Утром, когда Матвей «случайно» столкнулся с Дымовым у входа в бар (а куда еще идти утром двум интеллигентным белым людям в провинциальном африканском городке, если им не надо работать?), у обоих были одинаково красные глаза, похожий вдумчивый взгляд и заторможенность в движениях. Это их сближало.
Первый бокал пива растворился в организме, не дойдя до желудка. Дымов смачно рыгнул, что вполне допускалось в местном обществе. Матвей сдержался. Специально обученный бармен тут же налил по второму бокалу и, повинуясь указующим жестам Матвея, поставил перед ними две рюмки. Наполнив их, он хотел убрать бутылку, но подал голос Дымов.
- Оставь бутылку.
Это было сказано хрипло, но очень убедительно.
Бармен показал было на колотый лёд, с которого еще не успели слететь мухи, но, сразу сообразив, что белым эстетам станет дурно прямо здесь, заменил лед мелко нарезанной папайей.
Выпили молча, и Матвей сразу же налил по второй, демонстрируя твердость руки и меткость глаза. Налив, кивнул. Выпили. Закусили папайей.
Не было сказано ни слова, но оба почувствовали, как буквально на глазах крепнет взаимное доверие. В этот светлый для каждого нормального мужика момент важно поймать за хвост хоть одну из зарождающихся в голове мыслей и суметь изложить её собеседнику в возможно более связном виде. Матвей выжидал. Если говорить честно, он молчал не в силу своего неизменного профессионализма, а просто потому, что говорить не хотелось.
Дымов поднял голову и, наливая столь же твердой рукой по третьей, словно продолжил вчерашний разговор
–Ты думаешь, это мы баб выбираем? Хрен!
И если начало этой фразы было хриплым и неуверенным, то слово «Хрен!» прозвучало жестко и убедительно.
За это и чокнулись.
Глубина сказанного погрузила их в молчание еще на пару минут. Но теперь это было не безмолвное созерцание себя, внутреннего. Это был мыслительный процесс, глубокое осмысление сокровенного смысла сказанного, проникновение в доступные только им хитросплетения жизненных нюансов с провидением Господним.
Когда Дымов запил мыслительный процесс пивом, его словно прорвало.
- Не беру эту страну – здесь мы чужие. Но у нас, в России, в любом городке, идешь просто по улице, и сердце обмирает. Девчонки, девушки, женщины. Красивые, приветливые, желанные. И с каждым годом их больше. Потому, что каждый год все новые девчонки превращаются в женщин, понимающих свою привлекательность и умеющих ею пользоваться, да и прежние еще неплохи. Скользишь по ним всем глазами и думаешь – а ведь каждой из вас, и уже кому-то надоевшей и только вылупившейся, хочется найти в жизни надежное плечо. Чтобы и опереться, и поплакаться. И чувствуешь, что ты и есть это плечо! И возникает у тебя иллюзия, что это ты выбираешь, кого бы облагодетельствовать, опекнуть, так сказать. Ищешь ту, отзывчивую и добрую, которая распахнет тебе в ответ свою душу и скажет – «Даже если не останешься, хоть побывай, дружок…»
И не понять тебе, изначально глупому, что ты не охотник, ты – добыча. И ловят тебя, самца тупого, на самый обычный набор приманок – робость, жалость и желудок. Заглотил приманку – тебя вываживают, то на коротком, то на длинном поводке. Присматриваются и оценивают. Обнюхивают. Ослепленный собственным величием, ты не опускаешь головы и не видишь, что расставлены и другие сети. На других самцов. Идет изучение нескольких потенциальных жертв, когда ни один из нас не отпускается на волю.
Всё, выбор сделан. Тебе разрешили завоевать крепость, окольцевать её и закрепить штампом в паспорте. Это у Дюма клеймо позорило женщину. У нас клеймо в паспорте женщины свидетельствует о её удаче и равнозначно тавру на коже мужика, означающему его переход в собственность. Лучше бы сразу на лоб ставили, туда, где потом рога вырастут…
Матвей молчал. Он как–то сразу догадался, что Дымов начал так издалека разговор о своей первой жене. А может, были и другие, заслуживающие, по мнению Дымова, такого предисловия. Чтобы попытаться вникнуть и рассудить, нужно выслушать, по крайней мере, мнение двух сторон. Но вникать не хотелось, Дымов говорил складно, да и не совсем глупые и очевидные вещи. Так что слушать его было интересно, за что хотелось глубокомысленно выпить. Что они и сделали. Четвертая прошла «соколом»; плечи распрямились, глаза засверкали, враги измельчали, и их хотелось рубить.
