Он не видел, как в тот момент, когда один из преследователей спешился и, достав нож, шел к лежавшему Лекше, из кустов вылетела черная железная стрела и поразила уже торжествовавшего степняка прямо в сердце. Пока его товарищи соображали, что же произошло, еще одна стрела сшибла с коня второго преследователя. Третий же, моментально всё поняв, не стал изображать из себя героя, быстро развернул коня и ускакал. Из кустов, хромая, вышел Ярый. Он вытащил еще бесчувственного Лекшу из-под коня, подобрал поводья двух других, оставшихся без седоков. Потом он взгромоздил Лекшу поперек седла одного из коней, аккуратно вырвал арбалетные стрелы из тел преследователей, сел на второго коня и, держа за повод коня Лекши, направился в распадок. Там он пересел на своего вороного и, ведя в поводу двух других, неторопливой рысью поскакал к лагерю. Он не боялся преследования, по опыту зная, что караванщики не отпустят охрану догонять напавших. Что же касается остальных своих воинов, то… А живые сами найдут дорогу. Но видя своего лучшего десятника, он понимал, что в живых едва кто еще остался.
В лагере Ярый и трое оставшихся с ним воинов весь день выхаживали бесчувственного Лекшу, вытащили из его руки наконечник стрелы, зашили раны. Меняя раненому повязки, пропитанные настоями трав, Ярый заметил, что в волосах давно не брившего голову молодого десятника появилась седина, а по лбу пролегли две глубокие морщины. Сам воин, Ярый понимал, что седина и морщины не от боли и ран – мало ли его десятник их видел и еще увидит на своем веку! – но от стыда и горечи. За напрасно загубленных им боевых товарищей, за свое хвастовство и самоуверенность. Так сказал и сам Лекша, пришедший в себя на второй день. Он каялся и просил прощения у убитых и у Ярого, насылал проклятия на себя и на пришлых разбойников, хотя они оба, и Ярый и Лекша, понимали, что не только пришлых тут вина.
Остыв после проклятий на самого себя, Лекша поблагодарил Ярого за свое спасение и рассказал о случившемся у каравана.
Сотник, как всегда, был сух и краток.
- За товарищей твоя вина есть. Тебя ведь выбрали походным атаманом, с тебя и главный спрос. Но и с них вину не снимай. Без твоего сигнала полезли, сами договор нарушили. За спасение Бога благодари, что моей рукой стрелы арбалетные метал.
- А как ты туда попал и где Серко, что мы коней сторожить поставили? И кони где? Нас ведь десять было.
- Я за вами утром поехал. По следам. Тревожно на душе было, нутром неладное чуял. Видишь, правду нутро подсказало, пока не подводит. Над трактом еще пыль от вашей сечи клубилась. Коней ваших из распадка кто-то увел, но не к тракту, а в сторону. Серку горло перерезали, там остался. Я думал, боковой дозор каравана на него наткнулся. Странно, что Серко не успел саблю вынуть. В ножнах была. Тихо резали, врасплох застали. Похоронить не успел, тебя увидел. А где пришлые? В сече их видел?
- Не видел. Они сели к хвосту каравана. Может, там и остались.
- Едва ли. Сдается мне, подставили они вас. В распадке, где вы коней оставили, увидел следы двух верблюдов. Если бы боковой дозор каравана на коней наткнулся, либо кто еще из лихих людей Серка подрезал и коней увел, едва ли были у них верблюды. На верблюдах каравана подойти могли только пришлые. Где, ты говоришь, они в засаду сели? В хвосте каравана, за изгибом дороги? Я эту повадку знаю. Они дождались, когда вы впереди на караван нападете, и вся стража побежит к вам. А сами убили оставшихся купцов, взяли двух верблюдов с самой ценной поклажей и на этих верблюдах ушли к распадку. Там они обманом зарезали Серка, забрали коней и ушли.
Лекша даже застонал от обиды и бессилия. И как он сам не понял вероломства пришлых! Он же видел, как они шептались перед засадой. И как луки с собой брали. Видно, прельстили чем-то жадных кипчаков пришлые, вот и не дождались те Лекшиного сигнала и подвели всех товарищей своей горячностью под смерть. Он, он виноват, и не будет ему за это прощения. От боли и обиды опять забылся Лекша тяжелым сном, где мучали его видения смерти Серка и остальных воинов, злобные ухмылки коварных пришлых и призывное ржание его верного коня, который тоже пропал в этом бесславном походе. Но утром он проснулся бодрым духом, чувствуя, что силы восстанавливаются, а жажда мести растет, и уже ни о чем другом он думать не может. Он встал с постеленной для него попоны и, стараясь идти прямо, подошел к костру. Ярый и трое других воинов молча потеснились, предложили Лекше миску горячей похлебки.
Небо было по–осеннему голубым и прозрачным. Первый ночной мороз прихватил листву кустарников и редких деревьев небольшой рощи, что дала им приют. Воздух был сухим и звонким. Звонким, как голоса птиц, прощавшихся с летом и собиравшихся в стаи для дальнего перелета. На оружии и на бурдюке с водой таял иней, стекая прозрачными каплями на одежду воинов и на землю. Голос Ярого тоже был сух:
- Нас пятеро. У нас шестнадцать коней. Есть оружие, но нет еды и теплой одежды. Скоро наступят холода, и идти дальше будет трудно. Впереди, в двух - трех днях пути, будут горы, за которыми начинаются славянские земли. Чтобы перейти горы, нужна теплая одежда и запас еды.
- Что за земли вокруг нас и впереди? Орда? – Лекша старался говорить твердо, не показывая своей слабости.
- Орда – до конца света. Здесь и там за горами – все завоеванная и покоренная земля. Местные князья сами собирают и платят Хану дань. Но есть там непокорные племена и народы. Кого встретим – неизвестно. Одно знаю, в самой Орде идет суровая драка за старшинство, а значит, больших походов в эти земли не должно быть. Все битвы будут там, в Степи. Что думаете, говорите смело. Приказывать не хочу, да, неверно, и не могу уже, - Ярый оглядел сидевших у костра.
Один из воинов поднял голову.
- Можно доехать до какого-нибудь поселения и попытаться добыть там одежду и еду.
- Опять на клинок взять? Уже пытались с караваном, - возразил ему другой и бросил взгляд на Лекшу. Тот хотел было резко ответить, оправдаться, но сдержался. Это была правда.
- Никаких набегов на степняков. Даже если набег будет удачным, степная молва разнесет весть о новых разбойниках, и мы станем мишенью всех встреченных стрел. А если в поселении окажутся пару десятков храбрых вооруженных воинов? Мы - богатая и легкая добыча с табуном коней и только четырьмя здоровыми воинами. Я поддерживаю план попытаться купить или обменять на лошадей одежду и еду, но неизвестно, как далеко это ближайшее селение, и кого мы там встретим. Я надеялся на тех двух кипчаков… - Ярый замолчал, вороша угасающий уголь костра.
Лекша не выдержал. Эти слова давно хотели слететь с его губ, но он сдерживал себя, чтобы не показаться человеком, пытающимся загладить собственную вину.
- Надо найти пришлых. Они говорили, что их осталось двое, и у них есть место, чтобы переждать холода. Мы можем по следам найти их, пока не выпал снег. Мы отомстим им и отберем у них запасы и добычу. Потом с этим сможем продолжить путь.
