Московское перепутье
Москва встретила стройками и пробками, которых так не хватало в Париже. Тьфу, на лирику потянуло. Так и до прозы докатиться можно!
На рынке были куплены «армавирский» арбуз и «армавирские» же абрикосы. Хорошо бы в настоящем Армавире они росли! Но всё, как говорила дочь, «прокатило», и опять семья поверила в легенду четырехдневного отсутствия любимого отца и мужа. Главное – вернулся! Живой….
Фотография пергамента благополучно пришла на почту, была сделана более контрастной и отпечатана. Остался вопрос – а кто переведёт? Память услужливо подсказала имя известного знатока религии, всевозможных культов и просто замечательно человека – Аполлинария Инокентьевича Мусина – Залесского, с которым судьба сводили их совсем недавно и при таких обстоятельствах, что профессор должен был помнить Матвея.
Звонок по телефону – хорошо, что опять можно пользоваться мобильным телефоном, слишком уж открытым для чужих ушей за границей! Внучка профессора (её голос прочно ассоциировался у Матвея со вкусом свежеиспеченных булочек, которыми она его угощала), узнав звонившего, сообщила что «дедушка здоров и бодр», и будет рад видеть Матвея на следующий день после 16-00 часов. Матвея удивила такая военная точность в устах примерной старообрядки, но девушка пояснила, что в три часа у профессора обычно заканчивается заседание его кафедры в институте культуры, а к четырём его привозит домой служебная машины.
- Водитель до половины пятого должен вернуться в институт за ректором, которого он постоянно возит, и, не дай Бог, если он опоздает…
Ну хоть кто-то в нашей жизни следит за порядком. На следующий день, в 16-15 Матвей сидел в знакомой комнате, за знакомым столом, вдыхая знакомый запах испекаемых булочек. После краткой, но содержательной беседы о судьбе Русской православной церкви за рубежом, о которой Матвей был вынужден заговорить, чтобы затем плавно перейти к цели своего визита, он, наконец, прервал увлекшегося профессора.
- Аполлинарий Инокентьевич, вы ведь владеете многими языками?
- Ну, да, - сказал удивленный таким поворотом темы в столь увлекательной для него теме зарубежного православия профессор, - я знаю старославянский, старорусский, церковный, латынь. Читаю арамейский, понимаю шумерские тексты. Из современных знаю английский, итальянский, французский, немецкий. Понимаю польский, чешский…
- А вот этот язык знаете? – Максим показал копию пергамента.
Профессор недолго изучал текст, затем позвал внучку
- Маша, взгляни, на каком языке текст.
- Маня получает второе образование в институте восточных языков при МГУ. А по первому диплому – она историк, - пояснил профессор Матвею.
Раскрасневшаяся у плиты Маша, в обычной своей домотканой юбке в пол и с убранными под простой домашний платочек волосами, на которую Матвей посмотрел теперь уже с явным уважением, взяла в руки текст, перевернула его и с уверенностью сказала.
- Очень похоже на тибетский, причем старый вариант языка. Но я прочитать не могу. У нас есть профессор – буддист, Дордже Бадмаев. Если с отчеством, то Дордже Эрденович. Но даже его студенты не могут это сразу запомнить, и он просит называть себя Дмитрием Ивановичем. Прочитать у нас может только он. Но Бадмаев сейчас в экспедиции на Алтае, потом будет читать лекции в Новосибирском университете.
И я вам не советую обращаться в буддийский центр, либо к тем ламам, которых стало много в Москве в преддверии строительства еще нескольких буддийских храмов, например, в Отрадном или на Поклонной горе. По отзывам наших студентов знаю, что в подавляющем большинстве – они малограмотные люди, объявившие себя ламами из корыстных побуждений.
А поскольку могу предположить, что в этом тексте содержатся сведения точно не для посторонних глаз, - девушка Маша пытливо посмотрела на Матвея взглядом явно не простушки, - то советую обратиться только к профессору Бадмаеву. Либо лететь в Бурятию, в один из центральных дацанов, где должны быть знатоки и текстов, и истории, и реалий. Но их не я, ни мой дедушка не знаем, и мы не можем дать вам рекомендацию, которую, в том числе, мог бы дать вам тот же Бадмаев.
Вам ведь, наверняка, нужно нечто, связанное и с историей, и с действительностью? – она снова пытливо взглянула на Матвея.
Тот не мог не отдать должное уму и проницательности внучки профессора. Как бывает обманчиво первое впечатление!
