Этот удивительный ребенок родился точной копией своего отца. С бледной кожей, пронзительно голубыми огромными глазами и кудрявыми светло-русыми волосами. Его назвали Денис, а с легкой руки его веселой мамы стали звать просто Дэн.
В полгода он пошел, в три года, сидя на полу, читал книги. Сначала детские, а потом все, которые были в доме. На улице он никогда не играл в песочнице с одногодками. Он рассматривал людей, птиц, не боялся собак, которые беспрекословно давали ему себя гладить.
Однажды научившись ходить, он никогда не падал, всегда правильно ставя свои маленькие ножки. Гуляя с отцом — а когда тот был на гастролях, мальчик отказывался выходить из дома, — он не держался за руку, но никогда не терялся и всегда знал, где в данный момент находится его отец.
До пяти лет Дэн не говорил. Старая и мудрая врач сказала: " Ну и что вы мне хвастаетесь молчащим мальчиком? Он у вас заговорит, когда захочет. Сразу и хорошо. И тогда вам мало не покажется..."
И до пяти лет папа и Дэн разговаривали молча. Они просто смотрели друг на друга и всё понимали без слов. Сын молча рассказывал отцу содержание прочитанных книг, задавал вопросы. Отец так же молча с огромной любовью глядя на сына, отвечал...
С мамой у Дэна не было такого тесного контакта, но они любили друг друга. А что надо еще?
В пять лет Дэн заговорил. Как и предсказывала врач, заговорил связно и грамотно. Но был лаконичен и немногословен, однажды вечером вдруг попросив вслух купить ему на день рождения Большую энциклопедию. На предложение обалдевшего от такой радости отца купить сыну компьютер, тот, пожав плечами, просто сказал: — «Он мне не нужен».
Через два месяца его учебы в первом классе молоденькая учительница отвела отца в сторонку и, краснея и заикаясь, спросила: «Вы знаете, кто такие дети — „индиго“?
Папа кивнул головой, не до конца понимая смысл этого красивого слова. Конечно, он слышал, что „индиго“ — это дети нового, принципиально другого поколения, черпающие свои знания из всеобщего разума и общающиеся только с себе подобными на ином уровне восприятия информации. Но не более того...
— „Он у Вас — „индиго“. Ему нельзя учиться в обычной школе. Здесь его погубят“
— „А что делать?“
— „Я слышала, есть специальные школы. Я попробую помочь вам и дать адрес. Через моих институтских друзей“.
На следующий день папа Сидоров уезжал на гастроли, и они договорились, что он зайдет в школу через неделю.
Поздно вечером домой пришла мама. После „очередного творческого банкета“, с пьяными рассказами о том, как её боготворят „истинные ценители её таланта“. Папа Сидоров стал ей рассказывать про сына и специальную школу. Но это было бесполезно. Нарастал очередной скандал.
Ему не дал вспыхнуть Дэн. Мальчик вышел из своей комнаты и, взяв папу за руку, тихо сказал: » Не надо. Ей ведь тяжело«.
С тяжелой душой папа Сидоров уехал, но через три дня вернулся. Он прервал гастроли, потому что все эти три дня никто не подходил к домашнему телефону. На скамейке перед подъездом сидели соседки, которые доброжелательно сообщили папе Сидорову всю правду. После его отъезда в квартиру нагрянула мужская компания, которая не выходит оттуда уже три дня, и лишь иногда кто-то из них бегает в магазин за продуктами и бутылками. Дэн первую ночь провел в домике на детской площадке, Потом его забрала к себе одна из соседок.
Как во сне Сидоров поднялся на свой этаж, вставил ключ и открыл дверь. В нос ударил многоярусный запах запоя. Опустив на пол чемодан, папа Сидоров прошел в спальню. На раскиданной кровати, во всей своей великолепной наготе спала, раскинув руки, его жена. Рядом, такой же обнаженный, лежал какой-то небритый мужчина, отчаянно храпя. Второй мужчина, в папином халате, едва прикрывавшем могучее волосатое тело, тоже храпел, сидя в кресле.
Сидоров уже не осознавал, что делал. На стене над кроватью висела старинная шашка. Его жена утверждала, что шашка принадлежала одному из её далеких предков. Он снял шашку и наотмашь ударил острым клинком по телу жены. Кровь хлынула фонтаном, залив лежащего рядом мужчину. Тот проснулся и, увидел окровавленное женское тело, громко закричал. Его крик словно подхлестнул Сидорова, и он нанес еще несколько ударов по неподвижному телу жены. К счастью, она умерла сразу же, не выходя из своего тяжелого сна. Не обращая внимания на убегающих от него мужчин, Сидоров сел на кровать и погладил её роскошные волосы, уже пропитавшиеся кровью. Затем он подошел к окну, аккуратно отодвинул портьеру, открыл окно и, поднявшись на подоконник, шагнул вниз.
Он не успел увидеть, что в комнату мгновением раньше вошел Дэн...
Их похоронили в одной могиле. В последний путь их провожала бабушка Дэна, приехавшая из Кинешмы и несколько музыкантов — приятелей папы. С мамой не простился никто, и ни одного слова о ней на скромных поминках сказано не было.
Дэна забрала с собой бабушка. Несмотря на наличие многочисленной родни у мамы, никто из них не изъявил желания взять мальчика. Но зато с удовольствием приняли половину стоимости спешно проданной квартиры. В старинном русском городе Кинешма мало кто знал такое слово как «индиго», и Дэн просто рос сам по себе. В школе, куда его сразу же отвела сознательная бабушка, через некоторое время на него махнули рукой, разрешив свободный график посещения занятий. Он мог бы сразу сдать экзамен на аттестат, но некоторые предметы, такие, как история, в её школьной версии, литература и общественные науки просто не поддавались пониманию Дэна. И мудрые провинциальные преподаватели приняли верное решение — пусть Дэн числится в школе, переходит из класса в класс и изредка появляется, чтобы быть в поле зрения.