- А как мы их сможем найти? Три дня прошло, остались ли следы… Хотя наказать их надо! И за Серка отомстить, – воины заговорили разом, загораясь этой идеей.
- Хотел, чтобы сами сказали. Я на второй день съездил туда, прикопал тело Серка и проследил следы, - Ярый вынул нож и стал чертить на земле, - вот распадок, откуда коней увели, вот сюда следы пошли. Здесь они в ручей зашли, чтобы следы спрятать. Надо по обоим сторонам ручья проскакать, посмотреть, где вышли. Погода была сухая, ночью прохладно, следы должны сохраниться.
Как Лекша не рвался в этот поход, его, раненого и еще слабого, оставили дозорным в лагере, а Ярый и трое воинов, быстро собравшись, ускакали. Никогда еще время не тянулось так медленно и томительно. Лекша, ковыляя, собрал огромную кучу хвороста для костра, проверил и обиходил коней, с тоской вспоминая своего любимца, угнанного пришлыми. В седельном вьюке своего запасного коня нашел мешочек со своей заначкой, которую он сумел перед отъездом из лагеря забрать у старика – китайца. Про себя решил, что независимо от того, удастся ли его товарищам забрать у пришлых припас, он отдаст накопленные им деньги и несколько украшений в общий котел, на покупку всего необходимого. От этой мысли ему даже легче стало. Перекусив лепешкой, он сел спиной к дереву и уже, было, задремал, но вспомнил страшную судьбу Серка, и сон исчез. Он положил возле себя лук и колчан со стрелами, достал саблю и занял удобное для наблюдения за лагерем место в кустарнике.
Солнце скатилось с зенита и, вытягивая тени деревьев, стало уходить на запад, в сторону его родных мест. «Тебе хорошо, - лениво думал, наблюдая за уходящим светилом Лекша, - тебе есть, куда идти. Придешь туда, посветишь, посмотришь на все, что творится внизу, правильное или неправильное, и снова уйдешь. Навестишь все края и страны - до Последнего моря, омывающего всю земную твердь, и снова возникнешь на востоке. Все видишь, все знаешь. И тебя все знают и почитают, и всяко живущее и цветущее на земле по тебе строит свое бытие. Встает и ложится, цветет и падает, родится и умирает. А мы кто, каждый из нас, людишек мелких и ничтожных для тебя? Зачем мы живем? Кому нужны? – мысли плавно текли в его голове, не наталкиваясь на преграды, кои обычно возникают в разговоре с себе подобными. Здесь, в мыслях, вопросы не требовали ответа, но были просто доказательством того, что он живет и не хочет просто бессловестно существовать на этом свете, как травинка в этой бесконечной степи,
«Зато, светило, ты ходишь по заранее определенному кругу, с которого не можешь сойти. Я же, человечек малый, могу поменять свой путь. Вот, из Орды ушел, иду, не знамо куда, где хочу – останусь. Или своим постоянным путем по небу ты хочешь показать, что даже великие не могут ничего изменить, и всё, что происходит с нами, заранее предопределено? И нам лишь кажется, что мы вольны в выборе?»
От этой мысли Лекше даже жарко стало, хотя воздух заметно похолодал. К вечеру воины не вернулись, не было их и утром следующего дня, и в душу Лекши стала закрадываться тревога. Он гнал от себя плохие мысли, обращаясь с просьбами то к солнцу, то к звездам. Но те были так высоко и так недосягаемо и безучастно струили свой свет, что Лекша отверг их за бесполезность, закрепив свое презрительное к ним отношение крепким степным словом. Вспомнив про свой талисман, историю его появления, свое чудесное спасение Ярым и исцеление от ран, Лекша достал из-под ворота рубашки деревянный крестик на волосяном шнурке и, сжав его в руке, обратился к неведомому Богу с самыми горячими словами просьбы.
- Пусть Ярый и другие останутся живы! Пусть им повезет, и они вернутся невредимыми. Добыча и его, Лекши, конь тоже, конечно, важны, но главное – их жизнь!
Дерево крестика нагрелось в горячей руке Лекше, и тому казалось, что его слова услышаны и обязательно сбудутся.
А Ярый со товарищи, покинув Лекшу, быстро добрались до распадка. Сотник был прав, и там еще можно было распознать в траве следы коней. Стараясь не смотреть в сторону могилы Серка, которую уже подкопали пернатые и зубастые падальщики, они еще раз осмотрели место его гибели. Найдя уверенные следы ушедших коней, среди которых отчетливо выделялись большие и глубокие раздвоенные следы верблюжьих копыт, пошли по ним. Доехали до мелкого, но достаточно еще широкого ручья, втекающего в расположенное у самого тракта озеро, у которого и ночевали обычно караванщики. По ручью, судя по следам, и погнали пришлые коней и верблюдов вверх по течению. Группа разделилась и по двое поскакали по обеим сторона ручья, ища следы. Скакали недолго. Угонщикам тяжело было гнать табун по воде, и, едва ручей завернул за очередной увал, они вывели добычу на берег и погнали по распадку. Верблюды шли медленно, и Ярому понадобилось совсем мало времени, чтобы пройти путь, на который у разбойников ушел почти день. Когда вдали, у основания высокого холма, затемнел лес, Ярый приказал остановиться и спешиться. Из леса вся равнина хорошо просматривалась, и подойти к лесу незаметно и засветло было невозможно. На то, что разбойники были там, указывал легкий дымок, вившийся над кронами деревьев и хорошо видимый в вечернем прохладном и чистом воздухе. Потянув ноздрями воздух, Ярый даже уловил запас жареного мяса. Судя но напрягшимся лицам своих товарищей и их голодным глазам, стремленным в сторону дыма, запах Ярому не почудился. Они переждали до ночи. Когда первые звезды набрали свет, Ярый приказал стянуть морды коней ремнями, чтобы те не заржали, почуяв своих. Потом они тихо тронулись, рассыпавшись цепью. Коней оставили у самой опушки, стреножив им ноги, а сами бесшумно заскользили, словно обтекая деревья и ветки. В полной темноте леса они сразу заметили огонек костра. Видно, что разбойники не лукавили, когда говорили о том, что их осталось только двое – дозора не было. Костер горел перед входом в пещеру. Опять не лгали разбойники – неплохое место переждать холода они выбрали. Оба пришлых сидели у костра, спиной к пещере и тихо беседовали. На костре жарился кусок мяса. По терпкому запаху Ярый узнал верблюжатину. «Хорошо, до коней не добрались!» Говорили пришлые на одном из языков Степи, калмыкском, и Ярый хорошо понимал их.
- Удачно все получилось, и товар хороший взяли. Жалко те два кипчака не выбрались, как договаривались. Вдвоем на дело не пойдешь, да и зимовать вдвоем с такой добычей опасно. К людям хана Агыя не пойдешь. Они нам не верят после того, последнего похода, и думают, что мы тоже погибли. Если они узнают, что мы живы, будут искать нас, сразу найдут эту пещеру, а нас самих… Бек Сунге тоже не рад будет. Перед снегами кому лишние рты нужны! Даже если богатый бакшиш ему поднесем. Нет, видимо, здесь пересидим, мясо есть, рис есть. Даже вино есть. Жалко только, невольниц на этих верблюдах не оказалось! А как снег уйдет, пойдем на Хопер, погуляем и новую ватагу соберём. Туда сейчас многие храбрецы перебрались, кто не боится саблю кровью купцов испачкать! – говоривший при этих словах подбоченился и гордо посмотрел на своего товарища. Тот ответил ему бравым «Якши!», и оба засмеялись.
