Пергамент
Уже подходя к двери гостиничного номера, Матвей ухватил, наконец, мысль, из глубин подсознания не дававшую ему покоя весь вечер. «Почему Мария Алексеевна так навязчиво внушала ему мысль о необходимости беречь холст. Говорила, что он может МНЕ пригодиться… Эскиз ведь передан дочери шефа. Что-то здесь не так!»
Уже в номере, удобно расположившись в кресле у туалетного столика, Матвей внимательно осмотрел переданный ему эскиз. Картинка, как картинка. Художник прорисовывал часть одеяния натурщицы, пытаясь передать воздушность и прозрачность одеяния девушки. И это ему удалось! Браво, Эдуард Мане! Матвей дал себе слова посмотреть в Сети саму картину «Нана» и прочитать историю её создания. Может, именно там скрыт секрет слов княжны.
Холст… Холст виден на изнанке картины и по её краям, закреплённым на подрамнике… Матвей внимательно изучил ткань изнанки, где четкими, почти печатными буквами была сделана надпись по-французки – «Алексису – на память о нашем Эдуарде». По словам княжны, эту надпись сделала вдова художника, подарившая эскиз Алексею Добужинскому. Оставим в покое каллиграфическую, почти мужскую руку писавшего. Но даже невооруженным глазом видна разница рогожи, на которой сделана надпись, и краёв холста, на котором написан эскиз.
Перенеся кресло от столика под стоящий в углу торшер (подальше от греха и той камеры, которая могла быть установлена над рабочим столиком), Матвей достал неизменно сопровождающий его во всех поездках походный ножик, известный во всем мире своим красным цветом и маленьким белым крестиком. Ни разу не точившийся и ни разу не подводивший его нож без труда помог отогнуть державшие холст картинки гвоздики – скобки. Так и есть, с обратной стороны к холсту был прикреплен чуть меньший по размеру пергамент, с неизвестными Матвею письменами. На самом холсте с обратной стороны действительно была сделана надпись изящным почерком - «Алексису на память о его студенческом друге Эдуарде». Пергамент плотно прилегал к холсту эскиза, а с оборотной стороны был закреплен таким же куском рогожи, на котором кто-то сделал уже повторную надпись. То есть, пергамент явно был кем-то довольно искусно спрятан. Матвей даже не стал гадать, кем именно.
«Серж! Брат княжны Сергей Алексеевич Добужинский! Историк, археолог, исследователь культов! Экспедиции, интерес гестапо, а, следовательно, фашистского оккультного общества Аненербе к его работе! Таинственная смерть в Северной Африке! Но почему именно мне Мария Алексеевна передала эту тайну? Что я ей сделал?
А с другой стороны – кому еще?»
Убедившись, что самостоятельно ему не закрепить на прежнее место холст Мане, Матвей перефотографировал пергамент, отправив фото на свою домашнюю почту. Фальшивую изнанку холста с продублированной надписью и сам пергамент, который мог стать серьезной уликой против него на таможне, он благополучно сжег.
«Теперь я понимаю, для чего в номерах отелей, даже для некурящих, лежат сувенирные спички!» - успел подумать Матвей, выбросив пепел в унитаз, и решительно открывая затем холодильник мини-бара.
Утром он проснулся рано, по московскому времени, позавтракал за уличным столиком, наслаждаясь утренней прохладой и нежными солнечными лучами. Затем, не торопясь прошел мимо величественного здания оперы, колоннада фасада которого еще не была испорчена очередью туристов. Поднявшись по улице вверх, вышел к бульвару, на другой стороне которого было невзрачное днём, без сумашедшей вечерне-ночной подсветки, серенькое зданьице «Красной мельницы». Разгульно-известное «Мулен Руж», французский канкан которого, воспетый полотнами талантливого карлика, и по совместительству – графа, Тулуза Лотрека, прекрасно освоили в наше время танцовщицы Африки и Украины.
А не зайти ли сюда вечером, чисто из уважения к Лотреку?
