
Прыжок «Диабло» оказался стремительным как выстрел. Сразу вскочив на все четыре лапы, доберман с места взмыл в воздух, и через мгновение его клыки вонзились в Верино горло.
Мы упустим страшные подробности.
Отметив только, что Долорес почему-то потеряла сознание, Матвей вошёл в гостиную. Не обращая внимания на урчащего «Диабло» и уже не кричавшую Веру, он прежде всего подобрал с пола уликовый пистолет-зажигалку. Затем Матвей разрезал верёвки, стягивающие руки и ноги охранника. Расклеив рот Виктора, Матвей дал ему сильнейшую пощёчину. Виктор закашлял, и по некоторым признакам Матвей понял, что сейчас либо ему либо ковру будет очень грязно. Лучше ковру — почему-то сразу решил Матвей и подошёл к Долорес. Развязав её, он не стал повторять процедуру с пощёчиной, но довольно сильно потряс женщину за плечи.
Открыв глаза и увидев перед собой финальную сцену драмы с участием «Диабло» и Веры, Долорес вскрикнула и снова упала в обморок. Благоразумно решив, что многострадальный ковёр не выдержит очередной реакции Долорес на происходящее, Матвей взял её на руки и понёс к выходу. Само собой разумеется, что зеленый «паучок» был снят с кресла и спрятан. Выйдя на улицу, он увидел как, пригибаясь, как на войне, к дому прыжками несутся два милиционера с автоматами. На улице, мигая разноцветными лампочками, стояла патрульная машина.
— «Ай, молодцы соседи, бдительные. И милиционеры молодцы, приехали почти сразу, всего через час».
Добермана милиционеры пристрелили. Потом оень долго записывали показания. Главное, что все «наши» остались живы: Серёжа не видел изуродованных тел тёти и её помощника, получил укол снотворного и спал. У няни оказалась небольшая рана, но огромная шишка на голове. Отказавшись от снотворного, она с обмотанной головой, взялась за уборку, чтобы Серёжа, проснувшись, не был травмирован «некоторым беспорядком». Три тела — Веры, Филиппа и «Диабло» — увезли на экспертизу.
Охранник Виктор рассказал, что открыл дверь, увидев в видеокамеру женщину, принятую им за Долорес (блондинистый парик нашли в доме). Когда он открыл ей входную дверь и собирался спросить, как ей удалось уйти из дома незамеченной, Вера прыснула ему в лицо из баллончика, и Виктор потерял с ознание. Соседи видели, как «Долорес» вошла в дом, а затем впустила в дверь мужчину с собакой. Но подняли тревогу, лишь увидев «снайпера» — Матвея. Ружьё-микрофон было найдено и приобщено к делу. Матвей, представившись воздыхателем Долорес (она кивала, опустив голову и покраснев ушами), рассказал, что приревновал её к вошедшему в дом мужчине и решил использовать для слежки купленный на Митинском радиорынке «у какого-то хмыря» ружьевидный микрофон, якобы считывающий голосовую информацию по вибрации оконных стёкол. Ружьё почему-то не сработало, и Матвей решил сам проникнуть в дом и объясниться с предметом свой «сердечной страсти». Микрофон — «паучок» со шторы в гостиной Матвей сумел незаметно снять, а ружье забрали на экспертизу. К слову сказать, когда ему через месяц вернули-таки «ружьё», то доверительно сказали, что ему на рынке «втёрли туфту» и микрофон почти не работает, особенно через двойные стеклопакеты.
Долорес, следуя инструкциям Матвея, сказала следователю, что это была её сестра, давно проживающая в Испании, которая неожиданно, без предупреждения приехала в Москву, «видимо, к брату». Никаких оснований для «личной ненависти», либо имущественных претензии у Веры с братом либо с ней не было, и объяснить произошедшее она не может.