Рубиться с этими разбойниками Ярому не хотелось. Да и берег он своих оставшихся воинов. А вдруг эти более умелыми в схватке окажутся. А спрашивать у них, у живых, ему нечего. Он все слышал. Он поднял свой арбалет, сделав знак своим товарищам. Четыре стрелы, по две в каждого, оборвали разбойничьи жизни.
- Это вам за наших товарищей, - запоздало приговорил разбойников Ярый. Но кто на эти мелочи обращает внимание! Двум воинам Ярый приказал оттащить тела в сторону и снять с них оружие. Еще один взял из костра факел и осмотрел пещеру. Она показалась воину огромной. В ней стояли, испуганно моргая на факел, больше десятка коней и один двугорбый верблюд, даже в этой обстановке продолжавший жевать свою нескончаемую жвачку. Знал бы он, что стало с его собратом и какая участь ожидала его самого, небось занервничал бы! Как и предполагал Ярый, больше никого не было, но в углу пещеры оказался целый склад мешков и вьюков. Возвращаться ночью не имело смысла, и отряд уютно расположился на ночь, заведя в пещеру и своих коней. Сытно поев жареной верблюжатины, а у разбойников оказались приготовлены еще и лепешки, и сушеные фрукты, и даже баклажка со сладким рисовым вином, легли спать в пещере, где в тепле от тел животных и под их мерное жевание и фырканье, прекрасно выспались. И даже дозорные, которыми, в силу немногочисленности отряда, пришлось побывать всем. Кроме, разумеется, сотника Ярого.
А то вдруг враги нападут, а начальник – усталый!
Ярый, конечно, заметил, что на поясах двух его воинов появились украшенные каменьями сабли, ранее украшавшие покаранных ими разбойников. Видел он и перстни, снятые его воинами с мертвых пальцев. Он не сомневался в том, что и кони, и роскошная одежда разбойников тоже поделена. Это – закон войны! Задело его конечно, что воины не поделились с ним, и даже не предложили долю. А, впрочем, он сам отказался от старшинства над ними. Да и вчера он сам отошел в сторону, только вынув свою арбалетную стрелу, когда они склонились над телами поверженных разбойников.
Но осадок остался.
Утром, погрузив на коней и многострадального верблюда все тюки и провизию из пещеры, отряд отправился к своему лагерю. Они повторили свой путь, разве что не спускаясь в ручей. В злополучном распадке Ярый хотел по всем правилам захоронить тело Серка, но оказалось, что все останки растащены степным зверьем. Сказав нужные слова прощания, отряд тронулся дальше и, учитывая тихоходность верблюда, к вечеру следующего дня был в лагере. Больше всего проявлений радости и нежности досталось коню Лекши, которого тот уж и не чаял увидеть. Конь положил свою гривастую голову на плечо хозяина, тот обнял коня за шею. Так и стояли они долго, мысленно высказывая друг другу ласковое и сокровенное. Потом Лекша разнуздал коня, старательно расчесал тому гриву и хвост от приставшего степного репейника, проверил и почистил копыта и лишь потом отвел своего друга к специально облюбованной им полянке с сохранившейся на солнышке сочной травой.
Ярый коротко рассказал Лекше о походе и приказал проверить привезенные из пещеры припасы. В мешках оказался изрядный запас риса и вяленного мяса. Были там мешки с чаем и различными пряностями, куски тканей и даже драгоценного китайского шелка. В одном из тюков нашли небольшой ларец с золотыми и серебряными монетами, а также мелким жемчугом и разноцветными камушками. Кстати пришлись и куски свежеваной верблюжатины, которые Ярый приказал сразу же начать жарить и коптить для хранения. Бурдюк рисового вина, который воины уже, было, подтащили к расстеленной для пиршества попоне, сотник предусмотрительно отодвинул в сторону, сказав, что в этот вечер им понадобятся свежие головы. Он заметил, что воинам это не очень понравилось. И это не понравилось ему.
Особую радость вызвала теплая одежда – халаты, штаны и теплые сапоги, которые воины сразу же примерили. Это было весьма кстати, поскольку вечер был уже по-настоящему холодным.
Вокруг костра их было пятеро. В разноцветных халатах, мохнатых монгольских шапках и мягких меховых сапогах с загнутыми, по китайскому обычаю, носками, они были похожи на группу купцов, отдыхающих после длительного караванного перехода. Впечатление довершал постоянно жующий верблюд, белая двугорбая фигура которого отчетливо выделялась в отблесках костра на фоне темной массы деревьев. Ярый пустил по кругу миску с рисовым вином, разбавленным горячим чаем, и первым взял из блюда кусок жаренного мяса. Молча насытив первый голод, Ярый огладил свои висячие усы:
- У нас два пути. Мы можем остаться здесь и попробовать переждать холода. Можем вернуться в пещеру, где были пришлые, но зимовать в пещере опаснее, поскольку она может быть известна другим местным. Очень уж приметное место. Здесь, в лесу, можем построить хижину. Дров для костра хватит, но кони без корма не выживут. Их придется забивать на мясо и шкуры для жилища, и к весне мы останемся без половины коней. Второй путь – идти дальше. В селениях и становищах покупать корм и еду. Найдем проводника, перейдем через горы. Там уже наши земли. Пришлые хотели туда идти весной, говорили, что много народа из Степи туда сходятся. Значит, и мы не пропадем.
Решили идти дальше. Самым сильным аргументом для них, сроднившихся со своими скакунами, была угроза Ярого забить коней. Конечно, степняки забивали коней, ели их мясо и в походах, в безвыходных ситуациях пили горячую конскую кровь прямо из конских шей, надрезая их своими острыми ножами, но забить своих длинногривых товарищей, пустить на мясо своих боевых друзей или видеть, как те умирают от голода! Этого они не могли допустить. Ярый знал это и намеренно использовал этот довод в своей речи. Ему, формально уже не бывшему их воинским начальником, нужно было, чтобы воины сами приняли решение идти дальше и признали его старшинство. А кроме того, он знал, что длинная зимовка и безделье ослабят дисциплину в их маленьком отряде, что может привести к непредсказуемым последствиям и самым печальным результатам. Только совместные лишения сплачивают людей и ведут их к цели.
Когда все приняли решение идти дальше, Ярый, поправив свои усы и положив на колени свою саблю, произнес своим прежним, командирским, голосом:
- Мы выступаем в поход. Вы – воины и знаете, что в походе нужна одна воля, одно решение. Мы уже не ордынцы, и я – не ваш сотник. Но нам нужен походный атаман, слово которого будет законом для всех.
Ни у кого не было сомнения, что атаманом был, есть и будет Ярый, но сказал об этом Лекша. Он встал на колено перед Ярым и произнес:
- Я клянусь тебе. Всегда и во всем. Ослушаюсь – смерть мне.
Остальные трое повторили клятву, встав с колен верными Ярому воинами. Какими они всегда и были. Разве что иногда хотелось им свободы действий и выбора. Но умом они понимали, что в их сложном боевом походе без главного нельзя. Да и неплохо это, когда очень важные решения кто-то принимает на себя. Вместе с ответственностью.
Выход наметили на утро. Закрепляя свою моральную победу, Ярый назначил дозорных. Те повиновались безропотно.