Но скорбная надпись над окошечком кассы гласила, что на ближайшие две недели все столики в кабаре забронированы. Рядом висел другой листок, гласивший - «Но, если очень хотите попасть, – звоните нам!». Далее были указаны номера телефонов.
«Ничего святого!» - вздохнул Матвей, которому в силу прямолинейности всех мозговых извилин, даже в голову не пришло покупать место за столиком, с видом на раскрашенных и визжащих девчонок, у французских перекупщиков. Недалеко были не менее известные «Фоли Берже» и «Крейзи Хорс», но уже как-то расхотелось.
Только начинали работать автотрамвайчики, возящие туристов на холм Монмартр, излюбленное место для «туристических» художников и сувенирщиков. В вагончике Матвей ехал один, если не считать совсем не выспавшуюся парочку, клевавшую, прижавшись друг к другу, носами, вместо того, чтобы любоваться видами Парижа, да и самого Монмартра, культовом ареале давнишнего, да и нынешнего, проживания совсем еще нищей художественной богемы. На вершине холма, в улочках вокруг собора и смотровой площадки, художники и продавцы сувениров только выставляли свои лотки, пространство вокруг которых уже через пару часов зальёт плотная толпа туристов. Матвей быстро нашел подходящего бородатого «типичного парижского художника» в черной вельветовой блузе и таком же берете, который давал своему помощнику дельные советы по установке прилавка.
- Куда ставишь, шлимазл! Где тебе руки делали? Этот гвоздик воткни себе в … спину. Опять упадет стенд, вычту из жалованья. Что значит, какого жалования? Того самого, шо, надрываясь, как индийский слон, плачу тебе я!
Матвей подошел к мэтру и тихо, по-русски, спросил.
- Это вы – самый известный русский художник на Монмартре? Хочу сделать заказ. Можем куда-то зайти, чтобы нас не затоптали?
В кладовке, заваленной сувенирными картинками, мольбертами, палитрами и тюбиками с краской, Матвей достал из пакета рамку, подрамник и холст великого Мане.
- Вот, упал шедевр со стены и сломался. Можно починить?
Увидев, как скривился «мэтр», добавил.
- Еще куплю две картинки такого же размера, чтобы, типа, парижский триптих на стене дома повесить. За них и за починку моей картины, если сделаешь при мне – сто евро.
- Сто двадцать и зайди через час.
- Сто и делаешь при мне, - в голосе Матвея прозвучала такая сталь, что «мэтр» поёжился, словно увидел призрака из прошлого.
- Дакор, в смысле – уговорил… За картинку боишься? Да ей цена – один евро.
- Это – подлинник Мане, - не удержался от похвальбы Матвей.
- Да иди … вы! Я таких Маней за час с десяток намалюю!
- Время пошло! – Матвей демонстративно посмотрел на часы.
Художник очень ловко натянул холст на подрамник, хотел, было, вставить их в прежнюю старинную рамку, но Матвей остановил его.
- Подбери мне пару картинок тоже маслом такого же размера. И чтобы были в одинаковых рамках. На эту такую же наденешь. На стене должны ровно смотреться.
Через 5 минут картинки были готовы. Получив свои сто евро, «парижский художник» лукаво взглянул на Матвея.
- Мане, говоришь? Будет Тициан или Шишкин, тоже заходи. Придадим товарный вид!
Строго и молча посмотрел на него Матвей. Выходя из каморки, протянул художнику старинную рамку от холста Мане.
- Это тебе. Бонус. Смотри, чтобы последнюю фотографию твою туда не вставили.
И возразить художнику было нечего. Да и не хотелось.
На том же трамвайчике Матвей вернулся на бульвар. Сонной парочки голубков он не увидел, как, впрочем, и других подозрительных личностей. Погулял по городу и обломал несколько типично европейских разводов – «Не поможете, я заблудился. У меня сломался мой Бентли, а я – представитель модного дома «….ди»! У меня как раз с собой несколько экземпляров новой коллекции. Могу продать совсем дешево, поскольку срочно нужны наличные на ремонт машины. Куда пошёл? Я – козёл?!!»