Долорес так же правдиво рассказала следователю, что, войдя в дом и нейтрализовав охранника, Вера с Филиппом связали её, потом Филипп поднялся наверх. Там, и няня это подтвердила, он усыпил каким-то газом мальчика, а потом и её, предварительно стукнув по голове. Поскольку всё это полностью (или почти) соответствовало действительности, а Долорес, Виктора и няню, в силу их состояния, было трудно заподозрить в неискренности, следователь от них быстро отстал. Матвей, по изложенной им следователю легенде, влез в дом с тыльной стороны, услышав «крики» (запись видеосъёмки камер слежения это подтвердила) и застал уже апофеоз событий. Ему оставалось только освободить Долорес и охранника. Оставались ещё две улики — складной нож, который всё это время лежал в кармане брюк Матвея и пистолет-зажигалка, на которых оставались отпечатки его пальцев. Эти улики Матвей сумел спрятать в находящемся на участке летнем домике, на веранде которого он сидел, «чтобы не мешать следственным действиям в доме». Лишь через несколько дней, которые он с трудом переждал, Матвею удалось извлечь эти предметы и тщательно промыв, оставить в своей коллекции. Про странное поведение собаки никто из участников трагедии ничего вразумительного сказать не смог. Про «паучка» знал лишь Матвей, а Долорес, которой наверняка что-то успела рассказать её сестрёнка, благоразумно молчала.
Матвей представлял себе, какой эмоциональный стресс пережил Барановский, поздно вечером подъехавший к дому. Разумеется, в Н. его никто не ждал, и никто ему из склада не звонил. Пока он со всем этим разбирался, а заодно и устроил ревизию (а когда еще в этот Н. попадешь?) Барановский, естественно, даже не звонил домой.
Убедившись, что Серёжа и Долорес невредимы, Барановский долго ещё не мог успокоиться, постепенно осознавая степень опасности, которой они подверглись. Не одну порцию виски пришлось Матвею выпить с Барановским в тот вечер, чтобы мир приобрёл прежние очертания. Назавтра была суббота. Связанные подпиской о невыезде, все «фигуранты», в общем-то, и не горели желанием куда-то выезжать. На всех навалилась ужасная апатия. Ни Матвей, ни Барановкий не расспрашивали Долорес о её беседе с сестрой, ожидая, что она сама начнёт этот разговор. Так и вышло.
К концу дня они собрались у камина — Долорес, Барановский и Матвей, которого Барановский попросил остаться на все выходные. Долорес рассказала, что она была в зимнем саду, когда Вера и её сообщник вошли в дом. Услышав звонок, а затем какой-то шум, Долорес вошла в гостиную, где увидела Веру в светлом парике.
— «Ну что, сестричка. Вот и снова увиделись. Надеюсь, в последний раз» — что-то в Верином голосе испугало Долорес. Она хотела крикнуть, но чья-то рука вдруг закрыла ей рот. Видимо, руку предварительно обработали каким-то усыпляющим средством. Долорес на некоторое время словно провалилась в сон, когда пришла в себя, то сидела, плотно привязанная к стулу, с залепленным ртом. Вера сидела в кресле напротив и курила, с интересом разглядывая комнату. Парик блондинки она сняла, и её иссиня-чёрные волосы с заметной сединой, красиво лежали на плечах. Долорес сумела хорошо рассмотреть сестру. В отличии от Долорес Вера была худощава, с резкими прямыми плечами. Сидела она неестественно прямо, закинув ногу на ногу и держа как-то по-особому изящно длинную тонкую сигарету своими худыми пальцами. За её спиной стоял высокий мужчина в чёрном костюме, на полу прямо в центре ковра лежал красавец-доберман, не обращающий, казалось, никакого внимания на находившихся в комнате. Как-то по-особенному связанный охранник Виктор лежал лицом вниз в углу гостиной и даже не шевелился.
— «Наша сестрёнка очнулась?» — как-то наигранно-весело сказала Вера, увидев открытые глаза Долорес. «А то я уже беспокоиться стала. За твоё здоровье. Для начала познакомься со своим кузеном. Фелипе, по-русски Филипп. Наши бабушки были двоюродными сёстрами, и он тоже вырос в этой стране. Бабушек привезли в Россию разными пароходами, и они ничего не знали друг о друге. Но мы нашли его. Мы всегда находим своих. Филипп жил в другом городе и переехал в Москву по указанию Семьи. Он полезный член Семьи. В отличие от некоторых. И профессия у него хорошая. Он мясник. Слово «мясник» Вера произнесла по-испански — «carnicero», очень зловеще, и Долорес вздрогнула.
