Закутавшись в теплые халаты и укрывшись бараньими шкурами, заснули быстро. Лекша, бросив для друзей (и невесты) несколько веток в догорающий костер, вышел из его света, чтобы лучше видеть в наступившей темноте и, прислонившись спиной к дереву, погрузился в свои мысли. Главным чувством, охватившем его, была нежность к Гюльсан, этой хрупкой девушке с черными глазищами, ранившими его в самую душу. Пока она была в караване Турая, Лекша больше всего хотел выкрасть её и ускакать с ней подальше от баскака. Теперь, когда Гюльсан с ним, а Турай далеко, он вдруг понял, что вопросы на этом не заканчиваются. Куда они едут? Где поставят свой дом и смогут жить нормальной семьей? Чем он будет заниматься, чтобы кормить эту семью? Хорошо, что его друзья рядом, особенно Ярый, к которому Лекша давно уже относился как к старшему брату. Они, конечно, помогут. Но вдруг захотят идти своей дорогой. Он подумал и о своей доле в сумках вьючных лошадей и о том мешке, который они возьмут на почтовой станции. Этого должно хватить на первое время. Эта мысль несколько успокоила его, и он чуть, было, не задремал под потрескивающий звук костра и танец падающих снежинок. Чтобы размяться он решил подбросить в огонь еще хвороста, но тут чуткое ухо воина уловило какой-то посторонний звук. Он быстро вернулся от костра в темноту леса, где уже отчетливо увидел тени, перебегавшие от дерева к дереву. Сторожевым свистом он разбудил своих товарищей, и когда на поляну ворвались около десятка вооруженных людей, Ярый и трое его товарищей уже стояли кругом с обнаженными саблями. В центре круга сидела на ковре Гюльсан, сжимавшая в руке кинжал.
Выскочившие на поляну люди не были похожи на ордынский конный отряд. Ярый и Лекша сразу заметили не ордынского кроя меховые шапки и плащи, узкие изогнутые сабли с закругленной, как лебединая шея, рукоятью, отсутствие луков. Нежданные люди не походили и на разбойников, которые кичились дорогим оружием и роскошной, но всегда драной одеждой. На этих же все было ладно подогнано и опрятно. Один из них, осанистый и широкоплечий, шагнул вперед и, опустив саблю, грозно спросил на степном языке у Ярого, верно определив его как старшего:
- Кто такие?
Голос показался Ярому знакомым. Вглядевшись в бородатое лицо, он неуверенно спросил. Уже по-славянски:
- Кольша? Ты, что-ли?
Они осторожно подошли друг к другу, не убирая сабель. Ярый снял шапку, закрывавшую половину его лица и повернулся своей, не обезображенной шрамом щекой, к костру.
- Братка! Чёрт! Тебя же тевтонцы тогда срубили! Я сам видел, как ты с коня упал весь в крови, а после сечи все поле исходил, искал тебя! Воскрес, что-ли?! Ей-Богу, воскрес! - кинув саблю в ножны, бородач обнял Ярого, чуть не задушив того в своих медвежьих объятиях.
- Как же я рад, что ты живой! – бородач чуть отстранил от себя Ярого и тут увидел шрам, - Эко, братка, тебя отметили.
- Потому теперь зовусь Ярый, «шрам» по-татарски.
- Ну, для меня всё равно ты – братка. Мы же кровью побратались, помнишь? А я теперь Чуб зовусь, мои новые товарищи так назвали. А старое своё имя совсем забыл. Так помнишь, как тогда вместе рубились?
- Конечно. Всегда о тебе помнил. Думал, уж не судьба увидеться. Вон где встретиться довелось. Давай, зови своих к костру, - повернулся Ярый к своим воинам, - Уберите сабли. Это друзья. Лекша! Давай, доставай чем угостить наших гостей!
Пока подошедшие, убрав оружие, рассаживались у костра, Лекша с товарищами подтащили, что было, из еды и быстро поставили котел на огонь. Гюльсан, правда, он отвел в сторону, к стреноженным лошадям и посадил, укутанную теплыми халатами так, чтобы всегда её видеть. Гостеприимство гостеприимством, а осторожность не помешает.
У разгоревшегося с новой силой костра бородач, которого его люди почтительно называли атаманом, рассказал им, что встретились они с Ярым лет десять назад, когда княживший тогда в Новгороде молодой князь Александр попросил у Орды войско для борьбы с ливонцами и поддержавшими их рыцарями Тевтонского ордена. Бывший тогда десятником Ярый и молодой дружинник – гридень новгородского князя Кольша, а ныне – Чуб, ходили несколько раз вместе в дозоры и бились плечо к плечу в схватках с тевтонами. Тогда подружились и даже, надрезав себе ножами кожу на правых руках, смешали кровь, назвавшись братьями. Словно в доказательство Чуб и Ярый закатали рукава своих одежд и показали те шрамы, зажившие, но хорошо видные свидетельства их братства.
- Атаман, он же из Орды? Как ты мог с ним брататься? – неуверенным голосом спросил один из пришедших с Чубом.
- По крови он – русич. А то, что Орде служил, так то судьба у него такая. Когда мальчишкой в степь забирали, его не спрашивали. А потом, даже наш славный князь Александр побратался с сыном Батыя ханом Сартаком, упокой Бог его душу. А тот вообще монголом был, правнуком самого Чингизхана!