День прошел, как у обычного туриста. Даже удивительно стало, что можно так жить – спокойно, без «сверхзадач» Станиславского, ходить по иноземному городу простым туристом, наслаждаться видами. Правда, и Матвей это уже давно понял, есть здесь другой риск – «дежавю», то есть – «я это уже где-то и когда-то видел, и дома такие, и улицы, и соборы, и музеи. И даже картины этого художника, или даже эти же, уже видел». И пропадает чувство новизны, без которого неинтересно уже куда-то ездить. Если нет адреналина, который тебя подхватывает, несёт, а потом еще с полгода, до следующей поездки, заставляет острее воспринимать действительность, нет и смысла в этих разъездах – перелётах – чужих постелях и ресторанной кормёжке. Японцы, а за ними и остальные азиаты, придумали альтернативу чисто спортивному адреналину – они носят список мест, которые должны посетить и обязательно отметиться – фото + сувенир. При этом слушать гида не обязательно. Можно ведь потом в помоечной Сети посмотреть! Отсюда и их отношение к своим детям в путешествии. Не наше – «Стой тихо! Слушай тётю, она интересно рассказывает. Вечером спрошу. А потом бабушке расскажешь». Иностранцы на экскурсиях позволяют детям делать всё – бегать, орать. Боятся только одного – штрафов за разбитый экспонат.
Так бы и «приласкал» иной раз этих бесноватых неслухов, в сущности, виноватых лишь в том, что у них совершенно бескультурные родители. То же и с нашей страной хотят сделать, и почти уже сделали.
«УплОчено! Не мешай детю!»
Матвей не ел с утра, не позволил себе расслабиться чем-то игристо-французским, и его потянуло на привычное, как говорила его дочь, «занудно-стариковское брюзжание».
Вечером, по старой привычке, был проанализирован прошедший день, всё и все увиденные и услышанные, намечен план на завтра.
Ночью ему приснилась Мария Алексеевна Добужинская, словно уходящая от него в туман. Она молчала, но Матвей отчетливо слышал её голос.
- Прощайте. Помните про холст. Сергей тоже хотел бы этого!
Утром, на такси, Матвей направился к храму Александра Невского. Служитель у входа сообщил, что отца Сергея в храме нет, и появится он к вечерней службе. И поговорить с ним можно будет только после этого.
Весь день Матвей пробродил по городу как в тумане, долго сидел в скверах на лавочках, несколько раз заходил в кафе. Он сам не ожидал, что его так затронет эта женщина, с её необыкновенной судьбой и столь же необыкновенным завещанием. Снова и снова он прокручивал в голове рассказы княжны о её предках, семье и своей судьбе, пока эта информация не стала его собственной историей. Расскажет ли он её когда-нибудь, неизвестно, но то, что не забудет, это точно. Он даже решил записать её потом, в Москве, ибо знал закон постепенно теряющей мелочи памяти.
Повторно Матвей приехал к храму еще во время службы и, не рискуя зайти внутрь, стал ждать на скамейке напротив храма. Около 9 часов вечера, из храма стали выходить редкие прихожане. Потом появился и сам отец Сергий, на этот раз в одной рясе, без пиджака. Увидел Матвея, он сам подошел к нему и присел на скамейку.
- Мария Алексеевна ушла из жизни вчера вечером, успев причаститься святых даров. Попросила у Бога и всех нас прощения, и улетела, душа безгрешная… Кремировали её после вскрытия тела уже сегодня утром, без церковной и гражданской церемонии. Так она сама распорядилась.
Сегодня у нас большая приборка храма, придут много прихожан, будем работать всю ночь. Завтра с утра, часам к десяти подходите. Вы ведь привезли землю для погребения с прахом? Мне Мария Алексеевна рассказывала. Завтра и передадите мне. За одним, я вам и храм покажу.
