Ярослава радостно согласилась поехать, поскольку и самой надо было отвезти рукоделье знакомому купцу. Поездка прошла удачно. Купец хорошо принял рукоделье, похвалил взятую Ярославой «на пробу» расшитую бисером и морской смолой шкурку косули. Взяли припасов и хозяйственной утвари, Малой купил стрел и прочный невод. Серебро, которым расплачивались, было ордынское, привычное для торжища. Но, когда кончилось серебро, Малый достал золотую монету с причудливой вязью на обеих сторонах. Удивленный продавец долго вертел монету в руках, и, с разрешения Малого, пошел показывать её соседям – купцам. Один из старых купцов сразу узнал монету.
- Это динарий из пустынных земель за Понтийским морем. Хорошая монета. Такие золотые еще чеканились в Хорезмийском царстве и в полуденных землях, откуда мы шелк возим. Но там письмена иные. Ценится такой золотой в дюжину серебряных дирхем или в две дюжины медных пул. Хочешь, я его у тебя возьму? Их возить с собой легче.
- Нет, мне она тоже надобна. Скоро за товаром ехать, - успокоился продавец.
Старый купец подошел к Малому.
- Откуда у тебя такая монета? Я их давно не видел в этих местах. Ходил туда?
- Давно уже караван туда провожал. На лодьях, волоком, а потом караваном на верблюдах, - Малой хорошо знал, о чем говорил.
Купец с уважением посмотрел на Малого, оценил его нож и купленные им стрелы.
- А здесь – то чего делаешь? Я охрану набираю для дальнего перехода. Хочешь пойти?
Тут вмешалась Ярослава.
- Он у старца Овакума гостит. Долго еще пробудет.
Имя старца произвело должное впечатление, и интерес к парню, расплачивающемуся золотыми монетами, пропал. На обратном пути Малой не выдержал и просил Ярославу, почему тогда, во время их первой встречи, старец назвал её некрещеной.
- Как можно? Сам старец, которого все почитают, как праведника, называет тебя внучкой, а ты не крещена. А родители твои?
- Тоже не крещены. Их семьи чтили старых богов, которым поклонялись их деды и прадеды из давнего народа чудь, который когда – то населял эти земли. Фигурки этих богов есть и у нас дома, и у многих наших соседей. Многих когда-то силой крестили, но они всё равно в своих богов верят. Когда отец погиб, мама сказала, что если мы перейдем в другую веру, то с ним больше не встретимся, там, - она показала на небо, - потому и не хочет креститься. И мне не позволяет.
- А ты сама? Старец тебя не уговаривает?
- Один раз спросил. Больше не зовет. Говорит – время придет, сама должна принять решение. Вот, жду.
«Как и нам сказал – час придет, сами решите. Что-то знает старец!» И Малой успокоился, поняв, что если этот самый час неминуем, то он его не упустит. Как и Ярославу.
Пока Малой, проводивший почти всё время с Ярославой и даже принятый её матерью, пропадал из скита, Ярый и Онуфрий проводили время в неспешных беседах. Когда у старца было время молитв, или приходили к нему со своими душевными и телесными хворями люди, Ярый ходил по лесу, тренировал свое увечное плечо, понимая, что левой рукой он уже не сможет рубиться, как прежде. Он гнал мысли о неизбежной старческой немощи, скакал на коне, метал стрелы. Хромой и с поврежденной рукой, он был еще грозным воином. Или казался себе таким. Но вот мысли…
Видения прошлого уже не давили его, но требовали ответа – зачем всё это было, и к чему он пришел? Он понимал, что дошел до края своих мечтаний. Вот она, свобода, вокруг него. Никто над ним не властен. Не дойдут сюда и не тронут его, седого и увечного, ни ордынцы, ни люди князя владимирского, к землям которого относится и эта, ладожская земля. Неведомо, как она к Владимиру относится, но дань ему платит, да и наместник ладожский, боярин Михаил, сын Федоров, о котором уважительно говорит Овакум, предан князю. И казна есть, чтобы безбедно дожить свои годы, но покоя нет. Неужели это всё? Не зря его князь Александр сюда направил, чувствовал, что дальше – некуда. Или есть куда?
Недаром и Овакума его духовный наставник сюда направил. Это – знак, знамение. Но что он предвещает?
И это беспокойство росло в Яром, не давало ему спокойно жить и радоваться безмятежности бытия.
Шли дни. Листва на деревьях пожелтела, вода в озерце, где Малой ловил рыбу, потемнела и стала такой холодной, что у рыбака иногда сводило судорогой ноги, когда он затаскивал, а потом тянул на берег тяжелый невод. Все чаще в избушке разводили огонь, поскольку ныло в холоде израненное плечо Ярого. И вот однажды, когда после очередной беседы со старцем, тот встал и готовился уйти на молитву, Ярый спросил его:
- А пошто меня с собой не зовешь?
Овакум молча распахнул перед Ярым дверь
- Пойдем.
Ярый с Малым никогда не были в пещере старца, представляя её чем-то вроде их станичной церквушки, только врезанной в гору. Выйдя на песчаный берег небольшого бочага, Ярый увидел узкий и темный проход меж двумя валунами. Старец уверенно вошел в него, и через мгновенье Ярый увидел в глубине свет. Войдя внутрь и пройдя несколько шагов по темному проходу, он попал в небольшую пещерку, пол которой был засыпан песком. У стены стояла крепко сбитая лавка, на которой лежало тонкое покрывало. На небольшом поставце лежала толстая книга, перед которой стояла горевшая свеча. Ни икон, ни привычного креста Ярый в келье не увидел.
- Здесь и живешь?
- Только сплю и молюсь.
- В зиму не холодно?
- Молитва согревает. Да пара бараньих шкур.
- А как молишься? Книгу читаешь?