— «Итак, сестра, разговор у нас будет долгий. Расслабься. Если сможешь. После того, как ты дезертировала из Семьи, — помнишь Фарол? — бабушка, бывшая прямой наследницей нашего Великого предка, стала готовить меня к такой же миссии. Я узнала Великую Тайну и сегодня открою её тебе. Ты же моя сестра. По крови мы равны. Фелипе, иди, проверь, как там наш племянник? Успокой его. Он не должен волноваться. Раньше времени».
Когда Филипп вышел, она продолжила: «Как ты должна помнить, наш Великий предок бежал от инквизиции, а затем вернулся. Теперь то, что ты не знаешь. Кроме того, что он был лекарем и астрономом, он был Великим Магом, которому удалось приблизиться к сокровенным знаниям о предопределённости всего происходящего и связи сущного и запредельного. Он знал свою судьбу и бежал от неё на корабле. Он много странствовал по разным странам и «чёрному континенту», изучал верования разных народов, среди которых также был известен как Великий Маг. Ему удалось вывести звёздную формулу реинкарнации, которую он нанёс в виде татуировки на своё тело. Там, на чужбине, среди иных племён ему открылась Цель его жизни — создание Семьи у себя на родине, в Галисии. Семейного клана последователей его мудрости и хранителей багажа его знаний. Вернувшись в Испанию и купив у церкви «страшной ценой», как он писал в своей книге, благосклонное отношение к себе и всем своим потомкам, он начал работу по созданию Семьи. Семейные узы и будущее детей определялось по специальному гороскопу, и только после этого, в строгом соответствии с начертанной линией жизни, заключались браки, зачинались дети, определялся их жизненный путь.
Единая семья, пользующаяся неприкосновенностью со стороны власти, как духовной так и мирской, быстро набирала силу. Мы оказывали и оказываем специфические услуги сильным мира всего. Великий предок, в оставленном нам завещании не делал различий между религиями, ставя во главу любого своего деяния только величие Семьи. После своей смерти он велел снять с себя кожу, которую он всю жизнь укреплял и пропитывал одному ему известными способами, и разделив её по начертанным им же линиям, сшить в Книгу. Завещание было выполнено, и Семья как зеницу ока бережёт эту свою Тайну — Книгу судеб, с помощью которой мы видим будущее. Читать книгу и применять сокровенные знания для предначертания жизненного пути может только Посвящённый, Хранитель, выбираемый предыдущим хранителем по велению Книги судеб. При этом каждому новому хранителю она открывает новые знания. Наша бабушка Долорес была Хранителем Книги и выбрала меня. Она даже сменила мне имя. Она обучила меня обрядам и чтению Книги, передала свой дар видения «внутреннего света» людей".
Долорес смотрела на сестру, отказываясь верить собственным ушам. На секунду она даже усомнилась в нормальности Веры и реальности происходящего, но следующие слова сестры заставили её похолодеть.
— «Когда мы готовились к поездке в Испанию, бабушка просветила наш путь по Книге. И Книга открыла ей, что одна из сестёр, то есть из нас, станет Посвящённой, Хранительницей. Книга нарекла её именем Долорес, то есть «скорбящая за всю семью». По Книге, будущая Глава Семьи должна быть «тёмной», то есть черноволосой, как я и бабушка. Посвятив меня в Тайну, бабушка ушла из жизни, а я продолжила изучение Книги, совершенствуя свои знания. И Книга открыла всё новые, до сих пор неизвестные, знания. Я узнала, что величие Семьи поставлено под угрозу. Наш клан, пустивший прочные корни на всех континентах, находится в смертельной опасности. Я совершила все необходимые обряды, и судьба сказала мне, что угроза исходит от светловолосых и светлоглазых потомков мужского рода ветви, близкой Хранителям. Да, речь идёт о тебе, брате и его сыне. Я вынуждена была предпринять страшные меры и, в некоторой степени, сумела обезопасить Семью. У тебя не будет детей? — Долорес вдруг стало жарко.