Ночью выпал первый снег. В их лесу это было не так заметно, поскольку ветки деревьев приняли на себя первых пушистых посланцев зимы, и теперь с веток сыпалась на них капель, вызванная появившимся на горизонте и еще горячим солнцем. Одежда, попоны и поклажа были влажными, вещей было неожиданно много, и сборы заняли больше времени, чем обычно. Когда отряд, наконец, тронулся, солнце стояло уже высоко, полностью растопив выпавший за ночь снежок. Местность вокруг них поменялась. Ровная, как расстеленный ковер, поверхность степи изменилась, все чаще встречались холмы, небольшие рощи и распадки, по дну которых поблескивала вода. Держать путь прямо на запад по такой местности было сложнее, да и угроз было больше. Большой караван с несколькими всадниками охраны, конечно, представлял собой лакомый кусок для любого отряда степняков. И хотя многомудрый Ярый велел на некоторых запасных коней навьючить похожие на фигуры всадников вьюки и привязать к ним торчащие кверху пики, чтобы хоть издалека отряд казался многочисленней, но даже он понимал, что эта уловка едва ли могла обмануть опытных степняков. А уж двугорбый верблюд, мало того, что сразу выдавал в них невоинский отряд, так вообще своей неторопливой поступью сдерживал их продвижение.
Ярому не раз приходила в голову мысль перейти на тракт и двигаться по нему, как обычному каравану, но он понимал, что даже в условиях почти прекратившегося сейчас, в начале зимнего периода, караванного движения, их странный по составу и облачению караван вызовет ненужный интерес любого встреченного, а отсутствие у них необходимого для прохода по тракту пропуска – особой пайцзы – сразу поставит их вне закона. Кроме того, отсутствие у них такого пропуска лишает их возможности пользоваться почтовыми ямами, оборудованными по всему тракту стоянками, где при предъявлении пайцзы путникам дают корм и ночлег, а гонцам почтовой службы Орды меняют, по их требованию, лошадей.
На второй день пути дозорный, поднявшись на увал, увидел внизу становище степняков, состоящее из нескольких юрт. Вдали паслась отара овец. У юрт хлопотали женщины, резвились дети. Дозорный рассказал об этом Ярому, и тот решил попытаться установить контакт с этой кочующей семьей, купить что-либо из еды, да и вообще - уточнить обстановку. Ехать решил он один, чтобы не насторожить кочевников, оставив за старшего Лекшу. Взяв с собой несколько кусков ткани, мешочки с чаем и пряностями, сунул за пазуху несколько монет. Уже садясь в седло, посмотрел на верблюда и, как осененный прозрением, приказал скинуть с того поклажу и навьючить товаром для обмена. Взяв двугорбого за повод, он неторопливо направился к становищу. Въехав на увал, увидел, что картина, о которой говорил ему дозорный, изменилась. У юрт появился большой табун лошадей, охраняемый несколькими всадниками. Ярый понял, что из становища увидели их дозорного на увале и приняли обычные для степи меры предосторожности. Так же неторопливо он подъехал к самой большой из юрт, отметив, что вокруг нет ни женщин, ни детей, а лишь вооруженные всадники не спускают с него настороженных глаз. Оставив коня и верблюда у коновязи, он стряхнул степную пыль со своих сапог и отодвинул полог юрты.
У горевшего посреди юрты огня сидел седовласый степняк, очевидно, глава этой семьи. Часть юрты отделял полог, за которым слышались детские голоса, смех и сердитый женский шепот. Степенно поздоровавшись, Ярый получил приглашение войти и занять место у огня. Он прошел в юрту, оставив саблю у входа. Этот знак миролюбия был оценен, и ему была предложена чашка кислого молока. Потом был степенный разговор о погоде, здоровье и пути, по которому идут все живущие на этом свете. Закончив эту часть беседы, Ярый поставил чашу и перешел к делу:
- Мы – путники, идем издалека, и путь наш еще долог.
Степняк задумчиво покачал головой, показывая, как понятны ему заботы Ярого.
- Хотели бы купить у вас еды. В знак нашего доброго расположения и надежды на принятие нашей просьбы прошу принять этот знак внимания, - Ярый достал и преподнес степняку двумя руками приготовленный кусок ткани и небольшой мешочек чая. По знаку старика из-за полога неслышно вышла и приняла подарок закутанная до бровей женщина. В юрту зашел и что-то тихо сказал старику молодой человек с длинным ножом у пояса. Тот одобрительно покачал головой.
- Пусть твои товарищи не беспокоятся. Мы давно видим ваш отряд, понимаем, что идете вы из Орды за Горы, к Большому морю. Степь имеет свои глаза и уши. Шесть лун назад было нападение на караван. Там легли несколько ордынцев. Твой верблюд, видимо, из того каравана. Но это не наше дело. Каждый из нас выбирает свой путь, а мне важна жизнь моей семьи. Мы кочуем отдельно, но наш хан Агый не ссорится с Ордой и платит ей дань. Некоторые наши сородичи живут, добывая пропитание своей саблей. Это – их путь, и мы можем лишь осуждать или понимать его. Но иногда они наносят вред своим родам. Этого мы не прощаем. Много лун назад двое предали своих родичей, подставив их под сабли ордынской конницы. Хан Агый поклялся отомстить. Если они живы, мы их найдем.
- Из-за них погибли и мои люди. Но я отомстил. Их тела в пещере, на востоке, у пересохшего ручья. У меня в отряде только русичи. Мы миром ушли из Орды, чтобы не участвовать в битве ханов, и идем к своим. Ссоры ни с кем не хотим.
Старик помедлил, поглаживая бороду. Потом кивнул:
- Хорошо. Давай смотреть, что привез.
По команде аксакала в юрту принесли привезенные Ярым ткани и пряности. И начался торг! Тот, кто хоть раз был на Востоке и видел, как торгуются купцы, знает, что такое торг. Это не яростный спор о цене с хватанием друг друга за грудки и призыванием Бога в свидетели. Это – для рынка, где торговцам просто скучно, и им хочется устроить зрелище для себя и соседних торговцев. Плюс, конечно, надо надуть иноземца. Здесь же был уважительный разговор двух серьезных людей, где главное – не просто купить и продать, но важно утвердить свою значимость в глазах окружающих и партнера. Цена - она известна, и если нет надобности скорее сбыть или скорее приобрести, то торг имеет сугубо ритуальный характер. Ярый и аксакал выпили по паре чашек кислого молока, к которому подали незамысловатое угощение, а вызванные из-за полога три женщины прощупали ткань и попробовали пряности. В итоге сошлись на том, что Ярый получает двух баранов, бурдюк кислого молока, несколько кругов сыра и пять выделанных овечьих шкур.
Стороны, казалось, остались довольны результатом обмена, но Ярый хотел большего. Выйдя с аксакалом наружу, где мужчины уже связали баранов и готовились навьючить на верблюда все приобретенное имущество, Ярый заметил явный интерес, с которым аксакал разглядывал горделивого двугорбого великана - бактриара.
- Я отдам тебе верблюда, если твой сын проводит нас до гор через земли хана Агыя.
- Я тебя понимаю, чужак. Одной стрелой хочешь подстрелить двух сайгаков. Избавиться от верблюда, который сдерживает твой отряд, и получить гарантированный проход через наши земли. Это возможно, но цена моего сына выше, чем горбы этого красавца.