- Книга – не молитвенник, а завет, данный нам от Бога и скорбный путь, который прошел Иисус, искупая наши грехи.
- Мудрено говоришь.
- Потом поймешь. Если захочешь. А пока молись.
- Как?
- Молча. Мыслями.
- А слова какие?
- Сам найдешь. Просто мысленно проси прощения за все свои ошибки. Перед друзьями, перед врагами, перед Всевышним. И проси искупления и благодати всем, кому это особенно надо.
- И себе?
- Если тебе этого действительно надо.
Встал Ярый на колени рядом со старцем, сложил на груди руки, как Овакум это сделал, и закрыл глаза. Виденья прошлого тут же спустились на него, но теперь он не страшился их. Он искренне хотел помочь и сожалел, что не может этого делать. И еще он хотел … Он многого хотел, и сам не мог это понять и не смог бы даже выразить словами. Но он хотел добра, и впервые за много лет не было в его сердце злобы. Так и простоял он долго, и стоял бы еще, если бы старец не тронул его за плечо.
- Ну, хватит. Пора идти.
И только теперь почувствовал Ярый, как болит его хромая нога и ноет увечное плечо. Но на душе было спокойно, и уснул он сразу, без видений, едва лег на своё ложе.
Потом, на совместных молитвах пришли к Ярому слова, с которыми он обращался к Богу. Решил для себя, что нельзя чувствовать вину и просить прощения за всё сразу, равно как и молить о даровании блага всем, кого он встречал на своем жизненном пути. Каждый момент его жизни требовал отдельного обращения к Богу, требовал внимательного разбора и определения степени вины каждого из участников, а также решения о том, каких благ, или кар, следовало просить именно для этого человека. Так сливались для него понятия Бог и совесть, Бог и справедливость, Бог и судья. Когда он рассказал об этом старцу Овакуму, тот долго думал.
- Ты, Ярый, берешь на себя роль высшего судьи, определяя вину людей за их поступки. Это может лишь Бог. Только он знает, что движет человеком, и какова истинная цена его деяний. Не терзай себя. Отвечай только за себя, а остальных просто прости, ибо часто не ведают они того, что творят. Возжелай им добра!
Ярого удивляло, с каким теплом и вниманием принимал старец приходящих к нему. Большая часть людей шла к нему со своими заботами, переживаниями и страхами. И каждому находил он нужное слово, поддерживал, уводил тревоги, давал надежду. Сам Овакум говорил, что люди идут к нему больше за добрым словом, нежели за телесным исцелением.
- Раны да хвори у них издревле знахари да волхвы исцеляли. Они и сейчас люд пользуют. И мои снадобья всё больше по их советам творю.
- Так ты с ними общаешься? – удивился Ярый.
- Конечно. Все мы люди, все во что-то верим.
- Но у них свои боги!
- Бог, он один. Сам подумай, как тесно бы им было, многим. Давно бы уже перерубились, как наши князья. Ан ничего, тихо там…
- А почему людей в нашу веру не зовешь? Вон в Орде и латиняне и имамы, все приманивали к себе народ. Да и сам знаешь, когда тевтонцы к нам шли, они своих попов везли и насильно народ в свою веру обращали. Хоть ты и говоришь, что Бог един.
- Князь Владимир в Киеве тоже народ насильно крестил, но многие убежали либо схитрили, и язычниками остались. Силой веру в душу человека не вложишь. А вот когда по всей земле русской монахи да старцы – молельники появились, что своим служением и добротой любовь народную снискали, тогда и пошла наша вера по Руси укрепляться. И здесь так будет. Человек сам к вере стремится, надо только ему путь этот осветить.
- Чем осветить? – не понял Ярый.
- Жизнью своей!
И долгими осенними вечерами, а осень уже вступила в свои права, готовя землю к снегам, сидели два старых воина у огня. Беседовали, перебирали травы. Овакум пересказывал Ярому библейские сказания, говорил о появлении и жизненном пути Христа, его мученической смерти. Видя неподдельный интерес Ярого к своим словам, Овакум приносил свою Библию и, для убедительности, зачитывал наиболее важные, по его мнению, места. Иногда давал книгу Ярому и тот смотрел на буквицы, угадывая за ними смысл. Старый воин не был совсем безграмотен. За свою жизнь ему пришлось иметь дело и с кипчакскими письменами, и с прежней, монгольской, грамотой. Но славянские письмена он почти не знал. Овакум понял это, и потихоньку стал учить Ярого чтению.
Когда первые пушистые снежинки стали все гуще падать на промерзшую землю, а лесные озерки подёрнулись корочкой льда, к сидящим перед избушкой Ярому и Овакуму вышли из леса, держась за руки, Малой и Ярослава. Светловолосые, голубоглазые, в ладно пригнанной и расшитой одежде, были они красивы и счастливы.
- Вот, отцы. Просим благословенья. Мать Ярославы дала согласие, - начал Малой.
- И на крещенье моё. Чтоб обряд свадебный и по христианскому обряду провести, - добавила девушка.
- Что значит – и по христианскому обряду? – не понял Ярый.
- Да мать их по поморскому обучаю уже веревкой повязала! Пусть будут два обряда, крепче семья родится! – смеялся Овакум, - так тебе, внучка, креститься надо, а потом венчаться. В какую церкву пойдете?
- Ни в какую. Ты её и окрестишь, и нас обвенчаешь, - твердо сказал Малой, - некогда нам по церквам ездить.
- Да не могу я. В сан не положен, - растерялся Овакум.
- Можешь. Не видишь разве – наш час пришёл! – Малый и Ярослава крепко сжали руки друг друга и смотрели на старца с таким доверием и любовью, что тот только махнул рукой.
- Ладно, уговорили. Когда креститься будешь, внучка?