— «Да, когда я была у вас в Америке, ты ждала сына. Я применила „чёрное проклятие“, и оно сработало. Ты — слабая, у тебя почти нет внутренней защиты. Ты для нас безвредна. Следующий — твой брат. Да, он твой брат, поскольку я отреклась от него. У его нынешней жены тоже больше не будет детей. Это было несложно. Но он может иметь детей от другой женщины. И поэтому он должен уйти из жизни. Фелипе сделает это. Но самое сложное — племянник. Твой племянник. У него есть Дар и Защита. Даже Большой обряд на крови, отправивший его мать в больницу, не смог заставить его уйти из жизни добровольно. Книга гласит, что он должен уйти из жизни до своего отца и испытать при этом такой ужас, чтобы его Дар был раздавлен страхом и ужасом и не реинкарновался больше ни в кого! Мы тщательно готовили этот план. Специально вырастили и натренировали „Диабло“. Посмотри, какой великолепный экземпляр орудия Судьбы! И осуществить всё мы должны до новолуния, которое будет сегодня ночью. Вы хотели помешать нам, пригласив этого... урода. Да, у него есть Дар и Защита, но он посмел встать на пути Семьи и тоже будет уничтожен. Позже. Итак, Фелипе сейчас подготовит мальчика и не пытайся этому помешать».
Дальше Матвей уже всё знал. Освежив свой стакан новой порцией виски и льда, он дослушал окончание рассказа Долорес и изложил окончание истории. При этом неоднократно ловил себя на мысли о том, что если бы милиция оставила в гостиной свою подслушивающую аппаратуру, следствие по этому делу было бы куда интереснее. Но, судя по тому, что в ближайшую неделю Матвея не вызывали на допрос, милиция работала по-прежнему без дорогостоящей техники и строго соблюдая конституцию.
Оставалось много неясных моментов во всей этой истории, начиная с того, как воздействовали на Долорес, Серёжу и его маму, почему так же не действовали на Барановского и на Матвея, наконец, кто была дама, сгоревшая или исчезнувшая из дома, где погибли Слон Лумумба «со товарищи». Но всем этим как-то не хотелось заниматься.
Печальная Долорес вскоре уехала к Майклу, сказала, что они усыновят несколько детей из России. Ну что же, благими намерениями....
Барановский, которому Матвей всё же подготовил предложения по реструктуризации его офиса и сократил почти в два раза численность персонала, заплатил ему ещё и премию за это.
Именно Барановский настоял на завершающей встрече. В бане. Там он сначала долго уговаривал Матвея перейти к нему на постоянную работу, обещая совсем неплохие условия. Матвей даже не стал отвечать, просто улыбался. И Барановский сам все понял.
На прощание он достал из портфеля плюшевого медвежонка и сказал:
— «Серёжа просил передать. И еще очень просил заходить. Мы с ним забрали маму из больницы. Она уже улыбается». Помолчав, тихо спросил: «А что мне дальше делать?»
Матвей просто ответил:
— «Жить. Улыбаться. Сходить в церковь. Или лучше ещё раз окреститься. Даже если не веришь. Пока не веришь....
Любознательному читателю, очевидно, хочется расставить все точки над «I» в этом странноватом повествовании. Действительно, чтобы закрыть последнюю страницу с чувством честно выполненного читательского долга, надо проследить дальнейшую «линию судьбы» всех героев. И хочется, чтобы всё там, хотя бы в воображаемом мире, продолжилось ровно и гладко.
Вынужден разочаровать — не знаю. Правда, не знаю. Не знаю, как сложится дальнейшая судьба семьи Барановских, которым была нанесена сильнейшая психологическая травма. Не знаю, оставит ли их в покое Семья из далекой Галисии. Семья ведь не может быть без лидера, привыкла за столько-то веков к своему могуществу. Значит, будет новый Хранитель, и Книга Судьбы будет снова прочитана. И уж что там прочитают, одному Богу известно....
Одно знаю точно — Матвей не сможет вычеркнуть из своей жизни пережитое, и его связь, а значит и поддержка семьи Барановских, продолжится.
И жизнь самого Матвея уже не будет прежней.
Ибо все происходящее, затронувшее наше сердце, меняет нашу жизнь. Хотим мы этого или нет.
И смотрим мы на мир уже другими глазами. И соизмеряем наши поступки с другими примерами.
Но жизнь продолжается!