А завтра вечером планирую поместить урну с её прахом в фамильный склеп. Кроме кладбищенского сторожа, чьё присутствие обязательно, поскольку только у него есть ключи от склепа, присутствие иных лиц там, по воле усопшей, не планируется. И вам, Матвей, приходить не надо.
До завтра. Мне надо побыть одному. Извините.
Подавать на прощание руку Матвей не стал, ибо не знал, как положено прощаться с духовными лицами. Но, поднявшись со скамьи, успел заметить, что отец Сергей осенил его крестным знамением. Ну что же. Помощь, тем более божья, завтра точно не помешает.
Операция «Диск»
По пути в гостиницу, а Матвей прошел его пешком, он несколько раз заходил в маленькие кафешки, причем в те, где не было выносных столиков. Он заходил внутрь, заказывал то кофе, то бокал вина. Во втором из кафе, в полутемном коридоре на пути в туалетную комнату, он сумел быстро и незаметно засунуть за висевшую на стене картинку с изображением галльского петушка салфетку, на которой до этого, за столиком, успел написать пару слов.
Утром, за несколько минут до назначенного часа, Матвей снова сидел на скамейке перед храмом. Он видел, как из церкви выходили пожилые благообразные люди, многие в рабочих халатах, с хозяйственными ведрами и сумками в руках. Выходя на паперть, они останавливались, оборачивались, осеняли себя крестом, и расходились по своим, годами выверенным, делам. Дождавшись, когда за очередной прихожанкой несколько минут никто не выходил, Матвей вошел в храм.
Привычный для такого места аромат ладана и восковых свечей перебивался запахом хлора и каких-то иных химикатов, в состав которых добавили цветочных отдушек. Перед иконостасом, у лежавшей на специальном аналое иконы Св. Александра Невского молился отец Сергей. Подождав, когда священник положит последний за молитву поклон и отойдет от иконы, Матвей сделал шаг ему навстречу.
- Утро доброе, отец!
- Не знаю, насколько оно доброе, но утром ко мне в храм заходила Минг, милейшая медсестра, до последнего опекавшая Марию Алексеевну, царство ей небесное. Рыдая, она рассказала, что вчера, сразу после того, как наша княгинюшка испустила последний дух, к ней в сестринскую буквально вломились её «опекуны» из местной безопасности и учинили форменный допрос о последних днях жизни Марии Алексеевны. Что делала? С кем общалась? Кто приходил? Какие давала поручения? Их интересовала каждая мелочь. У Минг, по её словам, случился нервный срыв.
Я её понимаю. Меня самого, в тот раз, когда мы с вами встретились в парадном дома Марии Алексеевны, внизу на улице грубо остановили два явных шпика и, предъявив какие-то удостоверения, устроили допрос, задавая те же вопросы, что и Минг. А потом заставили предъявить все украшения, которые княжна передала мне на нужды храма, и общупали каждую вещь. Хорошо, всё вернули! Но осадок остался.
Вы, наверное, не знаете, но французские колониальные войска еще во время первой вьетнамской войны, уничтожили деревню, в которой жила вся семья Минг. Они расстреляли из пулеметов и сожгли огнемётами все дома и всех жителей. Минг уцелела, потому, что была на учебе в монастыре сестер во Христе, где получала специальность медицинской сиделки. Потом она уехала в Европу, где окончила колледж и получила диплом специалиста по компьютерам. Во Франции она не смогла устроиться по этой специальности из-за жестких требований к иностранцам. Поэтому ей пришлось «вспомнить» свою специальность медсестры, и Бог сподобил её повстречать нашу Марию Алексеевну, земля ей пухом…
Да, кстати, вы землю родную, московскую, привезли?
- Да, вот она, - Матвей протянул отцу Сергею пакет с мешочком земли, - так что там с Минг произошло?
- Извините, отвлекся. Минг – католичка, но христианам можно молиться в любом христианском храме, и она привозила сюда княжну, молилась с ней, часто беседовала со мной. Только исповедоваться не могла, но рассказала, что после смерти родных её буквально душит гнев и ненависть к колонизаторам и тем французам, которые совершили то, ничем не оправданное, злодеяние. И вот, когда к ней ворвались с допросом представители французской безопасности, она, в сердцах, и выложила им всё о своих чувствах к ним и самой Франции.