- Сейчас!
- Ого! А когда венчаться?
- Сейчас!
Промолчал Овакум. Вот уж точно – час пришёл. Спросил лишь:
- Крест – то есть?
Малой достал вырезанный из дерева крест на шнурке и протянул Овакуму. Тот тяжело поднялся с завалинки и повернулся к Ярому.
- Что, крестный отец, готов явить Богу новокрещеную дочь его, а всему миру – новую христианскую семью? Помогай тогда!
И окрестил старец Ярославу и соединил их именем Божьим с Малым.
На свадебном застолье, которое Малой и Ярослава справили в доме её матери, Ярый и старец Овакум сидели на почетных местах, отведали разносолов и пригубили бражки свадебной. И в пылу веселья, среди здравниц и веселых шуток, почувствовал Ярый такое одиночество, что вдруг понял – не дошел он еще до своего предела, не обрел желанного покоя.
Улучшив момент, подошел к Малому и, незаметно для всех, передал ему кожаный мешочек.
- Своё взял, там – ваше. Живите и радуйтесь. Чем жить будешь?
- Сейчас по зимнику пойдут обозы с рыбой, моржовым зубом и мехом. И к морю пойдут, Понтийскому, и через Орду, в полуденные земли. Зовут в охрану, до Рязани. Еще охота есть. Летом – рыбалить могу. Зовут и караваны дальние водить, но Ярослава не отпускает. После гибели отца боится.
- Как обоз к морю и степям половецким пойдет, скажешь.
- Никак уйти хочешь? – встревожился Малой, - думал, с нами останешься. Со старцем, тож…
- Ты свое место нашел. А я – нет.
Овакум его понял.
- Земля велика, а идти, получается, тебе больше некуда. К свеям и фризам не пойдешь, не сможешь там. Совсем на север идти – не тебе, увечному. Там и крепкие не выживают, если сами не коренные. Вот и остается тебе один путь – в степь, на рубеж Орды и земель русских. Опасно там, но, если чувствуешь, что тянет, иди. А там ведь и еще земли есть. До края земли далеко, если он вообще есть, край этот.
И уже выходя из избушки, вдруг обернулся:
- А, может, не место тебя зовет, а сам путь?
Обоз на Рязань собрался не скоро. Ждали, когда зимник устойчивый встанет, когда купцы по северным стойбищам товар соберут. Да и собрать надо было не менее сотни саней, чтобы не так опаско было по самому краю земель русских идти.
Обменял Ярый свою повозку на сани, запас погрузил и оружие свое. За это оружие и взяли его в обоз. Как увидели купцы Ярого в кольчуге, шишаке и с саблей, без лишних вопросов взяли «старого дружинника князя Александра». Обоз шел по Новгородской земле, через Галич, Городец, Муром и Рязань. Порядок был таков: если купец расторговывал свой товар раньше, он выходил из обоза. Иной раз, как рассказывали купцы, к Рязани подходило не больше двух десятков саней. Но охрана была подряжена до этого города, и Малой сопровождал Ярого до самых городских стен.
Путь был долгий. Обоз шел не торопясь. Розвальни ходко шли по снегу, изредка меняя порядок, отводя назад, на накатанную колею, уставших коней и пропуская вперед свежих. Если нанос был велик, пускали вперед верховую охрану, и она пробивала путь. Купцы были веселы, перебегали с саней на сани, закусывали и баловались бражкой. Еще бы, год был удачный, и даже после выплаты княжеской и иной дани, в стойбищах и селениях удалось дешево взять много мехов и моржовых клыков. Эти бивни высоко ценились и в русских землях и, особенно, в Орде и в Поднебесной, где их вешали на весах с золотом.
Прошел путь спокойно. В лесах видели всадников, но огромный обоз с большой конной охраной не был легкой добычей, и не удалось Малому блеснуть своей воинской сноровкой. Да и Ярый на третий день снял свою кольчугу, неприятно холодившую кожу через рубаху, несмотря на надетый сверху меховой кафтан и огромный бараний тулуп. Сидеть в розвальнях было холодно, не помогали и меховые торбаса, и меховой треух. Ярый не мог из-за своей хромоты пробежаться рядом с санями, как это делали другие возницы, и с завистью смотрел на молодцевато скачущих по снегу на своих конях молодых всадников охраны, где Малой, со своей степной выучкой, выделялся статью и ухваткой.
Рыбу расторговали быстро, и в Муром пришло шесть десятков саней, а до Рязани докатили уже четыре. В городе обоз делал большую остановку. Часть купцов уходили к Понтийскому морю, часть шло через Орду в Поднебесную. Малой завершил свою часть пути и рвался домой, где его ждала Ярослава. Его ватаге счастливый случай дал на сопровождение обоз уже сбывших свой товар купцов, которые хотели поскорее довезти накопленную мошну до северных земель, чтобы вновь пустить деньги в оборот.
Прощание Ярого и Малого было кратким, как это принято у суровых воинов. Почеломкались, прижав друг друга к сердцу, да сказали положенное «Авось, свидимся», хотя и тот и другой чувствовали, что это едва ли…
Попрощались и разошлись, не оглядываясь, боясь показать друг другу заблестевшие глаза.
Ярый решительно захромал к видневшемуся свежерубленными стенами кремлю, затерявшись в толпе горластых разносчиков, снующей ребятни и степенно шествующих горожан. Сожжённый дотла конницей Батыя, град быстро расстраивался, вновь мостил улицы деревом, строил церкви, лабазы и пристани на берегах своих рек Трубежи и Лыбеди. С колокольни одной из церквей натужно ударил большой колокол, которому завторили малые колокола. Народ на улице стал крестится, перекрестился и Ярый, чувствуя свою причастность и к колоколам, и к церкви и всему народу. В это время над толпой пронесся крик:
- Замри! Дорогу! Князь идет!
