Константин Николаевич Степаненко / Петля Мебиуса — 1

«Добро должно быть...»
С. Кулаками
(современный японский каратист — философ)

«Любую ситуацию надо обращать в свою пользу» — морщась и стараясь не наступать на ушибленную ногу, Матвей собирался на работу. Сегодня этот процесс проходил медленнее обычного. С учетом травмы и еще не до конца сфокусированного зрения неловкие движения могли привести к преждевременному пробуждению остальной семьи. Что было совсем нежелательно. Если только Матвей не хотел услышать о себе что-либо новое и оригинальное...

Травма была сугубо бытовой — вчера, находясь в возвышенно-поэтическом настроении после состоявшейся встречи друзей, Матвей банально ушиб ногу о ножку кровати. Но ушиб сильно, размашисто, как и подобает широкому русскому человеку, выросшему в стране необъятных просторов и бесконечных полетов души.

В стопе что-то хрустнуло, и к утру она предательски распухла и посинела.

Идея травмопункта отпала сразу. Что они там понимают в пацанских ушибах? Костоломы, лишенные чувства сострадания. Попадали в их безжалостные руки, знаем. Будут мучить, выворачивая ногу на рентгене, потом закатают всю стопу до колена в гипс. Чесаться будет... Да и вообще, эти кости, как и ребра, должны заживать в движении. Поэтому нога, с помощью тихо, но внятно произносимых, всяких — разных слов, была решительно упакована в самый просторный из имеющихся туфель, и Матвей заковылял на стоянку. По пути он репетировал про себя разные варианты своих небрежных ответов на предстоящие вопросы сослуживцев. Там были и падение со строптивой лошади, и неудачный удар ногой при отработке удара «мамаши-гири» в спортзале и много еще чего, по-гусарски залихватского.

Хорошо ещё, что нога была левая, а машина — с автоматической коробкой передач, и не надо было жать на педаль этим сгустком боли. Запарковав автомобиль и, стараясь прихрамывать как можно более элегантно, Матвей вошел в холл и израсходовал первый из заготовленных вариантов ответа на охранника. Ответы №№ 2 — 10 были изложены другим встреченным сослуживцам. К чести сослуживцев, а вернее, сослуживиц, они не докучали нудными расспросами, а две из них мило предложили занести кофе в кабинет.

И вот он, наконец, отдельный кабинет! Усевшись в родное рабочее кресло, Матвей перевел дух и включил компьютер, привычно углубившись в традиционный обзор новостей. Был просмотрен весь спектр мусорного потока информации, от Компромата до «желтой» прессы. Глаза и мозг привычно фиксировали изменения, обтекая уже известное.

Матвей вспоминал, как в свое время, «в прежней жизни», надо было за двадцать утренних минут просмотреть около 300 печатных страниц ежедневного информационного обзора ТАСС, выделив из него нужное для текущей работы. И, не дай Бог, если начальник или сослуживцы уличат тебя в некомпетентности или незнании! Так что привычка читать «по диагонали» или сразу целыми фрагментами прочно вошла в плоть и кровь, мешая в быту «смаковать» длинные, а-ля Пришвин, описания природы или иные душещипательные длинноты текста в художественной литературе.

Пока перед глазами бежали строчки информации, обещание принести кофе было выполнено. Дважды. И исполнительницы, встретившись в дверях — одна на входе, другая на выходе — посмотрели друг на друга отнюдь не дружелюбно.

Но сейчас не об этом.

На этот день подвигов запланировано не было, и Матвей хотел, доработав свой очередной аналитический обзор, успеть уехать домой до часа пик. Свободный распорядок рабочего дня и положение Матвея в офисе позволяли ему это сделать, и он уже предвкушал, как, доковыляв до дому, он снимет эти ненавистные туфли и досмотрит, наконец, с любимого дивана очередной исторический DVD-фильм.

Волнующее ощущение давних геройских времен, отсутствие рекламы и стаканчик — другой любимого ирландского «Джемесона» — что еще надо человеку, чтобы не замечать неуклонно приближающейся спокойной старости!