Чуб поворошил угли и продолжил:
- После той большой сечи, где мы разбили ливонцев и тевтонов, я долго искал названного брата. Не нашел, ездил в ордынский лагерь, где мне сказали, что его зарубили. Справил я по тебе, брат, тризну – а значит, долго жить будешь, – и жизнь потекла дальше. Перевели меня в Большую дружину князя, хотел даже жениться. Но тут у князя Александра умирает в Орде отец – Великий владимирский князь Ярослав. И Александр со своим братом Андреем едут туда испрашивать себе ярлыки на княжение. Хотел он и должен был получить ярлык на Великое княжество Владимирское, но не судьба. Батый, хоть и стал потом названным отцом Александру, но в тот раз дал ярлык на Великое княжение во Владимире младшему брату Александра – Андрею, а самому Александру достался захудалый Киев, к тому же недавно разоренный самими татарами. Александр почти два года сидел в Орде, дожидаясь ярлыка на Владимир, а не получил почти ничего. Поиздержался весь, раздавая взятки ханам, бекам и их ненасытным женам. И мы, дружина, совсем истощилась. Последнее с себя продавали, кроме оружия. Еле обратно дошли.
Александр в Киеве не остался – что ему в такой глуши делать? Ни почета, ни денег. Пошел обратно в Новгород. То принимал его город, то выгонял. Новгородское вече, это такая странная вещь. Кто громче крикнет, того и правда. Бился Александр и со свеями, и с литовцами, и с ливонцами, и с тевтонами. А когда со своими, русичами, да еще и братьями, биться начал, опротивело мне все. Не женился, никого родного нет. Взмолился я, и отпустил меня князь.
- Ой, лукавишь, атаман. Сам ушел, да не пустой. Где это видано, чтобы князь хорошего воина просто так отпустил? – раздался голос из группы пришедших с Чубом. Все рассмеялись.
Чуб чуть смутился, но тут же снова заговорил:
- Да, сам ушел. Ну взял кое-чего у одного купчишки новгородского. А чего он против князя Александра кричал? И со свеями знался в этой своей Ганзейской унии! Правильно я поступил? – обратился он к своим людям.
- Да правильно, атаман!
- И пошел я с двумя моими товарищами на юг, в вольные степи. По пути еще люди к нам пристали – у многих нашлась причина бросить прошлую жизнь и попытаться жить так, как им хочется. И не важно, сколько той вольной жизни отмеряно, но она – вся твоя. Так, браты? – обернувшись к своим, молодцевато спросил Чуб.
- Так, всё так, атаман! Воля стоит жизни! – дружно поддержали его товарищи.
- Сколотился отряд, признавший меня своим атаманом, - продолжил Чуб, разглаживая усы, - И решили идти на юг, к Понтийскому морю, в степь, где нет ни княжеского ярма, ни монгольских оков. Шли долго и трудно. Пропитание и все, что надо, добывали саблей. Но простой люд не трогали и церквей не грабили! Шкурили богатеев да купцов. Хотели было баскаков ордынских пощупать, - он хитро посмотрел на людей Ярого, - да больно у них охрана крепкая, почти вся из русичей… Не бить же своих. Хотя и у нас горячие головы есть… Опять же, всё, что ни возьмешь у Орды, она снова сдерет с Руси. Да еще втридорога. Да еще князь наш, русич, в Орду поедет каяться, что не досмотрел. Опять народ податью обложит, чтобы ханов ублажать.
В котле над костром вкусно закипело варево. У костра расстелили ковер, на который воины Ярого выложили все, чем могли угостить.
- А неплохо живете! – глядя на сушеные фрукты, лепешки и вяленое мясо, Чуб скомандовал своим:
- А принесите сюда бурдюк! Ну тот, который… - он осекся, но его поняли, и через минуту уже наливали всем из бараньей шкуры, одна из ножек которой служила горлышком. Первым, в серебряные чарки, люди Чуба налили своему атаману и Ярому.
Чуб поднял чарку, обводя широким жестом всех:
- Ну, брат, за твое присоединение к нам. Вижу, что тоже идете своим путем. Считай, пришли. Не спорь! Побудете у нас, попривыкните к родной земле и ее порядкам, а там сами решите, куда дальше. Что, браты, принимаем брата моего Ярого и его людей? Люб он нам?
- Люб! Принимаем! – прокричали нестройными голосами люди Чуба, не сводя голодных глаз с угощения и предвкушая заветный глоток.
Уже потом, когда все были заняты едой и бурдюком, Чуб отвел Ярого в сторону от костра.
- Не сердись, брат, что без твоего согласия принял тебя в отряд. Не все я тебе там, у костра, рассказал. Непросто мне с ними. Дисциплины войска здесь нет. Люди разные, и Бог у всех разный. Кто от горя бежит, а кто за горем гоняется. И атаманом они меня не сразу выбрали. Пока шли, с некоторыми особо рьяными пришлось кровью разбираться. По пути отбивали ордынский полон. Так некоторые семьей обзавелись, и стал наш отряд похож на кочующее становище. Бог миловал, не вырезали нас и дошли мы до этих мест, где нет твердой власти. Но есть кипчаки, ногаи, половцы, калмыки и еще тьма разных воюющих племен и кочевий, не любящих ни друг друга, ни чужаков. Воля-то здесь есть. Но воля одна – умереть, если ты один.
И вот однажды наткнулись на сильный отряд. По повадкам вроде ордынцы, а по виду – русичи. Вот как вы. Нас окружили, и их старший захотел говорить со мной. И вот что он мне поведал.
Орда набрала за свои годы военной славы много данников, но уже не может охранять, как прежде, свои границы. Непокорных все больше, они крепнут и наглеют. И тогда Батый, а затем и сын его убиенный Сартак решили селить по беспокойным границам Орды особые воинские поселения.
Ярый перебил его.
- Я знаю, о чем ты говоришь. Даже, когда уходил из Орды, в пути прикрывался тем, что еду в одно из таких поселений. Вот только не знал, правда это или нет.