Несколько мчащихся по улице всадников буквально раскидывали людей со своего пути, расщищая дорогу группе богато одетых русичей. Ярый несколько замешкался, неловко наступая на увечную ногу, и всадник уже занес над ним свою плеть, намереваясь проучить простолюдина. Вскипела кровь ордынского сотника. Схватив плеть здоровой рукой, он буквально выдернул всадника из седла и сбросил наземь. Толпа замерла. Дружинники окружили Ярого и обнажили сабли. Еще мгновенье, и Ярого рассекли бы тут же на площади. Но раздался окрик – Стойте! - и всадники опустили сабли. К Ярому подъехал тщедушный человек в богатой бобровой шапке.
- Стойте! – и к Ярому, - знакомо мне твое лицо. Я тебя знаю?
Ярый вспомнил давнюю встречу на дороге из Орды, когда он встретил обоз рязанского князя. Как бишь его? Василько? Точно, князь Василько! А этот, плюгавый, был тогда толмачом и подъезжал к нему, Ярому, с вопросами. Только Ярый был тогда не Ярый, а, дай Бог памяти… Беком Сунджой назвался тогда Ярый, именем своего знакомца из Орды. И нож ведь ему подарил тогда князь. Ну, спасай, Боже!
Ответил на степном языке, подбоченившись и поправляя шапку, чтобы памятный шрам был видел
- Мы встречались на дороге. Вы с князем в Сарай шли, с данью. Мой отряд навстречу шел. Ты подъезжал ко мне, спрашивал про ханскую ставку. Я ответил, и твой князь мне нож с тобой передал. Вот он, - и Ярый достал из-под полы кафтана тот самый нож с рукоятью из моржового зуба. Спасибо Гюльсан, что вернула!
- Да, помню. Ты – бек...- глаза толмача забегали.
- Бек Сунджа, - напомнил Ярый, придавая голосу значимость. Всадники, окружавшие его, почтительно отступились. Толпа отпрянула еще дальше.
Сам князь видел некое замешательство на дороге, но не счел нужным подъезжать. Не княжеское это дело, уличные свары разбирать.
- Бек Сунджа, посланец Белой Юрты, - вспомнил толмач, и по худому лицу его потек пот, - как ты здесь? Зачем? Когда пришел? Мы ничего не знаем…
- С князем буду говорить, - твердо сказал Ярый, - коня дайте.
По знаку толкача один из дружинников отдал своего коня Ярому и тот, уверенно сев в седло, не торопясь подъехал к князю. Его опередил толмач, спешно подскакавший и что-то нашептавший на княжеское ухо. Рязанский князь Василько, получивший тогда за большую мзду свой ярлык на княжение, недоверчиво смотрел на Ярого, но на всякий случай, убрал ухмылку с лица и не так горделиво сел в седле.
- Мне сказали, кто ты. Пошто так тайно в град зашел? Упредил бы, встретили бы как полагается.
- Здесь будем говорить или в терем позовешь? – резко, как и подобает посланнику Сарая, спросил Ярый.
- Извини, досточтимый бек, милости прошу в мой терем. Чем богаты..
- Богаты, богаты! – не без злорадства сказал Ярый, видя, как побледнели князь и его толмач. Или уже не толмач? Судя по шапке, поднялся плюгавый!
По пути в княжеский терем Ярый постарался припомнить всё, что рассказывали ему князь Александр и другие о Рязани, о русских княжеских распрях, об Орде, переписчиках и баскаках. Вспомнил, что Рязань была в числе городов, оказавших самое упорное сопротивление нашествию Батыя, за что и была полностью разорена. Ярый понимал, что жизнь его висит на волоске, и в случае разоблачения он будет предан самой страшной казни или передан ордынцам как самозванец. И неизвестно, чья казнь будет страшнее. Потому вел себя Ярый как истинный представитель Орды, нагло и уверенно, не давая князю Василько опомниться и усомниться.
- Ты помнишь, князь, что мы сделали с твоим городом за неповиновение?
- Да, я знаю. Хан Батый сжег город, а жителей сурово покарал. Но я тогда был совсем мал, и не несу ответа за гордыню моего дяди, князя рязанского Василько.
- Тоже Василько?
- Да, так меня назвали, как и его, в честь нашего предка…
Ярый жестом остановил князя, пытавшегося рассказать длинную историю рода Васильковичей.
- Ты знаешь, что великий хан Берке даровал князю владимирскому Александру право собирать дань на всех русских землях и провел перепись всех проживающих на этих землях людей для того, чтобы никто не мог обманывать Орду и недоплачивать дань.
- Да, знаю. И у нас народ переписали в прошлом году.
- Но не все русские города оценили эту милость хана Берке. Новгород дважды пытался восстать против переписи. Сарай везде имеет свои уши и получает вести о том, что в русских землях зреет недовольство Ордой. Потому и направлены в эти земли специальные посланники Сарая, чтобы на месте проверить, так ли это.
- У нас все спокойно. Мы преданы Великому хану, и любая крамола…
- Знаю. Потому и вины за тобой не вижу.
Видя, как довольно переглянулись меж собой князь Василько и его подручный, не удержался:
- Посмотрим, что скажут посланцы дарюги, что следят за правильностью переписных списков и взиманием дани.
- Они тоже тайный досмотр проводят? – побледнел князь. Ярый таинственно промолчал и готов был поклясться, что под толмачем образовалась лужа.
- Твой дерзкий воин вынудил меня раскрыться, и я могу пристрастно рассказать в Сарае об итогах моей проверки в Рязани, - начал Ярый.
- Гридня я накажу! Тебе же, досточтимый бек, готовы возместить все неудобства, - князь Васильно был готов на всё, чтобы ублажить «бека Сунджу».
