...огромное африканское небо, духота, страшная вонь... Сознание медленно пробивалось на своё место, но ему явно мешали тесные кости черепной коробки.
— «Где я? Африка? Опять!?» От одной этой мысли реальность сразу вернулось. Глаза сфокусировались на окружающем, но вонь не исчезла. Лучше бы нашатырь. Какая-то коморка. Подвал? Сквозь доски сверху пробивался свет. «Небо Африки, ха-ха».
Матвей лежал на какой — то куче тряпья, собранного, видимо, бомжами его любимой Африки в знак ответной признательности своему некогда прогрессивному старшему брату. Вспомнились бессмертные строки классиков — «В углу стояли старые валенки дворника и тоже воздух не озонировали». Ну, что же, если еще есть память и потуги на юмор, жизнь продолжается. Руки Матвея были связаны чисто символически, так что если не считать закрытой двери, он был совершенно свободен.
Убедившись, что лестницы и иных нужных предметов в подвале нет, Матвей чисто по — человечески облегчился после сока и кофе (как давно это было) на ту же кучу тряпья и понял, наконец, откуда взялся этот запах. Как в классическом триллере, он стал перебирать в уме известные человечеству способы побега. Но успел он дойти в богатых кладовых своей памяти до славного Монте — Кристо (а в запасе оставался ещё «Побег из курятника»), как сверху открылся люк, и вниз спустили лестницу. Матвей не стал ждать приглашения и бодро, как ему казалось, полез наверх. Когда его голова приподнялась над полом, чьи — то крепкие руки подхватили его за плечи, а на голову очень резко опустилось что—то тяжёлое.
На этот раз уход сознания был скоротечен и без видений. Матвей очнулся уже на стуле, сильно к нему прикрученный, посередине пустого кирпичного гаража. О том, что это именно гараж, говорили специфический запах и кучи очень нужного автомобильного хлама на стеллажах вдоль стен. Напротив сидящего Матвея, изящно отставив одну ногу в белом носке и чудовищных размеров ботинке, а другую неизящно, но яростно почёсывая в районе кармана своих штанов стоял .... негр.
— «Да маму вашу, ну сколько можно...» — только и успел подумать Матвей, как кто—то сзади сильно ударил по спинке стула. Стул с Матвеем упали, оба на один бок. Негр продолжая свои массажно — гигиенические упражнения, выплюнул жвачку и на чисто русском языке спросил: " Ну, что, падло, сам расскажешь или помочь?«. Перспектива быть замученным неграми в российском гараже Матвею совсем не улыбалась. Но даже лежа на боку с трещавшей головой, он уловил в чертах лица стояшего над ним чернокожего что-то неуловимо знакомое. (Это для лоховатых белых все негры одинаковые, а для побывавших там пацанов они отличаются национальными, то бишь, племенными признаками).
И зафиксировав эти признаки в чертах черной морды лица своего мучителя и его акценте, Матвей выдал на негритянско — европейском диалекте фразу, с использованием таких специфических оборотов местного диалекта, знание которых не раз ставило в тупик его знакомых на Чёрном континенте. В приемлемом для приличной компании переводе на русский язык она звучит примерно так — «Ну что, брателло? Так и будешь ты, чёрный пень, стоять, пока я, белое бревно, здесь валяюсь?»
Сказать, что негр удивился — не сказать ничего. Он открыл глаза и рот, замер, а потом оглушительно захохотал, хлопая себя руками по коленям, хорошо откляченному заду, упитанному брюшку и бокам, не влазящим в ремень брюк. При этом он подвывал, взвизгивал, похрюкивал и даже кукарекал. В его бессвязных словах угадывалось слово «мать», как на русском, так и на трёх местных наречиях. Окончив хохотать, он подошёл к Матвею, с трудом нагнулся до уровня своих огромных ботинок, и глядя своими налившимися кровью глазами в матвеевское лицо, почти нежно просипел: «А что ещё ты умеешь, белое бревно?»