В этот успокаивающий момент мыслительного процесса дверь в кабинет открылась, и в скромное помещение стремительно вошел работодатель Матвея. С руководителем корпорации, в которой на штатной ступеньке советника трудился Матвей, у него давно уже сложились приятельские отношения. Основанные на полном доверии, эти отношения закрепились на том уровне, который полностью устраивал обоих. Заверений в дружбе и периодических возлияний по этому поводу не требовались, что гарантировало от впадения в состояние — «с тобой навеки», и неизбежного его последствия, то есть полного разрыва.

Конечно, Матвея насторожило, что руководитель, потомственный, в четырех предыдущих поколениях интеллектуал, вошел в его кабинет без стука. Но когда тот, не поздоровавшись и не принося извинений за бесцеремонность своего вторжения, буквально плюхнулся (без разрешения!!) в кресло напротив Матвея, тот сразу понял — «кина» сегодня не будет.

И опять угадал.

Вторая чашка кофе пришлась весьма кстати, и пока работодатель вкушал еще горячий и ароматный напиток мелкими глоточками, он немного успокоился и сумел более или менее связно изложить причину своего столь необычного поведения.

Павел

Как выяснилось, у работодателя есть дальний родственник, Павел. Они оба происходят от могучего генеалогического древа российских столбовых дворян, ведущих свой род чуть ли ни от Рюриковичей. Или где-то совсем рядом. В этом славном роду был представлен весь ряд полезных для России занятий — от военачальников до личностей творческих.

Та ветвь, которую сейчас замыкал Павел, цвела перед ним пышным соцветием именитых музыкантов и художников, внесших заметный вклад в культурную жизнь страны, но, к сожалению, не оставивших достойного потомства. Да и вообще никакого потомства, кроме Павла, они не оставили. Этот же формальный продолжатель славных фамилий никакими талантами не блистал и влачил свою земную жизнь, потихоньку продавая остатки того творческого наследия, которое упало на него в виде нескольких дач, квартир, книг, картин и рукописей.

К его чести надо сказать, что распродавал он всё это весьма умеренно, жизнь вел скромную, и значительную часть наследства сумел сохранить. А часть эта выражалась, прежде всего, в большом количестве картин одного из его славных дедушек, жившего на рубеже 19 и 20-ых веков. Художник творил в своеобразной примитивно-натуралистической манере, в своё время не был особо востребован, но сумел выжить и нормально прожить даже в непростое советское довоенное время.

«Это сейчас — добавил работодатель — его картины вдруг стали пользоваться бешеным спросом. Сначала за рубежом, а потом и в самой России».

Так вот. Павел женился на такой же скромной девушке, у них подрастал сын. С родственниками, то есть с другими потомками некогда могучего, но сильно потрепанного историей рода, они общались крайне редко. Только с работодателем Матвея, который оказывал им помощь, в том числе по продаже некоторых из предметов наследства, Павел поддерживал нерегулярный, но постоянный контакт.

Павел уже давно не звонил своему дальнему родственнику, но вдруг вчера вечером позвонил. Речь его была путана, хотя пьяным он не казался. Он сказал, что его жена и сын погибли, ему самому жить не хочется, и он просил своего родственника заехать к нему и взять что-нибудь на память. В знак признательности за ту помощь, которую тот оказывал Павлу и его семье.

«А всё остальное — сказал в заключение Павел, — завещаю делу общему, делу славному».

Эти его последние слова серьезно встревожили родственника, который раньше не замечал в Павле ни склонности к духовной либо оккультной жизни, ни подобного высокого стиля изложения своих мыслей. По его словам, Павел был эдаким середнячком — здоровячком, не дураком выпить и вставить крепкое словцо в свою незамысловатую речь.

На безмолвный вопрос Матвея, глазами спросившего — «с чего бы это вдруг такое явление в такой семье?» — его работодатель ответил, что Павел был рожден домработницей в наскоро оформленном браке от уже очень немолодого отца, и семейные предания гласили, что даже вовсе не от него, а от их садовника.

А от осины, как известно, не родятся апельсины...

Но Павла, с его незатейливостью и искренностью, все многочисленные, но бездетные и старенькие родственники всё равно любили и, уходя в мир иной, отписывали ему всё своё движимое и недвижимое...