- Правда, правда. Их старший, атаман Ухо, - у него и впрямь одно ухо обрублено, прибыл сюда из Орды несколько лет назад со своей сотней. Им разрешено иметь семьи, заниматься охотой и ловлей рыбы. Они получают припас из Орды и даже могут, по словам атамана, брать к себе других людей, при условии, что те признают власть Орды и обязуются биться за нее. Сейчас у них целый лагерь. Есть и юрты ваши, степные, но много домов рублены из деревьев. Все мужчины занимаются военным делом, секутся на саблях, мечут стрелы, объезжают лошадей. Ежедневно пускают разъезды. Вроде как оберегают рубеж Орды. Но, братка, поверь мне – уже не Орду, а себя они оберегают. Свои дома, ловы и пастбища. И никакого дела им нет до Орды и ее ханов.
- А как же припасы, которые они получают от Орды? Сарай не может оставить свои воинов вот так, без своей железной руки! – Ярый не мог поверить в это.
- Припасов они давно не получают. Последний темник, который был у них, якобы разрешил атаману Ухо брать подать на содержание с тех племен, кто признает Орду и оставлять себе добычу, отнятую у непокорных. Главное – не допускать набеги на территорию Орды и помогать в сборе дани. Правда, - Чуб хитро прищурился и похлопал себя по животу, - ребята говорили, что темник уезжал с таким нагруженным караваном, что вполне мог разрешить Уху брать дань даже с солнца!
- Ну и как, берет?
- Судя по тому, как они живут, берет, да еще как. Но живут они справно. И чтят Бога единого! – Чуб перекрестился.
- Сами–то, в кого веруете? У нас хоть и не лезут в душу каждому, хоть пеньку в лесу молись, но почти все в церкву ходим, к отцу Онуфрию. Вы там, в Орде, ислам не приняли? Сейчас, говорят, весь Сарай только Коран и чтит. Вон, наш отец Онуфрий еле ноги унес, когда его храм в Орде сожгли.
Ярый молча достал из-под ворота рубахи свой крестик. То же сделал Лекша. Так же молча они продолжали смотреть на Чуба, ожидая, что же тот скажет им дальше.
- Ну, это хорошо, - Чубу заметно приободрился, - так вот, этот самый атаман Ухо предложил мне и моему отряду влиться в его лагерь. Обещал дать землю и помочь в обустройстве, выделить ловы на реке и места выпаса. А главное – обещал защиту и от Орды, и от всех прочих. В ответ мы должны были встать под его руку и выполнять все его распоряжения. Деваться нам было некуда, и мы приняли его предложение. Меня он поставил сотником над моими людьми, дал еще несколько опытных воинов для обучения молодых. Семейные обустроились, кое-кто, по своим обычаям, даже из бревен жилища сложил, с печами. Молодые ребята, кто воинскую службу несет, пока отдельно живут. Но девок в лагере много, скоро, думаю и они домами обзаведутся…
- Сменил, значит, одно ярмо на другое, - в голосе Ярого не было и тени насмешки. Вроде как переживал за судьбу старого приятеля, а вроде и о своем будущем думал.
- Ну и как, новое ярмо-то послаще будет?
Чуб задумчиво поглаживал свою буйную бороду, словно не замечая обидные, по сути, слова Ярого.
- Как тебе объяснить, брат… Сначала и сам думал, что ярмо. Даже сгоряча думал снова в бега подорваться. Обузу всю, всех семейных и не ратников оставить, а с десятком воинов снова уйти. Но куда идти-то? Назад, под своих князей, ордынских данников? Это верная смерть. В саму Орду – тоже смерть, только еще более обидная и мучительная. Пробиваться на запад, к латинянам? Душа не лежит. Да и не примут они православного. А за веру свою я уже столько крови пролил. Их крови, латинянской.
Атаман Ухо, словно бес, как услышал мои мысли. Сам пришел как-то вечером. Сказал, что понимает мои мысли, что сам когда-то уйти хотел. Попросил остаться пока, оглядеться и попробовать новую жизнь, а потом уж решать. Долго говорили, и крест я ему целовал, что год не уйду, а верой и правдой служить буду. Не ему, Уху, служить, а всему лагерю, людям его!
Вот уж скоро год, как я здесь, и ты знаешь, брат, мне нравится! Нравится, что живем вольно, без податей и дани. Кормим себя, да своих воинов, отцов, братьев и сыновей своих, что за нас же бьются. Нравится, что вольны мы сами решать вопросы разделения земли, воинской добычи, приема новых людей и наказания провинившихся. Как на вече в нашем Новгороде – на кругу решаем все вопросы. Даже колокол есть, который собирает всех. И самого атамана выбирает круг!
- А чем живете, если Орда припас не дает?
- Земля считается ордынской. На нее у атамана Ухо фирман есть, с печатью Великого хана. Мы обязаны охранять её, но всё, что она дает – наше. Есть отменные рыбные ловы на реках и озерах, много зверя и птицы, бортники собирают дикий мед. Деляны в лесу, борти и ловы распределяет круг, равно как и места выпаса коней и скота. Потом посмотришь, какие у нас табуны, отары и стада. Только землю не пашем и не сеем, поскольку все мужчины обязаны нести военную службу и всегда быть готовыми выступить в поход, имея коней и оружие наготове, - с явной гордостью рассказывал Чуб.
Ярый и Лекша слушали его с некоторым недоверием. Им уже рассказывали сказки про красивую жизнь, заманивая в ловушку. Дождавшись, когда Чуб сделал паузу в своем рассказе, Лекша, не выдержав, опередил уже готовившегося что-то спросить Ярого:
- А военную добычу, что говорил, где берете? Караваны грабите, по чужим поселениям ходите?
- Да нет, парень. Круг постановил разбоем и грабежами не заниматься. Не могу сказать, что все послушались. Люди, они ведь разные бывают. Каждый своего черта за пазухой прячет. Но если атаман дознается, жестоко наказывает. За малую провинность секут плетьми прямо на площади и изгоняют. За доказанную большую провинность можно и голову потерять.