Голос Дымова окреп. Речь его лилась мощно и уверенно. Вот что значит – лингвист по образованию. Умеет, чёрт, работать голосом и нанизывать слова на нить повествования!
- Потом приводят тебя в стойло, – Дымов глотнул пива, - и для верности закрепляют беременностью. Или своей болезнью. Хронической или не очень, но вызывающей у тебя жалость. Наиболее умелые закрепляют мужика тем и другим. И вот, когда ты уже сидишь на прочном поводке, «цветы жизни» начинают меняться. Трансформироваться, модифицироваться и мимикрировать… Всё, как в сказке: гадкий утёнок – лебедь – лягушка – Баба – Яга. Только всё это хаотически, без всякой логики. Не знаешь, с кем засыпаешь и с кем проснешься. Иной раз даже не знаешь, кто из них тебя дома встретит. Боишься поцеловать лебедя, чтобы не превратилась в лягушку. А Бабу – Ягу и целовать-то противно. Вот и не целуешь… Долго… Еще бы и язык ей прижечь… И жало, что под хвостом, как у скорпиона…. Раскаленным железом…
Голос Дымова падал с недавно завоеванных им высот, глаз стал туманиться.
- Ты перестал меня любить… Тебе наплевать на мою маму… Все люди, как люди, а ты – неудачник
Явно процитировав кого-то противным голосом, Дымов сделал попытку уронить голову на стойку бара.
Матвей встрепенулся. «Уход» Дымова в себя не входил в его сегодняшние планы.
Удар Дымова по плечу – наполненные стакашки – «Ну, за настоящих мужиков, прошедших школу, любовь и Анголу!» - выпили – закусили. Никакой расслабухи, только вперёд!
- Слушай, братан, наплюй на это. Ты же мужик был всегда. Я тебя таким орлом помню! Тебе же все завидовали – талантливый, перспективный. Сейчас ты, вообще, на коне. Состоялся, жизнь удалась.
Поток лести продолжался всю бутылку. Когда бармен, по знаку Матвея, поставил на стойку перед ними вторую литровую ёмкость, Дымов уже сидел на барном табурете гордым орлом, время от времени встряхивал головой и был готов сейчас же доказать свою исключительность.
Матвей продолжал плести свою сеть. Он чувствовал, что Дымов уже подведен к желанной черте, и нанесение последнего, артистически – точного удара было только делом техники.
- Ну, брат, даже не ожидал тебя здесь встретить. Видимо, Ангола обладает способностью возвращать к себе тех, кто здесь побывал. А еще кого из наших ты здесь видел? Ты ведь здесь – большой босс, тебе все должны докладываться.
Дымов принял еще более горделивую позу, но ухитрился не упасть с табурета.
- Да, наших здесь много. Делаем интересное и денежное дело. Деньги очень серьезные. Но есть и риск… А ребята наши есть, и некоторые даже здесь, на юге. Скоро все увидимся. Вот на днях как раз большая встреча… Можешь поехать со мной. Сейчас вернусь, расскажу….
Дымов кое-как сполз с табурета и, пошатываясь, направился в очередной раз в сторону туалетной комнаты. Матвей, стараясь стряхнуть с себя хмель, пытался настроить себя на продолжение разговора, приобретающего всё более интересный характер. Особенно, с учетом увиденных им вчера вечером документов. Бар постепенно наполнялся посетителями. Дело было к полудню, времени первого коктейля для белых, после которого они уже не работали. Местные же, оставаясь без руководства, в лучшем случае только имитировали послеобеденную трудовую деятельность. Вместо бармена, ушедшего из-за стойки сразу после ухода Дымова, пришел его помощник, сразу наливший Матвею еще один бокал пива.