Возможно, они надеялись, что Павел останется хранителем этого большого семейного очага, и его потомки смогут разжечь в нём огонь былого.

И вот теперь — «дело общее, дело славное...»

Знакомый холодок пробежал по спине Матвея, и он понял, что просто обязан «войти» в эту историю и помочь. Как «войти» и кому помочь, он ещё не понимал, но уже чувствовал — «началось!».

Через минуту они уже звонили Павлу. Тот не сразу взял трубку, и по включенной «громкой» связи Матвей услышал какой-то бесцветный голос — «Да?».

Получивший четкие инструкции, «босс» Матвея бодрым, даже излишне бодрым, голосом начал: — «Паша, это я. Можно к тебе сегодня подъехать? Только я сам не могу, уезжаю в командировку. Можно, к тебе мой близкий друг подъедет? Если помощь нужна, он поможет. Это — очень хороший человек, Паша, и я ему очень доверяю. Можно, Паша?»

На той стороне провода было молчание. Матвей инстинктивно почувствовал, что стоящий там человек просто безразлично пожал плечами.

По знаку Матвея «босс» сказал: — «Ну, вот и хорошо. Тогда я передаю ему трубку».

Матвею с трудом удалось получить у едва выговаривающего слова Павла его адрес (тот жил за городом, в старинном поселке московских художников) и договориться, что попробует подъехать через час.

Движение по Москве не предсказуемо, но, на удивление, Матвею удалось уже через сорок минут въехать в поселок. Всю дорогу его не покидала мысль, каким же образом можно охарактеризовать манеру разговора этого Павла. И только буквально у самых ворот участка к нему пришло это слово. «Зомбирован». Да, действительно, Павел разговаривал с интонациями и дикцией человека, психика которого находится под сильным внешним воздействием.

Матвей выключил двигатель и, морщась от боли в ноге, вышел на воздух. Красота! Словно и нет в пяти минутах езды отсюда этого огромного мегаполиса с его автомобильными пробками на всех дорогах, толпами бегущих по своим делам озабоченных людей, загазованным воздухом и страдающими от всего этого деревьями. Здесь, в поселке, на вас обрушивалась тишина, которую почти не нарушали посторонние звуки. Старые почерневшие заборы, уже изрядно потесненные современными кирпично-кованными оградами, окружали огромные участки с вековыми деревьями.

У участка Павла был высокий, почти черный забор, сделанный, видимо, еще в позапрошлом веке из негниющих полубревен неведомой теперь породы. Такие же ворота, украшенные когда-то изящной, а сейчас просто угадываемой резьбой, явно не открывались уже несколько лет, и стали просто частью этого вечного забора. Калиткой же пользовались, и она легко поддалась на нажим рукой.

Участок, в далекой глубине которого виднелся почти княжеский терем, зарос травой, уже давно забывшей, что такое коса. Фруктовые и лиственные деревья, высаженные в определенном порядке давними хозяевами, просто разрослись, придавая этому уже лесному уголку неизъяснимую прелесть и очарование.

Если автомобиль давно не въезжал на этот участок, то пешеходная дорожка, даже не выложенная плиткой, была хорошо проторена и, по всей видимости, активно использовалась.

По этой дорожке, прихрамывая и завидуя такому великолепному участку в такой близости от Москвы, Матвей подошел к крыльцу. Вблизи дом был еще старше, чем казался издалека. Очарование терема исчезло, и в глаза бывалому дачнику сразу бросились щербатые доски полусгнившего крыльца, треснувший фундамент, поросшие зеленоватым мхом бревна нижних венцов сруба. Дом давным-давно рубили какие-то явно не московские мастера. Московско-ярославский стиль деревянного зодчества веселенький, с петушками и солнышками, с какой-то лубочной крикливостью. Этот же дом был сложен серьезно, основательно, без единого излишества. Словно хмурясь, смотрел он на заросший сад своими стрельчатыми, вытянутыми вверх окнами, где верхняя часть стекол была собрана из мозаики. И балкончик верхней башенки был точной копией католического амвона, с которого в соборах наставляют грешные католические души на путь истинный.