- Конечно, возместишь. Я возвращаюсь в Сарай через… условленное место, где соберутся все посланники. Идти дальше в обозе купцов, с которым я прибыл сюда, я уже не могу. Пусть твои люди заберут мои вещи, сани и коня. Ты дашь мне припасы и охрану до… я скажу, когда им надо будет вернуться. А сейчас хочу отдохнуть перед дорогой. Пусть проводят!
Да, и спасибо за нож. Пригодился. Благодари своего Бога, что из-за этого ножа я был благожелателен к тебе и делам твоим. И еще – мои тайные спутники видели, что я пошел к тебе, и если со мной что–нибудь случится…
И был горячий и вкусный ужин, и была теплая постель, а девка, что взбивала подушки, была уютна и хороша собой. Но, видит Бог, тяжел был день. И Ярый её отправил. Засыпая, успел подумать – «По лезвию сабли прошел, шайтан старый! Но еще держишься в седле!»
Утром Ярого ждали его розвальни, груженые меховой рухлядью и припасами, и двое воинов, готовых сопровождать «бека» хоть на край земли. На край земли не пришлось, ибо увидев первый же купеческий обоз, Ярый присоединился к нему, отпустив свою охрану. Так, меняя обозы, дошел он до границ Дикого поля, на другом краю которого начинались половецкие степи, и стояла Станица.
По Дикому полю купцы не ходили, ибо ничего там, кроме дикого зверя да вольных ватаг, живущих саблей, не было. И было это поле уже предвестником Степи, просто никто не заявлял на него свои права. Видно, не дотянулась еще до Дикого поля жадная рука, других кусков хватало.
На последней перед Полем стоянке распродал Ярый свое немалое уже, после благодарности рязанского князя, имущество. Взял себе двух славных коней, добрую сбрую. Сбыл по дешевке все ненужное в степи, где уже начиналась весна. Не мог лишь расстаться с железным шишаком, непривычным для степняка, да с русской секирой на прямой рукояти.
Навьючил коней, подтянул упряжь, посмотрел на родную землю, где так и не нашел покоя своей мятущейся душе, перекрестился, и – в путь!
В первую же ночевку, когда распалил Ярый костер да собирался кашеварить, подъехало к костру трое всадников. Оборванная одежда, неухоженные кони и неприемлемая для степняка неучтивость – все указывало на образ жизни и род занятий вольных разбойников. По-хозяйски оглядев стреноженных коней Ярого, переметные сумки, которые он сложил перед огнем и теплый сермяк, накинутый на плечи сидящего перед костром седого человека, всадники спешились и один из них, очевидно старший, пренебрежительно начал:
- Что, старик, отстал от каравана? Не страшно одному? В одиночку здесь не ходят.
- Не страшно, - спокойно ответил Ярый, не меняя позы, - в степи, говорят, и хорошие люди ходят, добротой своей делятся.
- Да ты прямо божий человек! Не хочешь с нами своим добром поделится? А лучше всё отдать?
- Не хочу, - всё так же спокойно ответил Ярый, откладывая в сторону палку, которой он ворошил угли.
- Тогда мы сами возьмем! – и разбойники, обнажив сабли, приблизились к костру.
Ярый резко встал, скинул с плеч сермяк, и разбойники увидели в свете костра одетого в кольчугу воина, с саблей в одной руке и боевым ножом в другой. Несколько опешив, они все-же продолжили нападение, подбадриваемые криками старшего – Он же старик! Смерть ему!
Старому воину не надо было даже сходить с места. Два удара, и два разбойника корчились на земле в предсмертных муках. Третий бросился бежать, и Ярый бросил нож. Увечное плечо подвело, и нож вошел чуть выше пояса, не убив, а лишь обездвижив убегавшего. Подойдя к упавшему на бок и стонавшему то ли от страха, то ли от боли «вольному человеку», Ярый так же спокойно спросил:
- Много вас еще тут? У вас ватага, кто главный?
- Нас трое. Мы – вольные, сами по себе. Ватага атамана Дикого дальше земли держит, а там еще и другие.
- Ты прав, в одиночку здесь не ходят, - сказал Ярый и вырвал свой нож из спины разбойника. Хлынула кровь. «Вольный человек» закричал, но скоро затих, как и его собратья. Ярый даже не стал смотреть их вещи, оттащил тела от костра и провел остаток ночи в полудреме, не выпуская саблю из руки. Странное дело, но кровь и смерть этих троих совсем не взволновали его, как это было во время боя с новгородцами там, во дворе. Словно попал он в привычный мир, где зло наказывается сразу и просто. Если ты знаешь, что это зло.
Его останавливали несколько раз вооруженные люди, конные и пешие, жадно поглядывая на его коней и сумы. Всем он очень спокойно говорил:
- К атаману Дикому иду.
И это спокойствие, да и имя атамана, оказывали воздействие, и его пропускали, указывая направление пути. Отъезжая, он крестил тех, кто его пропустил. А, действительно, они же добрые люди, не сделавшие ему зла, и он им желал блага. Наконец, один из всадников, кому он тоже сказал про атамана, привел Ярого в стан ватаги. Встретил его чернобородый статный молодец, в хорошей одежде, с красавицей – саблей на богато украшенном поясе. Зашли в шатер.
- Мне говорят, какой-то старец в одежде воина меня ищет. Ну вот, нашел. Что надобно?
- Присесть можно? Устал в пути, да и раны ноют, - не дожидаясь разрешения, Ярый присел на скамью, поставив саблю меж ног. Атаман сел напротив. Помедлив, налил Ярому чарку из стоящей на поставце баклаги. Увидев, что путник медлит, усмехнулся в усы и, налив себе, смачно выпил. Выпил и Ярый, вытерев тыльной стороной ладони свои седые усы. Еще мгновение помедлив, начал рассказывать. Рассказал всё – про уход из Орды, про станицу, про князя Александра, про Ладогу, про свой путь.