Дальнейший разговор шёл на цивилизованном европейском языке, принятом в той далёкой стране, где «агитировал» Матвей и откуда родом был его чернокожий теперь уже почти приятель. Пока двое других чернокожих, стоявших до этого тупо и безмолвно в углу, отвязывали Матвея от стула и усаживали на него, но не спеша при этот развязывать его руки и ноги, темнокожий уже почти друг (Матвей для себя окрестил его «Лумумба») поведал, что приехал в Москву в «лумумбарий», то есть университет Патриса Лумумбы, учиться на доктора пятнадцать лет назад, имея за плечами три года миссионерской школы и маму — владелицу стада коз (при слове «коза» он мечтательно закатил глаза и тихо заблеял).
На всякий случай Матвей уточнил возраст «Лумумбы» и название деревушки и только потом, успокоившись, стал слушать дальше, мысленно диагностируя себя на предмет возможных внутренних повреждений. В чудом уловленный перерыв в потоке словоизвержения «Лумумбы» Матвей скромно сумел поведать, что был преподавателем русского языка в этой стране, но в другой провинции.
А «Лумумба» самозабвенно рассказывал об учёбе и своих приключениях в Москве. В каждом африканце живёт артист, это точно. Он так живо рассказывал, как замерзал, первый раз попробовал рыбу и учился на гинеколога, что Матвей, то искренне смеялся, то неискренне, искоса поглядывая на двух таких же чёрных братков, видимо не веривших ни Матвею, ни «Лумумбе». Судя по отсутствию и намёка на мысль в их крохотных глазка, ввинченных между узкими лбами и вывернутыми ноздрями, они были из другого племени и учились на другом факультете.
Закончив очередной акт своего повествования рассказом о своей практике в далёком российском городе Нижний Амбарчик, «Лумумба» вдруг, без всякого перехода, спросил на русском: " А что ты делал в доме Барановского?"
— " Ничего себе, поворот темы« — подумал Матвей и честно ответил, что Барановский пригласил его поработать в своей компании и проводил на даче личное собеседование. Лучший способ соврать — говорить правду. Почти всю. «Лумумба» перешёл на русский язык, и его «братки» стали проявлять интерес к разговору. И Матвей понял, почему он это сделал и почему его «братки» раньше не смеялись. В силу разного колониального прошлого своих африканских государств, они не знали того европейского языка, на котором говорил «Лумумба». А теперь тому нужны были свидетели реального допроса Матвея.
— " Мои люди видели, что Барановский ходил по двору, а ты был в доме. Ты разве доктор? Ты смотрел мальчика?«.
Голова Матвея пошла кругом. Но молчать нельзя.
— «Я не доктор. Я специалист по фэн — шуй и осматривал дом с тем, чтобы улучшить его внутреннюю энергетику».
— «Из учителей русского языка стал фэншуй?».
— «Но ты же тоже перестал работать гинекологом? Или нет?
Этот неоспоримый аргумент убедил «Лумумбу».
— «Я тебя не убью. Но отпустить не могу» — сказал он уже не по—русски. «Чтобы не поняли гориллы» — понял Матвей.
— «Отнесите его в машину, — приказал своим „Лумумба“ — И верните ему вещи».
Только сейчас Матвей заметил, что на нем чужие тренировочные брюки и рубашка. Ему кинули его вещи и позволили одеться. Затем надели наручники и завязали глаза. Мобильный телефон, дорогой ремень, портмоне — всё это, конечно, исчезло, но глядя на римский профиль своих телохранителей, Матвей даже не стал задавать дурацкие вопросы. Да и действительно, пустое всё это. Пора о душе думать, а мы всё о мирском...
После часовой тряски в автобагажнике (хорошо, чистом), Матвея вывели, куда-то повели, вверх — вниз — снова вверх, направо — налево и, наконец, куда-то втолкнули и оставили одного. Матвей, упершись лбом в стену, сдвинул повязку с глаз. Хорошая комната в загородном доме (потому как воздух чистый и тишина). На окне — ставни и решётка, дверь — конкретная. В углу топчан и кувшин с водой. А туалет? Ладно, ребята, шутка затянулась. Матвей с силой застучал в дверь. Сразу же ответил голос с акцентом: «Что?»