Ярый достал из-за пазухи две золотые монеты и протянул их аксакалу.
- Это – всё, что у меня сейчас есть. Дойдем до гор, заплатим твоему сыну столько же.
Степняк взял монеты и, не выпуская руку Ярого, долго смотрел ему в глаза.
- Я верю тебе. Да пошлет Всевышний вам удачу. Актай, - обратился он к одному из молодых степняков, стоявших в почтительном отдалении, - пойдешь с ними до гор. Встретишь кого из наших, знаешь, что сказать.
Затем подозвал сына к себе и что-то сказал тому на ухо. Увидев, как насторожился Ярый, доверительно положил тому руку на плечо.
- Тебе нечего опасаться, если враги хана Агыя мертвы. Но хан должен это знать наверняка.
Ярый с молодым степняком навьючили на своих коней припасы, попрощались с аксакалом и вернулись к ожидавшим их воинам. Не мешкая, тронулись в путь. Без верблюда двигались значительно быстрее, да и проводник вел их уверенно. Несколько раз вдалеке показывались всадники, но к отряду не приближались. Один раз Актай подъехал к ним, и после короткого разговора всадники исчезли. Ярый не сомневался, что воины неведомого хана Агыя уже нашли пещеру и убедились, что враги хана мертвы, а значит, их отряд заработал себе право беспрепятственного и беспошлинного прохода по этой земле.
Еще один раз заходили в кочевье для покупки еды. Присутствие Актая упрощало дело, и торг завершился быстро.
На исходе третьего дня пути впереди показались горы. Они не были так высоки, как та горная страна, которую Ярый и Лекша видели во время своих походов на восток, и верхушки этих гор не были покрыты сверкающим снегом. Те, восточные, вершины были острыми и непреступными, наводящими мысли о том, что это не просто горы, а дворцы небожителей, из которых боги наблюдают за тщетой и суматохой простых смертных. Эти же горы были пологими, поросшими лесом, но даже сам их вид заставил воинов поежиться от мысли о необходимости их переходить. Ярый подъехал к Актаю:
- Есть какая-нибудь горная тропа, по которой мы можем перейти горы?
- Тропы есть, но уже очень скоро ляжет большой снег, и вы с караваном не сможете пройти там, где ходят только охотники.
- Как мы перейдем горы?
- Я должен был довести вас до гор. В это время есть только один путь. Это почтовый тракт, дорога Орды. Завтра мы будем у начала её горного участка. Движения по тракту сейчас нет, но там есть почтовая станция, яма, где можно найти ночлег и корм для коней. Смотрят за ямой ваши сородичи.
Это была их последняя ночевка в Степи. Ярый знал, что можно было вести отряд, обходя горы с юга. Но, кроме того, что так они значительно удлинили бы путь в славянские земли, идти им пришлось бы по землям Белой Орды. Кочующие в котле вечной племенной вражды становища непокорных кипчаков, волжских булгар, башкир, аланов, черкесов и крымских татар – не самое лучшее место для убегающих из Орды славянских воинов. По сравнению с этим переход через горы, хотя и был сопряжен с опасностью встретить отряд настоящих ордынцев, казался уже не таким опасным предприятием. Кроме того, после гор начинались лесные, славянские земли и, хотя Ярый понимал, что эти земли так же входят в Орду, но надеялся, что в тех местах им удастся остаться невидимыми и недосягаемыми для монгольской «дарюги». В свой последний поход в земли славян, когда внук Великого Чингисхана – хан Берке по просьбе новгородского князя Александра Ярославовича дал тому конницу для борьбы с Литвой, Ярый был в том войске. Со многими русичами – славянами говорил он тогда и понял, что силен в тех воинах дух свободы. И чувствовал Ярый, что не выдадут их братья - славяне.
Издалека горы казались близкими, но лишь к середине следующего дня подъехали они к первым отрогам, подпирающим другие, более высокие, горные перешейки, которые в свою очередь, поддерживали еще более высокие. И этому, казалось, не будет конца. Актай указал на ближайший распадок:
- Там идет почтовый тракт. В трех полетах стрелы будет яма – почтовая станция. Она чуть в стороне от тракта, не просмотрите. Удачи вам!
Ярый, как и обещал, дал молодому степняку две золотые монеты.
- А это, - он положил в руку Актая ярко-красный рубин, - подаришь своей невесте. Я ведь слышал, как отец тебе что-то говорил про калым. Когда свадьба?
- Теперь уже скоро! – Актай уже поднял руку с нагайкой, чтобы пустить коня вскачь, но остановился:
- Там старший – Мирон. От Актая привет передай! Скажи, собак привезу как обещал.
Подъехали к тракту, осторожно двинулись по нему, словно торговый караван, выстроив груженых лошадей друг за другом, а сами встали как охранники – впереди, сзади и по бокам. Ярый, подбоченясь, как и подобает хозяину, ехал то впереди каравана, то чуть сбоку. Дорога была наезжена, но свежих следов по выпавшей снежной пороше не было. Через некоторое время передний всадник поднял руку, а затем показал в сторону. Тропа вела вбок, к скрытой за небольшой рощей и огороженной частоколом почтовой станции. Тропа присыпана снегом, без следов. Станция стояла в полной тишине и не блеснула огоньком. Лишь струйка дыма, еле заметная в сумерках, вилась над частоколом. Если бы не слова Актая, да было бы чуть темнее, так бы и проехали мимо. По знаку Ярого съехали с тракта, лошадей под охраной трех воинов оставили в роще. Старший и Лекша тихо подкрались к частоколу. Срубленный из толстых бревен, он надежно закрывал обширный двор. Прочные ворота были закрыты. Тишины стояла полная.
Отойдя от ворот, нашли место, где деревянная стена казалась пониже. Встав на плечи Ярого, Лекша подтянулся и, ухватившись за верхний заостренный кол бревна, перелез и спрыгнул вниз. Никто его там не встретил – ни стража, ни обычный для ямы собачий лай. Полная тишина. Подойдя к воротам, он аккуратно сдвинул толстую доску – засов и пропустил внутрь Ярого.
На большом дворе было несколько построек. Упавшая ночь, когда всё вокруг разом посерело и погрузилось в густую темноту, а высокие звезды и луна еще не набрали полный свет, не позволила воинам рассмотреть всё внимательно. Определив главную жилую постройку, тихо подошли к закрытому на плотные ставни окну. А там, в узенькую щель, был виден свет! Аккуратно вставив в щель ставня лезвие ножа, Лекша чуть расширил отверстие, и они, по очереди с Ярым, сумели рассмотреть внутренность постройки. За столом, на котором горела тонкая лучина, на скамьях сидели трое бородатых мужчин, укутанных в меховые одежды и в нахлобученных по самые брови шапках. У скамей рядом с ними стояли рогатины и шестоперы. В очаге, сложенном посреди помещения, краснел углями огонь, над которым в казане варилось явно что-то вкусное. Мужчины о чем-то тихо разговаривали на славянском языке.
- Мирон, это Актай, открой, - Ярый припал ртом к ставню и прошептал на степном наречии заветные слова.
Мужчины заворочались, сноровисто разобрали оружие и подошли к двери.
- Актай, ты, что ли? – недоверчиво переспросил самый бородатый из них.
- Да я, я это. Открывай. Я щенков тебе привез.