«Что-то долго нет Дымова. Не уснул бы там» - не совсем трезво ворочая мыслями Матвей решил тоже освежиться и направился в туалет.
Там не было никого. Дверь одной из двух кабинок была заперта. Стукнув по ней кулаком, Матвей весело крикнул:
- Не спи здесь! - и хотел уже пройти мимо. Кабинка молчала. «Спинным мозгом» почувствовав беду, Матвей с силой рванул дверцу на себя и чуть не упал – дверца не была заперта.
Дымов сидел на унитазе, откинувшись на заднюю стенку тесной кабинки. Из его груди, ровно из того места, где так недавно билось сердце, торчала медная рукоять кинжала. Матвей знал этот вид оружия. Нож диверсанта, которым были вооружены португальские коммандос времен колониального прошлого этой страны. Узкий и прямой, с неострыми гранями, этот нож – кинжал идеально подходил для метания или прямого поражающего удара. Дымов был убит профессионально. Молниеносный удар точно в сердце, по самую рукоять. На рубашке почти не было крови.
За спиной Матвея послышался топот. В помещение ворвалась группа местных, в камуфляжной форме и с оружием наизготовку. Отсутствие знаков различия не позволила определить, какая из силовых структур проводила эту операцию. Да и какая разница? Матвей сразу же получил удар прикладом родного российского «Калашникова» в живот, руки были выкручены и скованы наручниками за спиной. Его выволокли в помещение бара и, не давая встать на ноги, проволокли по грязному полу в холл гостиницы. Там пришедший в себя Матвей попытался обратиться к портье, но получил удар прикладом по голове и потерял сознание.
Когда сознание с трудом, но вернулось, Матвей обнаружил себя лежащим на земляном полу тесной коморки с зарешеченным окном. Связанных за спиной рук он почти не чувствовал, ныло всё тело. Голова трещала, видимо, не только от удара прикладом. А как хотелось пить!
«Блин, вот вляпался. Долго в ангольской тюрьме я не протяну». Матвею приходилось ранее по долгу службы посещать африканские тюрьмы, и он знал, что белый может там выжить только в приключенческом кино.
«Хоть бы руки развязали, братья по классовой борьбе, было - бы чем организовать попытку к бегству. Лучше уж от пули…».
Тягостные, еще не вполне трезвые мысли Матвея прервал скрежет отпираемой двери.
«Замочек-то еще колониальный. Как и ножик» - в голове Матвея едва успела проползти эта мысль, как в камеру вошли трое горилообразных черных мужчин в камуфляже и … «Пятачок». Пока один из «камуфляжей» неуклюже отмыкал наручники на руках Матвея, и тот, кряхтя, растирал свои затекшие конечности, «Пятачок» скороговоркой вводил своего земляка в курс дела.
- Вас взяли, потому что в полицию поступила информация, что Вы с Дымовым пили и ругались, почти дрались, вторые сутки. Но на ноже ваших отпечатков пальцев пока не нашли, нож отправили в столицу вместе с вашим стаканом из бара. Ответ придет через неделю, не раньше. Прямых свидетелей, что это вы ударили ножом, тоже нет. Следствие идет. Пришлось дать одну (тут «Пятачок» сделал паузу»)…. вторую пару тысяч, чтобы вас отпустили. Временно. Выезжать из города нельзя до окончания следствия. Да, бармен просит заплатить ему по счету.
Вполуха слушая «Пятачка» и разминая руки и мозги, Матвей напряженно думал.
«Приехали слишком быстро, значит, кто-то их вызвал еще до того, как я вошел в туалет. И они ждали, когда я туда войду. Да и кинулись на меня сразу. Значит, приехали целенаправленно за мной. Какие, к черту, отпечатки пальцев здесь, в Анголе! Шито белыми нитками. Но легенду про отпечатки мог придумать только белый, чтобы держать меня на крючке. Неделю, а может, и больше. Ведь «посадить» мои отпечатки на нож могут в любой хорошей лаборатории. Таким образом, меня целенаправленно выводят из игры. Причем, не устраняют физически, что гораздо проще, а цивилизованно выводят, создавая компромат. Пошла игра… А Дымова всё равно жалко.