— «В туалет хочу, по-серьезному. На пол не хочу. Всему дому пахнуть будет.» Пауза.
— «Ладно, иди».
Выпустил, образина. В правой руке пистолет, «Макаров». Снят с предохранителя. Рука у бедра. Учёный, эфиоп. Подвёл Матвея к двери, обозначенный буквами «М» и «Ж».
— «Иди!»
— «А как я расстёгивать буду и вытирать? Тебя позвать?»
Борьба мыслей не отразилась на лице «гориллы». Секунду он оценивающе смотрел, как «жалкий белый», а Матвей постарался как можно убедительнее сыграть морально подавленного человека, стремящегося в туалет, переминается с ноги на ногу и жалобно смотрит на него. Медленно поднял пистолет к виску Матвея, достал ключ и открыл один браслет.
Молниеносный удар костяшками пальцев сложенной ладони в горло «гориллы» («удар кобры» очень любил инструктор Ли, и Матвей довел его до автоматизма), правое колено уже пробило чёрные гениталии до тазового бедра, вторая рука нежно вывернула кисть руки с пистолетом ( «тихо, не жми на курок, хуже будет»). Куда уж хуже, когда шейные позвонки хрустнули в последний раз и ставшее бесформенным и тяжёлым темнокожее тело Матвей плавно опустил на пол. Рывок под мышки — «хорошо отъелся, братец, на российских харчах» — посадка на унитаз — ключ — отстегнул браслеты — приковал тело к трубе, чтобы не упал. Всё заняло минуту.
Прислушался. Тихо. Снял туфли, оставил в туалете. Жалко. В Лондоне покупал. Но в носках сподручнее (один, правда, порвался, но хорошо, что ногти подстрижены, не цокают). По лестнице вниз. Замер. «Макаров», хоть и чудной пистолет, но уверенности придаёт. Внизу приглушённые голоса из гостиной. На боку, чтобы пуговицы птджака не царапались о пол, Матвей подполз к приоткрытой двери.
Хороша компания! У стола навытяжку — куда только пузо делось — «Лумумба», за столом двое «частных детективов». Спиной к Матвею, в кресле, лицом к горящему камину — женщина. Хорошо поставленным голосом, чётко выговаривая каждое слово, она словно вбивала их в головы присутствующих: «Он нами установлен. Из бывших. Очень опасен. Был приобщён. Он не должен был общаться с мальчиком. Этот контакт может сорвать нашу работу. Нам осталось три дня для завершения сеансов воздействия на мальчишку. Ваша ошибка, исправляйте. Он успел поставить подпись?». Детектив—очкарик закивал, протягивая бумаги. Не поворачивая головы, она продолжала: «Когда наш текст окончательно исчезнет, сделайте на компьютере письмо Барановскому о том, что он передумал и уезжает в длительный отпуск».
— «Насчёт отпуска — мысль, конечно, интересная, но к чему же я приобщен? А мальчика, значит, направленно зомбировали. Ай — ай — ай, как не стыдно» — Матвей жадно впитывал каждое слово.
Женщина внезапно, встаёт — «Слон», поднимись наверх, я чувствую смерть«. «Лумумба» поворачивается к двери и идёт прямо на Матвея.
— «Так ты — „Слон? „Слон Лумумба-гинеколог“. Ну аминь, тебе, ушастый. Было у тебя счастье — видел белых девочек. С тем и умрёшь“. Матвею некуда было деваться в тесном помещении. Войдя в прихожую, „Слон Лумумба“ наткнулся бы на него, закричал по своей дурацкой африканской привычке, а те, в комнате, могут быть вооружены или, того хуже, разбегутся. Лови их потом.. Стащив с себя пиджак („эх, вхожу в расходы...“), Матвей обмотал им руку с пистолетом, сел на пол, и когда Лумумба, открыв дверь, вышёл в прихожую, выстрелил ему туда, где у того с утра чесалось. Пусть, наконец, получит удовольствие. Одновременно, ногой Матвей ударил в сложенную у стены поленницу дров. Выстрел раздался глухо, дрова посыпались звонко..
— „Эй, „Слон“, под ноги смотреть надо. Не в джунглях“. Раздавшийся было смех быстро оборвался.