Дверь заскрипела и отворилась. Лекша и Ярый мигом ворвались внутрь, подняв руки в знак своих добрых намерений. Им в грудь сразу нацелились две рогатины, а один из бородачей угрожающе помахивал шестопером, деревянной палицей с железными зубьями, хищно блестевшими в свете огня.
- Кто такие? Где Актай? – начал, было, на степном, бородач. Очевидно, монгольские шапки, халаты и кривые сабли Лекши и Ярого выдали в них степняков.
- Да жив твой Актай. Жениться ускакал. Но щенков обещал привезли. Нас, вот, до тракта довел, яму указал и тебе, Мирон, велел привет передать, - уже на славянском продолжил Ярый, подходя к столу и снимая шапку. Хотя знал, чертяка, что вид его шрама доверия к нему не прибавляет. По крайней мере, в первые минуты общения.
Бородачи успокоились и предложили путникам поесть.
- Спасибо. Не откажемся. Но у нас еще трое товарищей есть. Ханской пайцзы у нас нет. Но за кров и еду заплатим. Мы не разбойники, - спешно добавил Ярый, заметив, как нахмурился Мирон.
Тот думал недолго:
- Пусть идут. Только тихо. Поговорим, там думать будем.
Когда Лекша привел остальных воинов и весь караван лошадей, было уже совсем темно. Лошадям задали корма, благо на почтовой станции был его изрядный запас. Путников угостили и определили на ночлег там же, в помещении вокруг костра, в который подкинули дров. Огонь весело затрещал, стало светлее и теплее. Ярый успел обстоятельно поговорить с Мироном и, пока остальные бородачи вышли, чтобы обойти с ночным дозором территорию ямы, тот рассказал о ситуации:
- Когда в Орде началась буза, и белый шатер верховного хана переходил из рук в руки, почтовый тракт использовался редко. Воины бились в Степи, а купцам не хотелось рисковать в это смутное время, и они почти прекратили пускать караваны через Орду, предпочитая другие пути, хоть и более длинные. Дозоры конницы, которые хан время от времени пускал по тракту для поддержания порядка, давно же не проходят здесь, и яму охраняем и держим сейчас только мы. Сами мы были привезены как «тамга» из северных славянских земель, взяты из-под Торжкова городища. Про то я помню, уже смышленый был, когда меня татарам отдали.
Когда порядок некому стало поддерживать, сразу появилось много лихих ханов, беков и просто разбойничков, да вы, наверно, и сами знаете.
Ярый взглянул на Лекшу, и тот опустил голову, признавая свою вину. Мирон продолжил:
- Стали они грабить на тракте, да и сюда изредка наведываться. Особенно лютует один, кличут Сиплым. В последний наезд его люди выгребли почти все запасы, увели коней. Убили двух наших, и сына моего, старшего. Убили и всех сторожевых собак, которые заступились за нас
- Поэтому Актай обещал тебе щенков привезти? Он что, из людей Сиплого? – спросил Лекша.
- Нет, здесь другой поворот. Актай и его братья ходят с охраной караванов, и после того нападения Сиплого они были здесь, когда возвращались домой, доведя караван до места. Вот и обещал нам щенков прислать.
- А прислал нас, - пошутил один из воинов. Все заулыбались. Щенки!
- Ну, собаки – не собаки, а поможете нам, в случае чего.
В помещение протиснулся огромный, весь в шкурах и с рогатиной, сторож, сказал что-то на ухо Мирону. Тот кивнул и обратился к Ярому.
- Пару дней побудете? За кров и корм? А мы вас потом дальше отправим и доброе слово подскажем для следующей ямы, - Мирон хитро подмигнул Ярому.
- Ну за такое радушие пару деньков отдохнем, - тоже, вроде, пошутил Ярый, уловивший в словах бородача скрытую тревогу.
Улучшив минутку, они вышли во двор.
- В прошлый раз Сиплый сказал, что наведается, как только к нам придет караван. Сейчас ходили, слушали - птицы вспорхнули, конское ржание донеслось. Мы люди лесные, чуткие. Похоже, они вас увидели, как вы с вашим груженым караваном в яму зашли. Как пить дать, наведаются. Собак-то нет, не услышим, - Мирон тревожно посмотрел на Ярого.
- Услышим и накажем. Сколько их было тогда?
- Десятка полтора.
- Где и как заходили?
- Где и вы. Там частокол пониже. Собак они саблями и стрелами посекли. Пока мы выбежали, они ворота открыли и вошли. Точно, как вы. Всех нас не тронули, сказали, нельзя яму без людей оставлять…
- Кто они? Степняки или лесные люди – бродники? Чем дерутся?
- Разные там. Конные были степняки, с луками и кривыми саблями. Пешие – точно лесные, с рогатинами и булавами.
- Вот что, Мирон. Ты со своими сидите тихо, но при оружии и наготове. Услышите сечу, выскакиваете и в бой!
Отправив Мирона, Ярый задумался. Можно было, конечно, стрелами с частокола положить часть разбойников. Остальные, точно, разбежались бы. Грабители – трусливы, когда встречают отпор. Но волк не бросает добычу! Они могут дождаться, пока отряд выйдет из ямы и тогда, в лесу, их пятерых, легко можно будет положить навечно ради коней и навьюченного на них добра. Нет, так негоже.
Зло надо убивать сразу.
Ярый растолкал своих, уже почти уснувших, воинов. Бывалым бойцам не надо было долго растолковывать, и они быстро и незаметно заняли свои позиции. План Ярого был прост.
Разбойники, зная, что в яме находится груженый караван, ворвутся на почтовую яму все. Кто же захочет терять свою долю в добыче! Нападавших будет раза в два – три больше, чем их. К тому же часть из них будет пешая, а часть на конях. Значит, биться с ними на всей территории почтовой станции будет сложно. Нужна ловушка, и Ярый решил устроить её в самом большом строении ямы, в караван-сарае, где обычно располагаются на ночлег все ночующие в яме путники и куда складывают самую ценную поклажу. Там и сейчас лежали тюки с расседланных коней отряда Ярого, что было очень кстати. У дальней стенки караван-сарая разожгли большой костер, вокруг которого рассадили в вольготных позах… халаты, набив их соломой и нахлобучив шапки. Еще там сели двое из воинов Ярого, которые своими «хмельными» речами должны были оживлять картину. Лекша залег с луком в засаде, а сам Ярый с верным арбалетом занял место под крышей помещения, просматривая одновременно и помещение, и двор. Еще один воин спрятался у самых ворот ямы.
Если бы вставшая над лесом полная луна внимательно посмотрела на двор ямы, она увидела бы самую умиротворенную картину, радующую душу и глаз грабителя! На пустынном дворе нет ни одного стражника, тишину не нарушает собачий лай. Сквозь чуть приоткрытые ворота караван-сарая видел большой веселый костер, от которого волнами идет запах жареного мяса. Слышны хмельные речи, по стенам мелькают тени отдыхающих беспечных купцов.
Именно это и увидели проникшие во двор лазутчики Сиплого. Ярый, видевший ночью как рысь, сразу увидел их согнувшиеся фигуры, перевалившиеся через забор и заглянувшие в приоткрытую дверь сарая. Лазутчики кинулись открывать въездные ворота, и Ярый дал команду приготовиться. У костра остались двое воинов, положившие у своих ног сабли и луки с приготовленными стрелами.