И вот вчера же вечером ей пришло официальное письмо иммиграционной службы, в котором наша Минг извещалась о том, что находится во Франции на незаконных основаниях и подлежит немедленной депортации на родину. Завтра вечером её вывозят в Марсель, откуда, в группе других нелегальных азиатских иммигрантов, на корабле вывезут домой.
Она принесла мне кольцо, которое подарила ей перед смертью Мария Алексеевна, поскольку боится обысков. У меня она также хранила свои небольшие сбережения, которые, вместе с кольцом, я передам ей завтра утром.
Матвей тут же полез в карман и достал тот конверт, в котором ему в своё время передали наличные на поездку от его шефа. Он их не трогал, расплачиваясь картой, и сейчас протянул эту весьма солидную сумму отцу Сергею.
- Возьмите, отец. Для Минг. Эти деньги родственники Марии Алексеевны передавали со мной на оплату ухода за ней. Вот и пригодились.
- Бог спасёт, Матвей. Ну пойдёмте, осмотрим храм!
Отец Сергей увлек Матвея в глубину церкви, став увлеченно рассказывать о её архитектуре, акустике, дарах прихожан в виде икон, церковной утвари и убранства, но увидев, что Матвею явно не до всего этого, просто направил того в один из пределов. Там он, сдвинув какой-то элемент церковного украшения, достал компьютерный диск и вручил его Матвею.
- Вот, Мария Алексеевна просила передать вам это. Теперь я выполнил её последнюю волю!
- Сергей Николаевич, мы можем выйти не через центральный вход?
- Давно меня никто не называл по имени – отчеству… А выйти можем через ризницу и заднюю дверь в парк, на старое кладбище. Оттуда есть калитка на соседнюю улицу, - четко, сразу утратив свою священничью степенность, сказал отец Сергей.
Так и сделали. Выйдя в парк и пройдя по едва заметной тропке между разросшимися деревьями и старыми могильными надгробьями, священник довел Матвея до малоприметной калитки в каменной стене, открыв которую ключом, вывел Матвея на небольшую улочку.
Через некоторое время, поплутав по улочкам и убедившись в отсутствии за собой любопытных, Матвей увидел, наконец, стоящую у обочины машину с дипломатическими номерами посольства Российской Федерации. Заднее стекло автомобиля со стороны тротуара было приоткрыто ровно настолько, чтобы Матвей мог незаметно бросить туда компакт-диск. Дип-мобиль сразу тронулся с места, а довольный и счастливый «без-уликовый» Матвей зашагал к ближайшему бару.
Вот сейчас было хорошо! Можно было снова спокойно дышать и наслаждаться видами чудесного Парижа! Но уже хотелось домой, тем более, что недремлющий внутренний голос настойчиво подсказывал, что приключения не окончены.
Билет был забронирован на следующий день. Последний (или крайний?) ужин в Париже был прост, но изыскан. Сувениров из дивного города, равно как и магнитиков на холодильник, куплено не было. Перед отъездом Матвей известил семью, что едет на несколько дней в Армавир. (Южный город был выбран, чтобы оправдать возможный загар).
В этой ситуации ненароком засвеченная тарелочка, либо иная вещица с лейблом «Paris» могли означать серьезное нагнетание обстановки в семье. Что намного хуже международного конфликта или всемирного потопа…
Даже если номер и был вновь обыскан, это уже не имело никакого значения. Мане в скромной рамке в ряду двух своих монмартровских собратьев тихо лежал поверх носильных вещей в чемодане, паспорт, деньги и билет сохраняли нетронутый вид в сейфе номера.
Мини – бар, никакого телевидения с его платными каналами и спать.
Утром – расчет у портье, чаевые швейцару, такси, аэропорт Орли.
«Прощай, Париж! Увижу ль вновь,
Твоих из Африки орлов…»