А добычу берем с кочевых и иных лихих людей, что на наши угодья и скот зарятся. И еще - караваны через свои земли пускаем, охраняем их и плату за это берем.
Недовольный тем, что Лекша его перебил, Ярый все-таки спросил:
- А в больших походах Орды участвуете? За данью ходите с баскаками? Данникам Орды помогаете сражаться с их врагами?
- Не слышал о таком. Да ведь изначально сюда была направлена сотня всадников да немного хозяйственных людей. Следующее такое поселение через пару конных переходов, а там еще несколько. Наши туда не ходят. Но для походов здесь мало народу, да и задача у них другая. Я так думаю, что пока через нас не пойдет на Орду какая-нибудь рать, о нас и не вспомнят.
- А вы эту рать должны остановить? – не без ехидцы в голосе спросил Лекша.
- Если получится, то и остановить. Но главное – сторожевыми кострами и гонцами предупредить Орду о нападении, - спокойно ответил Чуб. И продолжил:
- По всему рубежу сложены сторожевые кострища и расставлены дозорные. Они на посту день и ночь. И это и есть основная задача, которую перед атаманом Ухо поставил хан Сартак, правнук самого Великого Чингизхана. Царствие ему небесное, - Чуб перекрестился.
- Кому – Царствие? Чингизу – завоевателю или Сартаку, который Русь воевал да грабил? – не выдержал Ярый.
- Да обоим. Отец Онуфрий говорил, что ТАМ каждому воздастся, что заслужил. Чингиз до Руси не дошел, нет на нем крови русичей. Правнук его Сартак, тот вообще был братом названным нашему новгородскому князю Александру Ярославичу и христианином. При себе хранил Писание, что ему князь с целованием подарил. А наши, русские, князья, что – не воюют и не грабят? А мы за них в церквах молимся. Нет, у каждого - свой путь, и одним мерилом все не обмеришь.
Видя, что Чуба, выцедившего уже пару добрых чарок крепкого заморского вина, потянуло на рассуждения, а мороз крепчал, и на землю опустилась звездная ночь, Ярый, который для себя уже принял решение, довольно резко оборвал своего названного брата.
- Ладно, Чуб. Потом договорим. Уговорил меня, едем к тебе. А там, на месте, виднее будет. Сейчас выступаем, или утром?
- Мы ночью даже лучше видим! Едем сейчас! – протрезвевший Чуб дал своим команду «В поход!». Ярый и Лекша помогли собрать вещи, посадив Гюльсан в мужском халате и закрывающей почти все лицо мохнатой шапке на коня в центре своего небольшого каравана. Береженого Бог бережет.
Ярый подозван Лекшу и одного из своих воинов, что-то быстро им сказал, и они вместе подъехали к Чубу.
- Брат, ты нас так быстро перехватил, что мы не успели доделать одно дело. На прошлой ночевке, на почтовой станции Лекша оставил на сохранение сундук с божьими книгами. Уж больно неудобно было везти его с собой, и сарай-баши согласился сохранить книги до нашего возвращения. Поскольку мы поменяли наш путь, Лекша, очень набожный человек, должен забрать книги. Ты же знаешь, брат, в этом мире ничего нельзя оставлять надолго без присмотра!
Ярый надеялся, что упоминание о книгах, очень редких и дорогих в то время, но не являющихся, как золото, предметом вожделения и страсти, подействует на Чуба. Тем более, что, если Левша – грамотный, это должно было придать ему значимость и вызвать доверие.
Чуб понимающе покачал головой, лихорадочно осмысливая своими не до конца трезвыми мозгами ситуацию.
- А он вернется? – он кивнул на Лекшу, - С книгами?
- Конечно, вернется, - спокойно ответил Ярый, - у меня ведь остается его жена. Да и сопровождать его будет мой воин.
- Тогда и мой воин поедет с ними. А вдруг помощь понадобится? Да и как они нас потом найдут? Эй, Губа!
Не дожидаясь ответа Ярого, Чуб подозвал одного из своих всадников и что-то долго объяснял тому на ухо, показывая обухом плети на Лекшу.
Ярый и Лекша незаметно обменялись взглядами. Губа подъехал к Лекше и его товарищу и весело подмигнул им. Редкие усики при этом вздернулись, открыв шрам, разделяющий его верхнюю губу пополам. «Так вот почему ты – Губа! Ну, что же, проверим тебя» - и Лекша также же лихо подмигнул в ответ.
- Ладно, ребята. Туда и обратно. Заберешь свои книги, раз без них не можешь, и Губа приведет вас в лагерь. За жену не беспокойся, сам присмотрю! – и Ярый, отвернув коня, поскакал к каравану. За ним наметом последовал Чуб.
Путь к лагерю был неблизкий, но Чуб и его люди хорошо знали местность, да и дорога была подмерзшая и малоснежная, так что отдохнувшие кони резво несли их к родным яслям.
Чуб все пытался разглядеть Гюльсан, подъезжая к ней то слева, то справа, но мохнатая шапка закрывала все девичье личико, а ехавший рядом Ярый весьма недружелюбно посматривал на своего названного брата, когда тот пытался, было, поговорить с девушкой. Наконец, Чубу это надоело, и он поскакал к своим, в голову отряда, откуда вскоре раздались его раскатистый голос и хохот.
При подходе к лагерю Ярый смог оценить надежность и продуманность охраны. Их дважды окликали невидимые с дороги дозоры, требуя особое пропускное слово. В отдалении бывалый воин сумел разглядеть сложенные сторожевые вышки – костры.