Все произошло, как и планировал Ярый. В распахнутые ворота ямы с гиканьем влетели несколько всадников, за которыми с криками ворвалась толпа людей, одетых в меховые одежды и вооруженных топорами и дубинами. Вся эта шайка кинулась к караван-сараю, двери которого уже успели открыть лазутчики.
Увидев в глубине сарая мирный костер, у которого в испуге жались несколько безоружных людей, конные, по знаку своего предводителя, спешились и неторопливо, поигрывая оружием, направились вглубь помещения. Пешая шайка тоже забилась в помещение, с вожделением рассматривая горы тюков и халаты сидящих у костра. Это зрелище их настолько увлекло, что они не заметили в темноте, как закрылись въездные ворота во двор ямы.
- Ну что, купчишки, добро пожаловать к атаману Сиплому, - действительно сиплым голосом сказал по-татарски слезший первым с коня грузный мужчина. Был он высок, рыжебород, в круглой меховой шапке и широком меховом плаще, отороченном куницами.
- Небось уже все халаты мокрые, - обратился он уже по-славянски к своим подельникам, которые весело заржали, явно довольные своей добычей.
- Ну что, господа купцы, вот вы и пришли. Спасибо, что все довезли, а сами вы нам не нужны. Зима на дворе, кормить вас нечем. Если только кто решит к нам присоединиться, но мы посмотрим, как он будет своим башки резать. Есть желающие? Чего молчите? А те чего лежат, не двигаются? Страх потеряли? А ну ка, ребята, пошевелите их! – по знаку атамана двое из его свиты вытащили сабли и кинулись к костру.
Две стрелы, пущенные воинами Ярого и прервавшие жизни разбойников, послужили сигналом к битве. Арбалетная стрела Ярого уложила наземь Сиплого, и стрела Лекши тоже нашла свою цель. Пока длилось первое замешательство разбойников, им удалось выпустить еще по одной стреле, и еще четырьмя разбойниками стало меньше. Но грабители быстро оправились и, видя перед собой только сидевших у костра, бросились на них. Те вскочили и, схватив сабли, вступили в бой. Ярый и Лекша, выскочив из своих укрытий, ринулись в сечу.
Дверь в сарай затворилась, крепко припертая с той стороны бревном, и пятый участник отряда Ярого, проскользнув в помещение через специально приготовленное отверстие в стене, тоже вступил в бой. В тесном для такого количества бьющихся людей помещении, скудно освещенном только светом догорающего костра, слышались удары, хриплое дыхание и последние крики умирающих. Воинам Ярого, скинувшим с себя тяжелые меховые одежды, было легче двигаться, ловко орудуя кривой саблей и острым боевым ножом. Орудовавшими дубинами и топорами на длинных ручках лесным жителям – бродникам было несподручно размахивать своим грозным оружием в сарае, где бойцы были сжаты со всех сторон и подчас просто мешали друг другу. На один взмах страшной палицы Ярый и его воины отвечали несколькими ударами и уже успели подрезать нескольких лесных великанов, целя им по ногам и незащищенной спине. Но уж если бы такой удар страшного в своей ярости бродника попал по противнику, того вряд ли спасла бы острая степная сабля. Гораздо опаснее в схватке были спешившиеся соратники Сиплого. Вооруженные такими же, как и люди Ярого кривыми саблями, они явно имели хороший боевой опыт и были достойными противниками. Их было пятеро, и вскоре все они оказались против Лекши и Ярого, в то время как молотящие своими дубинами и топорами бродники пытались оттеснить в угол трех их товарищей. Понимая, что, зажатых в угол, их просто размолотят разъяренные лесные жители, те отчаянно кружились, разя лесовиков как осы медведей.
Несмотря на понесенные потери – а разбойники потеряли убитыми и раненными больше половины своих людей, их всё равно было больше. Численное преимущество в драке при примерно одинаковой силе и злости участников всегда имеет решающее значение. Через некоторое время хриплое дыхание в сарае стало громче, а удары – реже. Бойцы устали, хотя огонь взаимной ненависти в их глазах горел с прежней силой. Многие из разбойников были ранены, по сабельному удару получили Ярый и Лекша, а один из их воинов лежал, сраженный сокрушительным ударом дубины по плечу и голове. Наступал тот момент боя, когда его исход решает одно перышко удачи. Или неудачи. Смотря для кого.
Лекша, продолжая рубиться, мысленно воззвал ко всем богам, ведомым и неведомым. «Дай нам силы, дай!» - вот всё, на что хватило у него сил просить.
И Бог дал.
Ворота в сарай распахнулись, и внутрь со страшным криком вбежали три стражника ямы. На мгновение наседавшие разбойники оглянулись на них, но этого мгновения было достаточно. Мирон с ходу метнул вилы в грудь одного из нападавших на Ярого и кинулся со своей смертоносной палицей на другого. Его товарищи не отставали, ворвавшись в толпу несколько растерявшихся бродников. Да как тут не растеряться, если на них вдруг налетели не степняки, а такие же бородачи в меховых одеждах с такими же дубинами!
Исход боя был решен. Окрыленные поддержкой, Ярый со товарищи усилили натиск, и вскоре трое их противников были повержены, а один «конник» и четверо бродников побросали оружие и встали на колени перед победителями. Поборов страшную усталость и боль в боку от резаной раны, Ярый подошел к стоявшему на коленях разбойнику, который только что рубился с ним на саблях, а теперь метал в него взгляды ненависти.
- Кто еще в лесу остался? Сколько вас? Кто атаман?
- Атаман – Сиплый, - он глянул на лежавшего на земле рыжебородого, - а вся ватага здесь. Теперь один я остался.
- Что-то ватага мала будет. Прошлый раз вас вдвое было. Так, что ли? – он посмотрел на Мирона. Тот кивнул, не отрывая взгляд от стоявшего на коленях разбойника. Тот упорно отводил глаза от Мирона, стараясь не поднимать головы.
- Сказывай, где остальные? – голос Ярого стал жестким.
- Перед снегами разошлись кто куда. Караванов не стало, а зимовать в лесу с голодным брюхом не каждый хочет. Вот даже этих, - он мотнул головой на бродников, - Сиплый к себе на поход пригласил. Толку от них…
- Прельстил добычей, - в его голосе послышалась издевка, - а сам на засаду завел. Повезло, что ты его грохнул, а так бы мы сами ему горло дорезали.
Не нравился разбойник Ярому. Но, похоже, не врал про то, что в лесу никого не осталось. Иначе давно бы уже здесь были. И такая усталость навалилась на него, такой сон стал накатывать, несмотря на роль от раны, что не стал он продолжать опрос.
- Свяжите их. Утром с ними разберемся. Надо раны перевязать и отдохнуть.
Мирон тут же отдал распоряжения свои работникам, а сам проводил Ярого, Лекшу и бережно несших третьего своего товарища воинов до дома. Заведя их внутрь, он подбросил в костер несколько поленьев.
- Посидите пока. Сейчас вернусь с ребятами и посмотрим ваши раны. У меня младший-то хорошо в снадобьях лесных разбирается.
Когда Мирон и двое его работников вернулись, Ярый и его команда спали, сидя за столом. По воинскому обычаю оружие было положено на стол, а руки крепко сжимали рукояти боевых клинков. Получивший удар воин лежал на скамье, покрытой медвежьей шкурой, и тихо стонал.
- Живой! - подумал Мирон, подавая знак свои людям снять с раненого одежду.