Атаман слушал молча, лишь покрякивал в наиболее ярких местах рассказа.
- Да, старче, помотало тебя. Чего хочешь?
- Помоги дойти до половецкой степи.
- Назад в Орду хочешь? Убьют ведь, - удивился атаман.
- Орда она и здесь Орда, - спокойно ответил Ярый, - только она везде разная. В Сарай не пойду, хватит. В русских землях тоже не останусь. Не моё это. На порубежье место найду. Назад в станицу вернусь, где мои товарищи остались. Поможешь? А то не хочу здесь от лихой сабли смерть принять, друзей перед смертью не увидев.
- Доведу тебя до следующей ватаги. Там в атаманах Чалый, знакомец мой. Он дальше переправит. Только он любопытный, попросит твою историю рассказать.
- Расскажу, чего же рассказать. Спасибо за помощь.
- Может, чего еще надо?
- Нет, мне мало чего надо, и оно у меня есть.
Так и передавали Ярого от одного атамана к другому, и прошел он Дикое поле спокойно, дойдя до половецкой степи. Самих хозяев этих земель – половцев, наводивших некогда ужас на южные русские земли, а потом и роднившихся с русичами, завоевала империя монголов. На этих давно землях кочевали и другие данники Орды – кипчаки, татары, башкиры, булгары и аланы, но степь всё равно называлась Половецкой. На этих землях кочевники как огня боялись гнева Орды, и Ярому пришлось применить всю свою изворотливость и знание законов Степи, чтобы избегать ненужных ему встреч и вопросов. Одетый в длинный полосатый халат и шапку малахай, с выбритой головой и длинной белой бородой, он не вызывал подозрений у встречных, с большим почтением, как и все степняки, относящихся к старикам. Но кольчугу он не снимал, и саблю с луком держал наготове. А вдруг за годы его отсутствия законы Степи изменились?
Чем ближе он подходил к станице, тем больше одолевали его сомнения. Зачем он сюда пришел? Что ждет его? Кому он нужен?
Уже несколько раз в кочевьях ему встречались люди, которых он помнил по прежним годам. Но его не узнавали… Они вглядывались в лицо Ярого, разглядывали его шрам. Он отводил глаза, зная, что только по ним можно узнать человека. Принимая воду или покупая еду, он говорил глухим старческим голосом, в глубине души понимая бесполезность попыток скрыться в местах, куда он пришел жить. Но степняки, даже если и узнавали его, не показывали это и не задавали лишних вопросов. Обычаи Степи! Путник сам, если захочет, расскажет о себе то, что сочтет нужным.
И вот она, станица!
Заметно окрепшая, она вольготно спускалась к реке рядами аккуратных домов, окруженных подросшими деревьями. На реке рябили в глазах мостки, на которых кипела жизнь – бабы стирали белье, играла ребятня, вынимали улов рыбаки. Прежний тын с воротами оказался в глубине станицы. За ним виднелся крест церкви. Не было видно юрт, в которых раньше жили неженатые поселенцы, но заметны были конные разъезды. Ярый вдруг понял, что не встретил по дороге ни одного дозорного, хотя замечал сигнальные вышки, возле которых, как он знал, выложены тревожные кострищи. Видно, одинокий всадник не вызвал у дозорных особого интереса. Можно было объехать луку реки посуху, как это делали раньше всадники станичных сотен, но Ярому хотелось скорее попасть внутрь, и он спустился к известному ему броду. Когда он вошел в воду, рыбаки, бабы и даже ребятня вдруг оставили свои дела и с интересом стали следить за ним. Брод имел свою особенность, делая поворот, о котором знали только местные, много раз пересекавшие здесь реку. Ярый спокойно провёл коней извилистой подводной дорожкой и направился к воротам. В станице он вызывал уже неподдельный интерес. Распахнутый халат не скрывал его кольчуги и боевой сабли, так не вязавшиеся с его длинной белой бородой. Станичники оценили и притороченный к седлу боевой лук из турьего рога, и хорошо оперенные стрелы, а также добротное седло со стременами.
У ворот путь ему преградили два рослых стражника.
- Куда, старче? Здесь только наша церковь да атаманский двор. Тебе, видать, туда, - один из стражников показал рукой в сторону, - там караван – сарай и торжище.
- Мне к атаману, - сказал Ярый и снял надвинутую на самые глаза шапку-треух.
Увидев шрам, один из стражников, что постарше, так и ахнул.
- Ярый! Глазам не верю! Мы тебя, уж почитай, не раз помянули!
- Долго жить буду, - ответил сотник, направляя коня мимо озадаченных стражников. Спешившись у атаманского дома, он оставил халат и шапку на седле, и, привязав коней, взошел на крыльцо. Поприветствовав атаманскую стражу давно не говоренными словами:
- Здорово, браты! Атаман дома ли?
Атаманцы его сразу узнали, но не подали вида, что удивлены его появлением в кольчуге и с бородой.
- Дома. Заходи.
Стукнув, для приличия, в створку двери, зашел.
За столом, на атаманской лавке, в накинутом на плечи расшитом кафтане сидел … Лекша. Возмужалый, в окладистой темно-русой бороде, с таким же темно-русым, чуть тронутым сединой, чубом, но Лекша, его старый боевой товарищ!
Увидел вошедшего в полутьму комнаты седобородого воина, Лекша не сразу его узнал. Нахмурив брови, начал, было грозным голосом:
- Пошто …
Но Ярый шагнул на свет и улыбнулся сквозь бороду.
- Не узнал, паря! Неужто сильно изменился?