Сам лагерь, как его называл Чуб, находился в излучине реки. Он не был похож на привычное ордынское становище. Жилища, в основном, были рублены из бревен, и над крышами курились дымы. Сквозь затянутые рыбьим пузырем оконца виднелся свет. На окраине, у огороженных загонов с лошадьми и скотом, были поставлены несколько юрт, рядом с которыми можно было различить поставленные, по ордынскому обычаю, коновязи и пирамиды копий. «Видать, воины в готовности живут» - опытный воин привычно оценивал знакомую ему картину укрепленного лагеря. Но это был не совсем лагерь. На берегу реки под снегом лежали лодки, видны были спускавшиеся к воде и пробитым во льду прорубям мостки. Над крышами домов возвышался темный купол церкви.
Селение было огорожено высоким тыном из заостренных бревен. Ворота отворили, только признав Чуба и его людей. Ярого и его спутников Чуб определи на ночлег в длинный сеновал, в дальнем углу которого было выгорожено место, где имелось выложенное камнем место для костра. «Видать, для сторожей. Или таких как мы, гостей» - Ярый поблагодарил Чуба.
- Пока здесь побудете. Только сено не пожгите. Завтра к атаману пойдем. Лучше, если твой друг к утру вернется. С книгами, - здесь, в лагере, Чуб словно потерял свое радушие. Ярого это не особо удивило. Он понимал, что здесь его названный брат был уже другим. Он был воином, сотником, атаманом. Да и уши кругом могут быть. Зачем каждому знать, что Чуб привел в лагерь чужака, с которым у него хорошие отношения. А насчет ушей кругом – мысль хорошая. Громко дав указанием расседлывать, готовить еду и ночлег, он подошел к Гюльсан и тихо, чтобы не дай Бог, не услышал никто из посторонних, спросил, не надеясь на положительный ответ:
- Девочка, а нет ли случайно у тебя каких-нибудь книг?
Ярый посчитал, что, конечно, у Гюльсан, которую буквально выдернули из корзины, никаких книг нет, и девушку просто надо подготовить к тому, что, когда Лекша явится без книг, она должна будет подтвердить, что эти книги у них были. Но, к удивлению Ярого, Гюльсан кивнула головой и извлекла из пояса своих шаровар небольшую книжицу. Это так удивило Ярого, что он не сразу обратил внимание на то, что книжица была исписана изящной арабской вязью. То есть явно была не церковной, да и маловероятно, что Лекша умел читать на этом языке. Да он вообще не мог читать ни на одном из языков, как это было широко распространено в то время.
Но это был уже второй вопрос, и Ярый тихо, но быстро объяснил Гюльсан, что книжицу надо будет незаметно передать Левше и поблагодарить «мужа» за то, что он вернулся за оставленной на почтовой станции ею, Гюльсан, любимой книгой. Как это сделать в присутствии Губы, да и вообще, смогут ли Лекша с другом достать спрятанные деньги и привезти их, Ярый не знал, но надеялся, что Судьба и на этот раз им поможет.
Все трое так и не сомкнули глаз, а Ярый не выпустил из рук оружия, готовый к самому худшему развитию событий. Правда, какое оно – худшее, он и сам не мог бы ответить.
Уже почти рассвело, когда ворота лагеря распахнулись и пропустили трех коней. На одном из них сидел Лекша, на двух других лежали, крепко привязанные к седлам, два тела.
- Осторожно, они ранены! - крикнул Лекша подбежавшим к ним людям и, заметив вышедшего из сарая Ярого, подъехал к нему. Соскочив с коня, он быстро шепнул – «Мешок у седла» и побежал к оставленным товарищам, которых успели снять с коней и положить на землю. Там уже командовал Чуб, перекрывавший своим зычным голосом причитания невесть откуда набежавших женщин.
- В сарай их несите! Осторожнее! Лекаря сюда!
Пока раненных осторожно переносили в сарай, Ярый сумел быстро завести в выделенный им закуток лекшиного коня и отвязать от седла увесистый кожаный мешок, спрятав его среди своей поклажи. Взяв у Гюльсан книжицу с арабской вязью, он незаметно положил ее в седельную сумку коня своего товарища.
Подбежавшего лекаря Чуб направил к Губе, голова и лицо которого были залиты кровью. Пока лекарь и Чуб осматривали рану слабо стенающего Губы, Лекша и Ярый склонились над своим товарищем, из предплечья которого торчал обломок стрелы. Ярый успел шепнуть Лекше про книгу, еще не зная, пригодится это или у того совсем другая история.
Раненый был в сознании, только тяжело дышал и с надеждой смотрел на них. Быстро разрезав на нем полушубок и рубаху, воины осмотрели рану, края которой уже начали гноиться. Приказав их третьему товарищу сесть раненому на ноги, а Лекше держать его руки, он попросил Гюльсан найти чистую тряпицу и накалить на углях нож. Сунув в зубы раненому рукоять плети, Ярый вывернул из предплечья обломок стрелы с наконечником, который, к счастью, засел не глубоко. Из раны хлынула темная кровь. По лицу страдальца катились пот и слезы; от боли он потерял сознание, так крепко стиснув зубы, что Ярому потом с трудом удалось вытащить свою плеть. На рукояти плети так и остались следы зубов, и Ярый потом часто рассматривал их, вспоминая былое… А пока раненый без сознания лежал перед ними, прижатый к земле телами своих товарищей. «Интересно, а что он сейчас видит своим внутренним оком?» - вдруг подумалось Ярому, который вспомнил, что сам он, находясь в таком же положении, видел себя и окружавших его словно со стороны и сверху, не чувствуя никакой боли, а только покой и безмятежность. Боль пришла потом, когда он вернулся в свое тело. «Так и тебе, парень, будет скоро очень больно. Извини. Но, видимо, боль это и есть наша жизнь».