И Дэн так и рос в тихом городке. Друзей он себе не нашел. С бабушкой, одиноко жившей в маленьком покосившемся домике, он сразу же нашел полное душевное взаимопонимание. Она, своим природным чутьем угадавшая в нем что-то странное и возвышенное, даже привела к нему местного священника, отца Онуфрия. Тот, побыв с мальчиком минут десять, сказал после бабушке: «Не от мира сего отрок. Но добрый. В церковь его не води насильно, не надо. Захочет — сам придет. И в душу не лезь. Пусть живет, как Бог положит».
И бабушка не лезла в душу. Ранее полученные от папы Дэна деньги бабушка сохранила. Вот на них, на свою пенсию, да на вырученную от продажи городской квартиры половинку, они и жили. Скромно и тихо.
В школу Дэн иногда заходил. Учителя давно не спрашивали его по школьной программе, зная, что знания мальчика превосходят их собственные. И лишь старый ботаник, вечно ходивший в дырявой обуви и заштопанных рубашках, запирался с Дэном в своем кабинете, где они о чем-то подолгу говорили. Или молчали? По крайней мере, попытки любопытных подслушать, о чем могут говорить два «блаженных», ни к чему не привели.
В свободное время, которого у Дэна было, как вы догадываетесь, очень много, он ходил по городу и его окрестностям, жадно впитывая всё окружающее. Голоса птиц, шум машин, голоса и мысли людей. Его уже все знали, и он стал своеобразной достопримечательностью города.
Как-то, сразу после своего приезда в Кинешму, Дэн сидел на берегу протекавшей по городку речки и просто смотрел на воду. Его окружила стайка местных мальчишек во главе с рыжеголовым вожаком.
Подойдя к Дэну, вожак сбил с его головы городскую панаму и грозно спросил: «Ну, что, чужак, по морде хочешь?». Остальные мальчишки столпились вокруг, предвкушая забаву. Дэн спокойно посмотрел на обидчика. Его глаза были прозрачно-голубыми, и в них не было ни капли страха. Он просто сказал: «Ты — Петя. У тебя очень больна мама, а папа каждый день приходит пьяный. Маме надо делать операцию, но она не хочет идти в больницу. Уговори её».
Петька и остальные пацаны оцепенели. Дэн спокойно встал, поднял свою панаму и пошел сквозь расступившихся ребят. Глядя ему в спину, Петька вдруг охрипшим голосом сказал: «Кто его тронет — сам башку оторву».
Прошло несколько лет.
Дэн пользовался безграничным авторитетом в городе. Люди уже давно поняли, что спрашивать его о всякой бытовой ерунде бесполезно. Услышав такой вопрос, Дэн пожимал плечами и уходил в сторону и никогда уже больше не разговаривал с человеком, задавшим вопрос. Теперь лишь самым уважаемым в городе людям дозволялось подойти к мальчику и попросить совета, и люди уже сами оберегали Дэна как «последний патрон» — на крайний случай. И хотя в его советах редко содержались прямые ответы на жизненные проблемы, волновавшие людей, он всегда очень точно определял им направления их действий. То есть, четко намечал путь, по которому следовало идти.
Как-то вечером к Дэну зашел Петр. Даже у взрослых мужиков язык бы не повернулся назвать его Петькой. Высокий, плечистый, с упрямыми скулами и нагловатыми прищуренными глазами семнадцатилетний Петр давно стал полукриминальным лидером города. Чтобы убрать приставку «полу-» ему оставалось сделать последний шаг. И он собирался сделать этот шаг следующей ночью, убрав своего конкурента.
Тогда, после памятной встречи на берегу, Петр отвез мать в больницу, и ей сделали операцию. Но судьба безжалостна, и в прошлом году и отец и мать погибли, сгорев пьяными в бане, и Петра уже ничего не сдерживало в этой жизни. Но уважение и какое-то внутреннее расположение к Дэну осталось. Петр предчувствовал, что этот худощавый паренек с такими ясными голубыми глазами имеет прямую власть над его судьбой. Вот и сейчас он пришел, нет, не за советом, а просто почувствовать и получить поддержку.
Они сидели молча за столом — Петр, опустив глаза и лишь изредка поглядывая на Дэна; Дэн, прямо глядя на своего молчащего гостя. Потом Дэн сказал: «Поступай, как знаешь. Это твоя судьба, и ты никого не сможешь обвинить. Мы увидимся. Не скоро», встал и ушел из комнаты.
Ночью, на окраине города, была «разборка». Прозвучали выстрелы, пролилась кровь. Милиция сработала четко, и Петра «со товарищи» взяли уже на следующий день. На следствии он взял всё на себя, вел себя спокойно и уверенно, словно зная судьбу наперед. Срок он получил не малый, и, выходя под конвоем со скованными руками из зала суда, весело подмигнул сидящему в самом углу зала Дэну. Мол, не робей, парень, ты же обещал — еще увидимся....
Через несколько дней после суда бабушка Дэна получила телеграмму о болезни своей дальней родственницы и засобиралась в дорогу. Когда, купив билет на поезд, она зашла домой за своим чемоданчиком с домашними пирогами, Дэн встал перед ней: «Не уезжай!».
Не послушалась. Вечером в поезде она заступилась за молоденькую девушку, и пьяный «дембель» толкнул бабушку. Виском на угол вагонного столбика. Её хоронил весь город. Всем городом потом писали бумагу, чтобы Дэна оставили в бабушкином доме на «воспитание всего общества». Но инспекция по делам несовершеннолетних была неумолима и, заколотив дом, Дэн отправился в интернат.