Теперь «Пятачок». Свинообразное парнокопытное отряда жуков – навозников. То, что ты врешь про данную тобой взятку, это, конечно, твоё, крысиное, дело. Но то, что ты – мелочный, и даже в этой ситуации помнишь про свой интерес, это для меня хорошо. И это значит, что спешки не было, тебе всё спокойно растолковали, и у тебя было даже время продумать свой «навар». А вот то, что ты успел поговорить с барменом, и тот знал, что меня выпустят – а как бы иначе я заплатил, это уже вдвойне интересно».
Закончив растирать кисти рук, Матвей устало и пьяно посмотрел на «Пятачка» и сказал заплетающимся языком:
- Спасибо, друг. Не забуду. Без тебя пропал бы в этой тюряге. Хочу пить и спать. Отвези меня в гостиницу.
Из всех вещей Матвею вернули только носовой платок, паспорт, билет на самолет до Москвы, кредитную карточку и ключ от гостиничного номера. Про мобильный телефон, часы и бумажник не имело смысла даже спрашивать.
Сидя с закрытыми глазами на заднем сидении машины «Пятачка», который, радостно болтая, вёз его подальше от застенков, Матвей еще раз проанализировал ситуацию. Прежде всего, он похвалил себя за то, что не стал фотографировать документы в номере Дымова, поскольку их наличие в его телефоне были бы серьезной уликой против него.
«То, что обыскали все мои вещи – очевидно. Как и то, что за всем этим стоят белые. Скорее всего, соотечественники. Итак, Дымова убили, когда он заговорил о деле и предстоящей встрече. До этого он дважды выходил «мыть руки» и возвращался невредимым. Вывод? Либо был микрофон, либо нас слушал бармен, единственный, кто всё время был рядом. В этом случае он должен знать русский язык. И скрывать это. Так кого они не хотят мне показывать? Если за всеми моими приключениями здесь стоят именно те, по чью душу я приехал, то тому, что я жив и меня только «пасут», есть только одно объяснение. Эти ребята боятся тех, кто меня сюда направил. И поэтому я должен закончить расследование и увезти тот результат, который всех устроит. А чтобы я не выкинул какой-либо фортель, меня подвесили на этот крючок – обвинение в убийстве соотечественника. Ловко, надо сказать. Обвинение «работает» и здесь и в России. Но Дымова жалко…
Значит, по сценарию я должен ждать, пока мне не подсунут версию двух убийств – Кульчитского и Дымова - и пропажи весьма круглой суммы денег. И даже, если подсунутая версия окажется грубой, то я, в силу моего безусловного профессионализма, должен буду отредактировать её и представить моим «работодателям» в должном виде.
Сухой остаток – я по-прежнему нахожусь между двух стволов, с неясными перспективами и одним трупом на совести. А времени у меня – одни, максимум двое суток».
Пока из плюсов, да и то сомнительных, были только «дымовские» документы, информация о «большой встрече» и дате поставки «чего-то». Кроме того, несколько прояснилась фигура «Пятачка». Он знает всех, всем сливает информацию. Такие, обычно, долго не живут. Но раз до сих пор жив и трудится в этой стране, значит, всех устраивает. Не исключено, что именно на него возложена миссия вывести Матвея на «правильную версию».
Сидя в машине за спиной не умолкающего «Пятачка», Матвей смотрел на его красную потную лысину, сидящую почти без шеи на покатых плечиках. Он почти физически чувствовал, как его обволакивает липкая паутина «пятачковых» мыслей. В них не было ничего угрожающего жизни самого Матвея. Была какая-то мелочность, что – ли, и страх. Страх за свою собственную жизнь. И Матвей понял, что именно эти два чувства – страх и деньги – составляли основу жизни «Пятачка». Причем подавляющим чувством был страх. Матвей буквально чувствовал, как «Пятачок» сидит, словно в коконе, в своем страхе и думает лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось, и Матвей улетел из Анголы.
Эта мысль входила и в матвеевские планы, поскольку до конца срока, отпущенного ему «работодателями» осталось три дня.