Гюльсан уже стояла рядом с раскаленным докрасна ножом и чистой белой тряпицей. Огромными испуганными глазами она смотрела на происходящее, но руки ее не дрожали, а вид был весьма решителен. Сделал знак еще сильнее прижать раненного к земле, Ярый с силой приложил раскаленное лезвие к кровоточащей ране. Крик рванулся из груди раненного и заполнил собой все вокруг. Он почти сбросил с себя Лекшу, и Ярому пришлось, не отнимая ножа от раны, коленом придавить раненного к земле. Даже Гюльсан бросилась сверху на Лекшу, пытаясь своим маленьким тельцем и хрупкими ручками помочь своему нареченному удержать раненного. Выгнутое дугой тело, наконец, ослабло, и страдалец вновь потерял сознание.
- Все, слезайте. Дайте ему подышать. Гюльсан, забинтуй ему рану и приготовь, на что лечь. Чуть позже отнесем, - Ярый с удивлением заметил, что его голос охрип, а руки подрагивают. «Да, старею. Уже не так равнодушен к чужой боли». Гюльсан направилась, было, делать перевязку, но ее остановил лекарь, закончивший осмотр Губы. Самого Губу, так и не пришедшего в себя, люди Чуба бережного подняли на попоне и перенести в соседний дом, как и велел их сотник.
- Погоди, дочка. Дай я сначала мазью целебной рану смажу. А потом бинтуй.
Сказал лекарь это на славянском, который Гюльсан еще не понимала, и она вопросительно посмотрела на Лекшу и Ярого. Лекша перевел слова лекаря на степной.
- О, друг, так твоя жена еще и по-нашему не понимает? Как же ты с ней говоришь? Только молча и под одеялом? - Чуб, поигрывая рукояткой сабли, уже нависал над ними, - давай-ка, дружок, рассказывай, что случилось с моим другом Губой, да и с твоим товарищем.
Лекша посерьезнел, поправил одежду и пояс с саблей, молча показал Чубу и Ярому на места у костра, сам степенно прошел туда и сел, скрестив ноги, по-степному. Ярый оценил поведение своего десятника – «Да, парень, а ты заматерел. Молодца! Хорошо держишься.» Чуб и Ярый прошли к костру и сели напротив Лекши, ожидая рассказа. Тот выжидал, поскольку, как известно, торопливость нужна только при ловле блох, а в беседе серьезных мужчин она лишь роняет достоинство. Попросив воды и получив от Гюльсан пиалу чая, Лекша, не торопясь, выпил ее, вытерев рот рукавом, и неторопливо заговорил.
- Все было нормально, но на обратном пути, только отъехали от ямы, нас пытались ограбить. Я остановился в лесу по нужде, а на Ваньшу и Губу напали. Ваньшу сразу подстрелили, а Губа получил удар по голове. Я подрубил двух, еще один убежал. Ночью, в лесу, не смог догнать. Когда вернулся, и эти двое, раненые, ушли. Только Ваньша и Губа на земле лежат. Положил я их на коней и сюда пошел. Слава Богу, снега не было, по следам дошел, да и конь Губы родную дорогу почуял и точно вывел.
Чуб мотнул головой, словно не доверяя рассказу.
- Странно все это. Давай-ка, Лекша – так, кажется тебя кличут,-. подробно все расскажи. Я эти места хорошо знаю, может, зацепимся за что.
- Как скажешь, - Лекша пожал плечами, - я бы и сам этих гадов наказал.
Сев поудобнее, он начал свой рассказ с самого начала, стараясь, как просил Чуб, ничего не упускать.
- Подъехали мы к почтовой яме. Пайцзы у меня не было, поэтому сказал караульным, что были здесь два дня назад, и наш караванщик оставил кое-что у сарай-баши, а нам велел забрать. Нас пустили. Ваньша с Губой остались у коней, а я пошел и забрал то, за чем ехал.
- А где эти книги? Покажи, - с подозрением спросил Чуб.
Пожав плечами, Лекша подошел к своему коню, достал из седельного мешка книжицу и протянул ее Чубу. Тот с осторожностью, как хрупкую вещь, взял ее и некоторое время разглядывал.
- Э, да это не церковная, как говорил Ярый, да и буквицы арабской вязью написаны. Ты же христианин. Крест еще мне показывал. И говорили, что целый ларец с книгами там? – Чуб нахмурился и крепче взялся за рукоять своей сабли.
- Прости, атаман. И ты, Ярый, прости, - Лекша потупил голову, - неправду сказал. Это любимая книга моей Гюльсан. Она ее забыла на почтовой станции. И сильно грустила. А чего не сделаешь ради любимой? Вот и сказал я Ярому, чтобы точно отпустил меня, что забыл я книги церковные. Ради жены… Вот ты бы, атаман Чуб, сделал?
Чуб смешался, не зная, что ответить. Ведь в конце концов Лекша не нарушил его приказ, не совершил противного проступка, а Губу он сам, Чуб, с Лекшей отправил проследить. Но он не мог так просто отступить, тем более, что за ними наблюдали много любопытных глаз.
- А ну-ка зови сюда свою жену – раскрасавицу. Пусть нам книжицу свою любимую зачтет! – и довольный своей находчивостью Чуб гордо посмотрел на своих людей. Те не преминули одобрить поступок своего сотника.
- А и то! Молодец, Чуб! Верно решил!
Лекша подозвал Гюльсан и, вручая ей книжицу, попросил прочесть. С накинутой на лицо полупрозрачной паранджой, девушка взяла книгу и неожиданно четким и музыкальным голосом стала читать стихи. И эта стихотворная мелодия на незнакомом слушателям языке, звучащая в степном сеновале в толпе бородатых вооруженных мужчин, так увлекла их своим волшебством, гармонией и страстью читающей стихи девушки, что все замолчали. Даже кони перестали жевать сено, словно завороженные этой магией прекрасного. И сама Гюльсан, эта худенькая девушка-подросток выпрямилась под скрывающем ее халатом – чалпаном и стала похожа на звенящую своим волшебным голосом птицу Сирин, каждый вечер умирающую и утром возрождающуюся к новой жизни. И любви.