— „Слон“, ты чего, не молчи!»
Послышались шаги, очкарик высунул свои очки с головой в коридор. Обратно голова влетела без очков, но с пулей, ровно по центру лба. Матвей вкатился в гостиную, поймав выстрелом второго «детектива», потянувшегося к подмышечной кобуре. Всё это время женщина у камина неподвижно стояла, не поворачиваясь. Её чёрные волосы словно шевелились, переливаясь, в отблесках огня камина. Длинное платье подчёркивало неестественно прямую для современных дам осанку.
Матвей медленно встал и, не спуская с дамы пистолета, подчеркнуто вежливо произнёс: — " Извините, сударыня, нас не представили, но я хотел бы задать вам несколько вопросов«.
— «Не сейчас. Когда-нибудь потом» — хрипловатым, но твёрдым голосом ответила она. Затем резко повернулась и взмахнула рукой. В руке что-то блеснуло. Чисто рефлекторно Матвей выстрелил в блеснувший предмет. Раздался звон стекла. какая-то жидкость моментально облила даму и тут же вспыхнула ярко-оранжевым пламенем. За то мгновение, когда она повернулась к Матвею, пламя осветило ей лицо, и он сумел её рассмотреть. Что-то неуловимо знакомое было в этих чертах, искажённых болью, ненавистью, но не страхом. Где он мог её видеть? Пламя, охватившее незнакомку, быстро распространялось по комнате. Матвей окинул взглядом комнату — ничего, что могло бы представить для него интерес, он не увидел. Быстро протёр рукоятку пистолета подолом рубашки, бросил его в угол комнаты и выбежал из дома. Во дворе стояла знакомая «Вольво». Машина была открыта, ключей в зажигании не было. Вырвав пучок проводов, Матвей методом научного «тыка», со второго раза завёл двигатель, выбил машиной ажурные ворота и, вылетая из посёлка, увидел в зеркало заднего вида, как зарево пожара осветило всю окрестность.
Как добирался домой — отдельная история, требующая отдельной главы и по меньшей мере полбутылки славного ирладского напитка. Но сейчас не об этом...
Утром Матвей был в офисе Барановского. Тот уже разыскивал Матвея через своего «рабочего» секретаря и, едва тот вошёл в его кабинет, хотел уже было что-то сказать (видимо о вчерашнем прогуле) , но увидев лицо Матвея и пару свежих царапин на лице и руках, осёкся. Матвей весело сказал: — «Не обращайте внимание на дефекты фасада. Кошечка, знаете ли...» и положил перед Барановским заранее подготовленную записочку: " Через два часа — ресторан «Эль Гаучо»«. Уже потом, сидя за столиком, Матвей попросил подробнее рассказать о всех контактах Барановского и членов его семьи с представителями оккультных сил. Барановский сказал, что на встречи с ними ездила его жена («один раз брала с собой сына») и пообещал посмотреть её записи и предоставить Матвею всю необходимую информацию через пару дней.
Матвей не стал рассказывать о случившимся с ним, огранившись только фразой: «Клубок начинает распутываться». Барановский был непривычно расслаблен, молчалив. По окончании встречи он тихо произнёс: «После вашего посещения Серёжа с аппетитом поел, хорошо спал и сказал мне — «Доброе утро».
После встречи с Барановским Матвей поехал на Митинский радиорынок и через двадцать минут пошёптывания и «фейс—контроля» ( а улыбка Матвея была его сильным аргументом в борьбе за доверие окружающих) ему было продано «случайно завалявшееся» «ружьё», активирующие тот самый мохнатый микрофон и ещё пара точно таких же микрофонов. Получив изрядную сумму дензнаков, продавец окончательно утратил бдительность и предложил ещё кучу всяких подобных «технических новинок» из «лучших лабораторий спецслужб». На осторожный вопрос Матвея, а не приобретал ли кто-либо недавно подобный «инструментарий», продавец, блестя линзами очков в 100 диоптрий, гордо произнёс — «Да мы их ящиками продаём! И не только здесь». То есть наше общество стало действительно открытым.