Лекша выскочил из-за стола и стиснул Ярого в объятиях.
- Полегче, медведушко! Ишь, отъелся. Откормила тебя Гюльсан.
- Да Мария она, Мария! Забыл? Эй, Маша, выдь – ка!
Из - за занавески, из женского своего кута, вышла Мария, в ситцевом сарафане, с забранными в толстую косу и покрытыми платком вороными волосами. Заметно округлившаяся, лишь глазищами напоминала она ту худенькую девчушку, которую выкрали они у баскака Турая. Держась за её сарафан, рядом стояли русоволосый мальчонка, таращивший свои глаза на незнакомого старика и его саблю, и совсем махонькая черноволосая девчушка, мусолившая свой кулачок.
Расспросам не было бы конца, как и рассказам. Но тут Мария наметала снеди на стол, была выставлена баклага с вином и кувшинец с брагой-медовухой. Лекша отправил за отцом Онуфрием и Ваньшей с Радой, и пока их ждали, выпили они с Ярым по чарке. Начал Лекша:
- Придут наши, всем расскажешь, что с тобой было. Одно скажи – Малой жив ли?
- Жив, нашел свою судьбу. Остался с ней на Новгородщине. А где Ухо? Ведь я правильно понял, ты теперь атаманишь?
- Помнишь хана Ахмата, что шел через нас воевать аланов? Он вернулся с победой, ушел в Сарай другой дорогой, но баскаков, как и грозился, на нас наслал. Набрали те промашек, но больше наветов и хулы на атамана, взяли его и Дьяка в железо и повезли в Сарай. По дороге, но далеко от нас, на них напали лихие люди, чей вожак очень походил на Гирея. Ордынская охрана, а наших они в охрану не взяли, лихо рубилась, и пало много воинов с обеих сторон. Пали в той сече и атаман Ухо с Дьяком. Это нам уже Актай рассказывал, он на месте был, тела видел. К нам потом из Сарая никто не приходил, видать, не до нас ордынцам, по – прежнему меж собой власть поделить не могут. Долго а станица без атамана, но службу надо нести, да и жить надо. Взялся я, доверие получил. Вот недавно меня и прокричали на Круге атаманом. Спасибо отцу Онуфрию и Ваньше, помогли.
- Еще как помогли! – закричали от двери Ваньша и отец Онуфрий, - без нас пропал бы, атаман!
Следом вошла Рада, ведя за руку мальчонку, как две капли похожего на Ваньшу.
Долго сидели за столом, слушая рассказ Ярого. Уж и дети сомлели, и если дочку Гюльсан унесла раньше в её зыбку, то оба мальца до последнего сидели на коленях у Ярого, играя с рукоятью его сабли и кольцами кольчуги.
Спохватился Лекша.
- Что это ты, Ярый, в железе сидишь, да саблю из рук не выпускаешь? Чай, у друзей, братов своих. Сымай!
Видя, как морщился Ярый, снимая с больного плеча кольчужную рубаху, поразился, как постарел его старый товарищ.
- А ну, Маша, бери свои персидские щипцы да кусаки, сними с нашего друга бороду, да власы лишние. А то зарос как отшельник. Тебя там старцем не звали?
- Звали, - улыбнулся Ярый, - потому, видать, и в пути не тронули.
Без бороды и лохм, а лишь с седыми усами, помолодел Ярый, но от годков и пережитого не убежишь, и заметно было его друзьям, что жизнь взяла своё. Когда и у Ярого стали слипаться от тепла и бражки глаза, взял его с собой отец Онуфрий.
- Пойдем, воин. Попонку выделю, вторая лавка есть. Выспишься, никто не потревожит. Кроме меня и Бога, там никто не живет.
- Мне и хватит, - пошатываясь и заметно хромая, пошел к выходу Ярый. При выходе оглянулся и перекрестил горницу.
- Спаси Бог!
Спал сотник долго, проснулся с третьими петухами, не торопился вставать, осмысливая былое, нынешнее и будущее. Пришедший со службы батюшка поделился с Ярым немногим, что принесли с утра сердобольные прихожанки и позвал с собой.
- Пойдем к реке. Место там есть, думается хорошо. Тебе, поди, тоже подумать надо?
- Надо, - согласился Ярый, натягивая кафтан.
Выйдя из ворот, прошли к реке и сели под развесистым деревом, корни которого подмыла вешняя вода.
- Что мучает, воин? – начал отец Онуфрий.
И сотник рассказал. О своем пути, который начал из своего лагеря в Орде, о своем стремлении попасть в русские земли, о князе Александре, раскрывшем ему правду о жизни в этих землях и распрях княжеских. Рассказал о Новгороде, где хотел найти волю, но нашел измену и корысть верхушки, от которой и там страдает народ. Рассказал о Ладоге, где, казалось, и хорошо, и свободно, но душа не лежит к той жизни.
- Понимаешь, отче, в Русь хорошо стремиться и мечтать о ней, но, чтобы жить там и чувствовать себя свободным, надо там родиться и пустить корни. Вон у Малого, чаю, так должно получиться, дай ему Бог.
- Может ты и прав. Но о другом хочу тебя спросить. Вот ты всё Бога поминаешь, да креститься, смотрю, начал. Никак, духовника на Руси встретил да к вере прикипел?
- Человека доброго встретил, а вот прикипел ли по-настоящему к вере, не знаю. Хотел опору в себе найти, укрепиться духом, от видений дурных избавиться. Хотел понять, за что я виноват в этой жизни, а за что – другие. Хотел суда высшего попросить, да помощи другим, что только сверху дать можно. А добрый человек не принуждал, не уговаривал. Своей жизнью показывал, что только Бог – всему судья. Этому человеку и поверил. И знаешь, легче стало на душе, злость ушла. Но праведного суда хочется. И не там, наверху и потом, в сейчас и сразу. Вот когда это пойму и остыну, тогда, может, и веру по-настоящему приму.