Закончив читать, Гюльсан спрятала свою книжицу под халат, поклонилась Лекше (все поняли – в знак благодарности за возвращенную любимую вещь) и тихо скрылась в полумраке помещения. Это стало последней точкой в допросе Лекши. Кряхтя, Чуб поднялся из непривычной для него сидячей позы. Понимая, что все ждут от него завершающих слов, сказал, добавив в свой голос всю возможную значимость:
- Ладно. Так и порешим. Завтра уж пойдем к атаману. Пока отдыхайте и выхаживайте своего Ваньшу. Пойду, Губу навещу. Может, в себя пришел.
И, отдельно, Лекше:
- А жена у тебя молодца. Огонь! И умна. Береги и берегись! – и ткнул Лекшу кнутовищем в ребро. Не больно, но со значением. Чуб и его свита, включая лекаря, вышли из сенника и, перейдя площадь, зашли в дом напротив, куда до этого отнесли Губу. Пробыли там недолго и вскоре ушли. Площадь понемногу затихла. Солнце уже перевалило в сторону заката, со всех сторон потянуло запахом готовящейся еды. На окраинах лагеря слышались голоса, ржание коней. Отдавались команды, слышался топот копыт. «Ночные дозоры пошли на рубежи» - отметил Ярый, приглашая всех своих в угол их закутка, где на заботливо приготовленной Гюльсам постели лежал Ваньша. Он спал, или просто лежал без сознания, но дыхание было ровным, а лицо вернуло свой прежний румянец.
Убедившись, что их не слышат посторонние, Ярый обратился к Лекше:
- А теперь давай, рассказывай, что на самом деле было.
И Лекша рассказал.
- Только отъехали от вас, Губа все лез с расспросами – кто мы такие на самом деле? Что здесь делаем? Зачем едем на почтовую станцию? Потом вроде утихомирился, и мы с ним разговорились. У них тут слух степью пошел, что кто-то несколько караванов ограбил, много людей порубил и большую казну взял. Нас-то они сначала за тех разбойничков и приняли. Если бы Чуб Ярого не признал, нас еще в том лесу порубили бы, да караван наш себе забрали, - Лекша помрачнел, представив, что стало бы с его Гюльсан.
- Но все равно понятно было, что ни Губа, ни сам Чуб до конца нам не верят. Понял я, что не удастся мне его обмануть. И Ваньша понял, что крепко мы попали с этим Губой, а вы у Чуба вроде как в заложниках остались. И плюнули бы на эти деньги тураевские, да назад пути уже не было. Но Бог, видимо, все-таки есть, и он на нашей стороне. У самой ямы встретили мы караван, к нам подъехали несколько стражников и вдруг, вроде как признав Губу, кинулись на него. Он пытался, было, уйти, но даже коня повернуть не успел и саблю вытащить, как получил удар кистенем по голове. Мы с Ваньшей не стали ввязываться. Да и было бы за кого…Стражники каравана, человек десять, нас окружили. Подъехал их старший. И я его узнал. По прежним, еще ордынским временам. Когда-то вместе ходили в охране. Он не из ордынских, а как Актай, за плату нанимается караваны водить. Кстати, и Актая он хорошо знает. Звал вместе на свадьбу к тому ехать. Хорошо, я имя невесты Актая запомнил – Айгуль. Помогло! Так вот Губа луны две назад грабил их караван. Караван они сохранили, но Губу, по его губе, запомнили. И еще, - Лекша наклонился к самому уху Ярого, - они сказали, что вел отряд разбойников огромный и бородатый атаман с громким голосом. Уж не Чуб ли?
- Так вот. Упросили мы с Ваньшей Губу не добивать, сказали, что он нам живой нужен. На том и разошлись. Я Ваньшу с Губой в лесу оставил, наказав бить разбойника по голове, если очнется, а сам с караваном в яму пошел. Подозрения не вызвал, нашел мешок и вернулся к Ваньше. Он сказал, что пару раз прикладывал Губу по башке. Не слабо и с удовольствием. Так что, думаю, не скоро Губа в себя придет.
- А где Ваньша стрелу получил?
- Да уже почти у лагеря. На самом рассвете. Стрелу пустили, но нападать не стали. Странно как-то. Словно слабый кто-то мстил – и стрела неглубоко вошла и не мог на нас двоих напасть.
- Уж не дозор ли местный? Могут потом на вас указать.
- Нет, дозор потом был. Окликали нас, но я им Губу и Ваньшу раненых показывал и Чуба называл. Пропускали… С книжицей ты хорошо придумал. А Гюльсан-то какова! – в голосе Лекши явно слышалась гордость за свою невесту.
- Ладно, пока повезло. Но Губа все равно в себя придет, может рассказать, что было. Надо его опередить и Чубу с глазу на глаз правду сказать. Чую, не нужно ему, чтобы эту правду все слышали. Авось, вывезет нелегкая. Идите спать! Завтра опять трудный день.
Но тут взмолился их доселе безмолвный третий товарищ. По-юношески худощавый, он был самым младшим из них, и в ордынскую сотню Ярого попал перед самым их уходом из Сарая. И в свою личную охрану, к десятнику Лекше, Ярый его определил просто потому, что просто пожалел этого белобрысого и голубоглазого паренька, которого, попади он в юрту с матерыми кочевниками, запросто могли обидеть. Но служил он справно, показал себя лихим всадником и был просто незаменим там, где требовались ловкость и неприметность – в дозоре и разведке. Его так и звали – Малой. И вот Малой, честно молчавший, пока говорили старшие, тихо попросил:
- Можно хоть в полглаза взглянуть на мешок, что Лекша привез? Хоть знать, из-за чего жизнью своей рискуем. Никакой доли мне не надо, понимаю, не до дележа сейчас, но просто посмотреть….