Матвей ещё не знал, зачем ему всё это надо, но, во-первых, терпеть не мог иметь дома бесполезные вещи ( микрофон без «ружья» был не нужен, а выбрасывать — рука не поднималась), а во-вторых, было у него такое чувство, наработанное опытом не самых скучных прожитых лет и сидящее где-то в районе копчика, что всё это ещё пригодится. Оставшуюся часть дня он провёл в офисе, где с глубокомысленным видом и блокнотом ходил по коридорам и между столами сотрудников. В офисе Барановского была очень функциональная система разделения всего этажа стеклянными перегородками на рабочие зоны; кабинеты были только у босса и двух его замов. Поэтому никто не сачковал, и все дружно «бдили» друг за другом. Ещё отдельный кабинет был у службы безопасности, но её руководитель, один раз встретившись глазами с Матвеем, тут же понял «ху есть кто» и не мешал.
Итогом хождения Матвеем по офису стало рекордное повышение производительности труда и количества пива и вина, выпитого вечером сотрудниками офиса за обсуждением «точно известной им информации» о покупке конторы иностранной фирмой, предстоящем массовом увольнении и введении новой системы оплаты труда. Дружно придя к выводу, что всё это ерунда, но премию «срежут», утром все пришли на полчаса раньше. Дамы похорошели и укоротились в юбках, а мужчины надели галстуки и почистили обувь. Стали заметно реже пить кофе и курить. Так что Матвей смог с чистой совестью сделать вывод, что свой немалый гонорар, указанный в контракте, он отрабатывает.
Вечером Матвей зашёл в кабинет безопасности, где трое «коллег» сделали вид, что расстеленная на столе бумажная скатерть (штабная культура) нужна им для протирки табельного оружия. Матвей поставил на стол пакет с булькающим «джентльменским набором» и через два часа, вспомнив знакомых и изложив очередную легенду своего «славного чекистского прошлого», Матвей знал почти всё о Барановском, его замах, деятельности компании и той великой роли, которую славные внуки Дзержинского" играли в ней.
При первых звуках начатой шёпотом песни «Наша служба и опасна и трудна...» Матвей под убедительным для компании предлогом сумел ускользнуть. Выходя из здания, он услышал рёв про танки и самураев, которые решили перейти границу, и в очередной раз понял, в чём величие и непобедимость нашей страны.
И проникся этой гордостью.
На третий день была завершена операция «Охмурёж» в отношении одиноко—взрослеющей дамы из бухгалтерии, где, как известно, знают всё. Не мудрствуя лукаво, Матвей прошел по веками проторенной дорожке: внимательный взгляд — комплимент — три её «да» на специально подготовленные вопросы (Карнеги) — и за чашкой кофе днём в соседнем кафе, в обмен на легенду о своей научной работе, он узнал о компании, о самом Барановском, взаимоотношениях в руководстве всё, чего не хватало в предыдущей версии чекистов. Самое сложное в контакте с женщиной — достойно выйти из него, не обозлив нежнейшую. Поэтому — плавный переход на сложность расчётов при выплате ссуды в банке — это чтобы сбить её с лирики на деловой стиль, то есть включить разум, затем приглашение «как-нибудь» приехать к ним на дачу, где жена и любимая тёща развели чудесный цветник (смерть иллюзиям). И, наконец, кульминация (запоминающаяся последняя фраза) — «У вас замечательная улыбка, так идущая вашим лучистым глазам». Всё. Мосты изящно сожжены.
Итак, первый этап отработан, и с высокой степенью достоверности Матвей мог сказать, что рабочая поляна вокруг Барановского достаточно чистая, и явных недругов не просматривается. О том, что Матвей ещё раньше задействовал свои связи и получил все данные на компанию, включая налоговую и кредитную историю, а также установочные и характеризующие данные на партнёров и деловое окружение Барановского, даже не стоит и упоминать.
«It’s a must», как говорят китайцы.
Вечером, прокручивая, как обычно, в голове всё произошедшее за день, Матвей не почувствовал ничего настораживающего, что было вернейшим признаком того, что настораживающего действительно не было. Или наоборот.
Утром Матвея разбудил звонок.