Услышав шум, Ярый открыл глаза. Увидел Мирона и его работников, заботливо склонившихся над раненым, увидел своих спящих за столом товарищей, увидел робкий утренний свет, пробивающийся сквозь щели ставня. И так спокойно стало ему, что он снова положил голову на руку и забылся в дремотном забытьи. Проснулся от боли и от того, что чьи-то заботливые руки осторожно снимали с него рубаху, уже успевшую присохнуть к кровянящей ране. Открыл глаза и увидел, что лежит на широкой лежанке, прикрытый волчьей шкурой. Рядом стояли Мирон и молодой парень, разрезавший ножом его окровавленную рубаху. Было уже светло, и Ярый увидел, что парень как две капли воды похож на Мирона, а его борода – просто кудрявая юношеская поросль на румяных щеках.
- Тихо, атаман. Все хорошо. Лекша и два воина спят. Рана у Лекши небольшая, только резанули, глубоко не посекли. Сын говорит, скоро заживет. С вашим ушибленным хуже. Голову ему повредили, да кость на плече сломали. Но жив, снадобье пьет. Бог даст – выходим. У тебя рана посерьезнее, гноиться стала. Может, прижигать придется. Сдюжишь?
Ярый кивнул. Эка невидаль – тавро, как коню, получить. Дважды его раскаленным железом жгли. Первый раз – когда мальчишкой пытался из обоза, что вез его в Орду, убежать. Тогда поймали, и узкоглазый монгол лично выжег своей саблей полумесяц на его плече. Не закричал тогда Ярый, стиснул зубы так, что думал – рассыпятся. С уважением посмотрел на него монгол:
- Хорошим воином будешь, поэтому рабский ошейник не надену. Но еще раз попытаешься уйти, казню каждого десятого из этого обоза.
Второй раз жгли его в походе, когда арбалетную стрелу из него живьем выдергивали, и кровь ничем другим нельзя было остановить. Да и загноиться могла рваная рана, что в походе означало одно – смерть. Тогда сунул лекарь ему в зубы кнутовище, сели соратники на руки – ноги, да и прижгли его же саблей. Сознание он потерял от боли, но тоже не кричал. Зубы так вонзились в дерево кнутовища, что едва вытащили его изо рта.
- Жги, когда надо будет, - громко, как ему казалось, Ярый прошептал Мирону, - разбойник, вроде, правду сказал. Никто больше не беспокоил?
- Нет вокруг больше никого. Ходили, проверяли. Снега насыпало, сразу следы увидели бы. А разбойнику, что же ему перед смертью лгать?
Ярый молча смотрел на Мирона. Тот не отвел взгляд, в котором читался исполненный приговор, и продолжил:
- Я его сразу признал и к смерти приговорил. Это ведь он тогда моего старшего срубил, когда первый раз к нам наведывались. Глумился еще, что в следующий раз и меня подрежет. Пытался откупиться, про какие-то зарытые им деньги говорил. Но мне кровавое золото не нужно, я за смерть сына отомстил.
Рану, которую осмотрел сын Мирона, все-таки пришлось прижечь. Правда, в эту, третью уже огненную пытку, дали Ярому выпить какой-то настой, от которого он так глубоко провалился в глубину своих сокровенных мыслей, что сам ожог показался ему легким уколом, а самому ой как не хотелось всплывать из забытья. Уж больно покойно и правильно там всё было. Вечером, когда Ярый пришел в себя, с аппетитом поел и переговорил со своими воинами, к нему подсел Мирон.
- Ну, атаман, смотри, какой расклад получается. Через пару дней вы с Лекшой уже сможете сесть в седло. Ваш паренек, что удар по голове получил, плох пока, и его лечение будет долгим. Его я оставляю здесь. Когда заедут монголы – а они точно заедут, не может тракт без дела стоять, - я им его за своего старшего сына выдам. Вас четверых, да еще с конями, оставить на зиму не могу, не взыщи. Я человек подневольный. Дай Бог, чтобы эти пару дней никто из хозяев не заехал.
- А что за Бог у тебя? Небось лесной истуканище. Или еще в кого веришь?
- Я, атаман, как и ты, верю в Бога единого. Я крест-то твой видел, как рубаху с тебя сдирали. И Лекшин крест видел. И у нас с сыном, - он кивнул на лекаря, сидевшего за столом и растиравшего какие-то корешки и травы, - такие же кресты.
Меня ведь взяли в Орду уже смышленого. Я в Торжке – городе, в монастыре в служках был, книги учился переписывать и иконы малевать. К нам пришел молодой тогда Батый с огромным войском. Пока к нам дошел, разрушил и сжег много городов. Взял и наш Торжок. Не спасли нас могучие стены, а другие города, хоть и обещали помочь, не пришли… Разграбили и пожгли монголы город, много народу, особенно ремесленников, с собой забрали. Меня вот тоже в арбе увезли.
Писать красками в Орде не пришлось. Не разрешают монголы лики людские изображать. Но то, что счет знал и грамоту – пригодилось. Поставили работать в яме, на тракте.
-Чего же на родину не ушел? Здесь тебя цепями никто не приковывал?
- Были такие мысли. Но город мой был разорен, семья погибла в огне и под саблями. Да и первая моя яма была в других краях, куда как далеко от родных мест. Одному не дойти. Но главное – был в моей первой яме премудрый старец, из священников, направленный монголами работать на тракт за провинность. Не смог он, видишь, излечить молитвами какого-то темника. Повезло, что монголы священников не казнят и не продают в рабство… Вот этот священник и возродил во мне огонь веры, объяснил, что главное – не где мы, а кто мы. Научил меня терпению.
А потом встретил я в одном караване светлоголовую девушку, тоже уведенную из наших мест. Она захворала в дороге, и караванщик оставил ее в яме. «Умирать» - как он сказал. Мы выходили её. Священник обвенчал нас, сказав, что наша встреча и есть то самое божье провидение, которое всегда приходит к истинно верящим.
Когда за долгую работу нам разрешили выбрать место проживания и работу, мы выбрали эту почтовую яму. И дело привычное, и к родным местам поближе. Два года как её не стало. Теперь вот и сына старшего потерял. Последний сын у меня остался. Ты ведь не заберешь его с собой? – с тревогой спросил он Ярого.
- Не заберу. Ибо сам не знаю, куда иду. Спасибо за помощь. Сделаем, как договорились. Пленные бродники еще живы? Голодом не уморил?
- Хотел было, но жалко. Одной ведь крови, хоть и нехристи они. Да и ты просил их не трогать.
- Ну коли обращать их в свою веру не будешь, - а по виду Мирона было ясно, что этого делать он не намерен, - подержи их еще день. Потом можешь и отпустить. Или зарежешь, чтобы потом на тебя не навели?
- Нет, не возьму этого греха на душу, - но было заметно, что это решение далось Мирону с трудом. Если бы не крест….
- Помнишь, обещал слово заветное передать для следующей ямы?
- Будет тебе слово.
- А где деньги - то разбойничьи зарыты? Ну те, за которые убийца сына твоего жизнь свою хотел купить? Ты–то точно за ними не пойдешь.
- Да не слушал я его. Врал, небось. Хотел жизнь свою вонючую сохранить. Были бы у него деньги, стал бы он разбойничать на тракте.
Ладно говорил Мирон, но отводил глаза в сторону, не все рассказывал. Но не имел права Ярый настаивать и выпытывать. Даже если и был где клад, пусть будет ценой за жизнь Миронова сына.