- Жаль, я не могу так убеждать, как мой духовный наставник, что жизнь мою изменил, да из воина в батюшки рукоположил. Одно знаю, иди этим путем, и сам поймешь, что высшей справедливости при короткой и грешной жизни человека не бывает. Но есть жизнь вечная, после земной юдоли, и там всем воздастся по делам их. А что касается быстрого и короткого суда, то сам грешен. Руки иногда ох, как чешутся. И по второй щеке не дам себя бить, если по первой получу. Знаю, грешен, но кольчугу и саблю тоже храню. Прости меня, Боже.
Долго еще сидели они у реки. И молчали, и говорили, и всё уносила бегущая вода...
Ярому рассказали, что после его ухода из станицы погиб Ведун, которому кто-то всадил в грудь нож, когда лекарь возвращался ночью из дома захворавшего. Перед смертью Ведун успел прошептать дочери – «Не ищите… Это кара…». В доме лекаря, который освятил отец Онуфрий, Рада принимала теперь хворых, и готовила там целебные отвары.
Ваньша с Радой хотели Ярому вернуть дом, что подарил им, но не принял его Ярый.
- Зачем мне одному такой дом? А у вас дети… идут, - заметил он округлившийся живот Рады.
Поселился он у кунака своего, кузнеца Шамиля, который рад был приютить Ярого в своём пустом доме. Как-то вечером в кузню зашла Василиса, вдова атамана Ухо. Седая, но по-прежнему статная. Только глаза выдавали её скорбь. Попросив починить какую-то хозяйственную утварь, присела на лавку и включилась в беседу. Она не бедствовала, а пустоту жизни заполняла церковью и помощью Раде и Марии в уходе за их детьми, своими крестниками. Сказала, что Рада приняла крещение, и отец Онуфрий их обвенчал. После этого вечера она стала часто заходить в кузню, а то и в дом Шамиля, готовила бобылям еду и все порывалась постирать да прибраться. Смущенные старики пока отказывались.
Станица жила своей жизнью. Ходили на службу дозоры, одна сотня постоянно была в полной готовности, две другие могли быть собраны за считанные часы. Пришлых в воины более не брали, поскольку подрастали свои мальцы, с раннего детства учившиеся владению конем и сабельному бою. Орда особо не донимала, довольствуясь тем, что дань русские и степный князья привозили сами, а основные караванные и почтовые тракты лежали южнее и севернее станицы. На долю Лекши и его людей выпадал лишь надзор за рубежами, охрана немногих проходивших караванов, да редких гонцов, пересекающих степные равнины. Изредка кто-либо из ордынских чиновников, следовавших с караванами, принимался задавать вопросы атаману, но узнав, что Орда не платит за содержание станицы, и получив небольшой, но весомый бакшиш, терял всякий интерес к этому маленькому полувоенному лагерю, затерянном в просторах Половецкой степи. А Лекша, по ордынской пайцзе, висевшей на почетном месте в его доме, собирал дань с окрестных племен и кочевий, не обирал их, следил за порядком, и примирял постоянно ссорившихся кочевников.
Ярый отказался от какой-либо должности в станице, которая давала бы ему право получать свой кошт.
- Деньги у меня есть. Мне хватит. Те еще… - отвечал он на вопрос Лекши.
- Неужели сберег!? Через все кордоны пронес? Будь моим кошевым, за казной смотри!
- Нет. Для себя пожить хочу. Заслужил?
От одного не мог удержаться Ярый. Больно ему глянулись сыновья Лекши и Ваньши, очень уж своих отцов напоминали, когда они в Орде к нему попали. Стал он их на коней высаживать, владению ножом и саблей учить, как стрелы из лука метать, показывать. Потом, чуть подросли, стал в поле вывозить. Учил следы распознавать, засады на зверей и врагов устраивать, огонь разжигать. А по вечерам, у костра, рассказывал им о чудесных русских землях и живущих там мудрых богатырях. Но сказки – сказками, а воин должен выжить и победить врага. И он был строг и требователен, помня о том, какую жестокую систему подготовки и отбора прошел сам в ордынской коннице.
Потихоньку и другие станичники стали к нему сынов приводить, слезно просить, чтобы обучил уму – разуму и навыку воинскому. Набрал десятка два мальцов, остальным отказывать стал. Мол, стар стал, боюсь не уследить, сами винить будете, если что… Народ понял и отстал, благо другие воины стали в возраст входить, и покричать на малых, за хороший харч и уважение, им было приятно.
Исключение Ярый сделал лишь одно. Чуть подросшая дочка Лекши так лихо сидела в седле, так умело метала стрелы из сделанного Ярым для неё маленького лука, что, когда она забралась к нему на колени и нежно прошептал ему на ухо, играя его белыми усами - Деда, но меня–то ты возьмешь в свой поход? - он смог сказать только – да.
И вот он собрал свой малый отряд, проверил снаряжение и запас. Отцы и матери пришли провожать их, как взрослых воинов, в поход. И даже пускали слезу, украдкой вытирая глаза и думая о невзгодах, которые им выпали самим и которые, дай Бог, минуют их детей.
По бескрайнему простору Великой степи ветер гнал упругие волны вызревшей травы, уже вобравшей в себя все соки и саму жизненную силу земли. Ветер был вольным и теплым; он беспечно дул то в одну, то в другую сторону, отчего травяные волны легко сходились и разбегались, словно чья-то гигантская рука ласково ворошила их как мягкие волосы ребенка. Трава была высокой и густой, и лошадям приходилось буквально грудью раздвигать это степное многоцветье, прокладывая путь небольшому отряду всадников, упрямо пересекающему этот степной океан…