- Справедливо, - молвил Ярый, поднялся, пошарил в своем тюке и принес к костру увесистый кожаный мешочек, размером с детскую голову.
- Лекша, встань на входе. Посторонние нам не нужны. Тебе потом покажу.
Лекша безмолвно сел у входа, оглядывая своими зоркими глазами двор. А Ярый, развязав горловину, высыпал на попону перед изумленными Гюльсан и Малым около трети содержимого волшебного мешочка. Их закуток буквально залучился от блеска золотых и серебряных монет, женских украшений и камней. Небесно-синие, ярко-зеленые и багрово красные они служили и частью украшений, и просто сияли в гордом одиночестве в огне мерцающего костра. Зрелище было завораживающим и притягивало к себе, не давая оторваться. Даже повидавший кое-что в своей жизни Ярый не мог скрыть своего восхищения, а уж молодежь просто растворилась в этом чудном видении. Дав им пару минут насладиться зрелищем, Ярый ссыпал богатства в мешок.
- Не время и не место всем этим любоваться. Не ровен час, увидит кто. Это же смерть наша.
Малой и Гюльсан согласно кивнули, еще не стряхнув с себя оцепенения.
- Это все – наше. Нас пятерых. И мы будем хранить это наше богатство до тех пор, пока каждому не понадобится его доля. Смотрите, злато – страшная вещь и редко доводит до добра. Может, когда и пожалеем, что обрели его. Просто знайте, пока молчим и храним, мы – живы.
Ярый повернулся к сидевшему у входа и, казалось, не обращающего на них внимания своего десятника.
- Лекша, будешь смотреть?
- А что его смотреть? Ты правду сказал. Прячь пока у себя. Словно и нет его. Место здесь для схрона ненадежное. Вот вырвемся на волю, тогда и решим, куда его девать. Мы же не расходимся. Пусть этот мешок нас пока вместе держит.
И все с этим согласились. «Вот тебе и молодой десятник! Мудрые слова сказал!» Ярый был по-отцовски горд за Лекшу, хотя по возрасту их отделяло не так уж много лет.
Так и легли спать. Лекше с Гюльсан деликатно предоставили отдельный угол, где молодые еще долго шептались. Уж какие слова и на каком языке они там говорили, одному Богу известно. Он ведь один, Бог – то. И неважно, кто как его в своих молитвах называет….
Утром, едва солнце показалось над кольями тына и осветило чуть присыпанный утренней порошей двор, к ним вошел Чуб. «Вошел, а не ворвался, и один, без своих людей. Это уже хорошо» -Ярый, не торопясь, встал и пригласил Чуба к уже потухшему костру, который тут же стал раздувать подскочивший Малой.
- Хорошо, что зашел. Сам хотел к тебе идти. Разговор не для посторонних людей есть. Губа очнулся?
- Нет еще. Без памяти. Мечется, бредит. Видно, сильно по голове получил. Как твой?
- Ваньше лучше. Пусть лекарь зайдет, повязку поменяет. Но вижу, что на поправку идет.
- Да вы и сами лекари. Видел, как вы с этой красавицей управляетесь. Как там она? Еще с Лекшей любуется? Пора вставать, гостя кормить!
- Ты их, брат, не трогай. Вчера у них был тяжелый день. А вот зачем я хотел тебя одного видеть.
И Ярый рассказал все, что вчера поведал ему Лекша. И про караван, охранники которого опознали в Губе разбойника. И про бородатого и громогласного атамана разбойников, так похожего по описанию на Чуба. И про стрелу у самого лагеря, которой явно мстил кто-то из обиженных.
- Так что, брат мой, крепко заплатили мы. Я – за то, что ребят своих отпустил. Лекша-то сам решил за безделицей той ехать, это его выбор. А вот то, что Ваньшу я с ним отправил, моя вина. Ну а ты за Губу перед Богом ответишь, если не оправится он.
Чуб задумчиво мял бороду.
- То, что в Губе разбойника опознали, так ведь и ошибиться могли. Атаман у разбойников был бородатый, так мало ли бородатых сейчас по степи бродит. Свидетелей нет, да и, надеюсь, не будет, - он со значением посмотрел на Ярого.
- Лекша твой пусть рот на замке держит. А то не ровён час… Вчера он складно все поведал, пусть так всё и будет. Сейчас мы с тобой и Лекшей к атаману идем. Буду за вас ручаться, чтобы оставили здесь. Так что смотрите…
- Ладно, понимаем. А вот кто мог стрелу в Ваньшу пустить? Ведь у самого лагеря…
- Да мало ли здесь недовольных тем, что мы эти земли заняли и не пускаем никого. Здесь и пастбища, и ловы, и борти. Кто-то ведь раньше ими пользовался. А теперь это всё наше. У нас тут часто бывали сшибки с местными, хотя, вроде, и покорились они. Всё, идем. Атаман ждать не любит.
Кликнув Лекшу, возившегося в углу с конями, вышли втроем из сарая и неспешно, как и положено серьезным людям, зашагали к самому большому дому, перед которым высились, воткнутые в землю, бунчуки с привязанными волчьими и лисьими хвостами, и стояли два воина в сбитых на бок меховых шапках, широких шароварах, заправленных в кожаные сапоги. Правые руки они держали на рукояти сабель, а левыми опирались на пики, которые они и скрестили перед подошедшими.
- К атаману Ухо, - громко сказал Чуб, - ждет нас.