Поклонившись наклоном головы дедушке и Матвею, Маша ушла на кухню. Судя по блестевшим глазам профессора, он получил истинное удовольствие от прошедшей на его глазах беседы. Задорно взглянув на своего гостя, словно говоря – Ну как тебе моя внучка? Нет, ну какова?! – профессор сдержал словесный восторг.
- Советую прислушаться к словам девочки. Умище у неё, дай Бог зрелому мужику! Даже меня, пенька от учености замшелого, иной раз жизни учит. И ведь права! Почти всегда права!
- Профессор, а что, по-вашему, есть рай? И, следом, второй вопрос – что есть ад? Чего нам, грешным, надо бояться? И куда стремиться? Зачем нам все эти страшилки и сладкие посулы? Они ведь остались единственным, что держит человека, а в особенности, христианина, в рамках приличия, не даёт ему до конца распуститься вслед своим скотским желаниям…
- Матвей, не перестаю удивляться скорости, с которой вы меняете тему беседы. Вы так быстро думаете, или хотите застать собеседника врасплох? – профессор аж заерзал на стуле.
- Мыслительный аппарат у меня так устроен, наверно. Ну так как?
- Матвей, вы знаете, что в православии есть только два варианта для душ усопших – либо рай, либо ад. Вечное блаженство, либо вечное мучение. И так до Страшного суда, когда Господь все устроит по завету своему. У западных христиан, католиков и протестантов, есть еще чистилище, где души, изначально попавшие в ад, очищаются страданием и покаянием, а потом переходят в рай. И тоже до Страшного суда.
Я тоже много думал об этом, еще в молодости. И придумал для собственного понимания такую примитивную модель. Души усопших, эти бестелесные сгустки энергии, вобравшие в себя все знания, эмоции и чувства живших, переходят по завершении земной юдоли либо в рай, либо в ад. В раю, этом безмятежном безграничном пространстве, души имеют возможность найти своих близких, общаться с ними, помогать оставшимся в земной юдоли. Каким образом? В душах есть запас знаний, умений, понимания житейских ситуаций. Помимо того, что эта практическая составляющая душ человеческих объединяется Всевышним в единое научно-техническое пространство, которое может быть использовано в интересах всего человечества, часть этих знаний может быть передана отдельным представителям живущих. И делать это могут как отдельные души, так и, по воле Божьей, из так называемого «общего котла». Это и есть так называемые ангелы – хранители, внезапные озарения, предчувствия, «руки Судьбы».
В аду же многажды нагрешившие и истинно не покаявшиеся будут страдать, а души сохраняют это бремя страдания и ощущения своей муки, до самого Страшного суда.
Еще раз повторяю, что данную модель я придумал для себя. Обсуждать её не хочу, и передавать её дальше, со ссылкой на меня, не рекомендую. Как Бруно – откажусь на костре общецерковного порицания.
Что еще хотел узнать, мой любознательный друг?
- Профессор, вы сказали, что ваша внучка ПОЧТИ всегда права. Это оговорка или применительно к показанному мною тексту есть какие-то варианты?
- Ну, Матвей, ну иезуит. Не хотел бы выступать на каком-либо диспуте вашим оппонентом. Но здесь вы правильно поймали меня. Это – не оговорка. Применительно к тексту у меня есть к вам предложение, которое я хотел бы представить вам по окончании нашей встречи, когда Маша уйдет к себе домой. Но раз вы сами начали…
У нас при одной из старообрядческих церквей живет старец Михей. Сколько ему лет – он и сам не помнит, но жить начал еще при царях. Он много странствовал, ища своё место в жизни. Обошел всю Русь, был в других странах. Был он в том числе и на Тибете, задолго до того, как Китай захватил этот горный край и закрыл его для иностранцев. Был даже послушником в монастырях Непала и нашей Бурятии, где искал смысл земного бытия и небесное просветление. Но вернулся к истокам нашей традиционной церкви, ибо только она…
- Профессор, ну совсем нет времени.
- Понял. Опять заносит, вернее, уносит к воспарению…
Вам нужно с ним поговорить и показать ему текст. Он – старец многомудрый и зело ученый. Даже со мною осмеливается спорить. И не всегда неправ! И в корысти его не заподозришь – у порога вечности стоит.
Старец Михей
Получив адрес и рекомендацию профессора, а также узелок сдобы от Маши, конечно, слышавшей их разговор о старце и одобрившей идею обратиться к нему, утром следующего дня Матвей зашел в указанный ему тихий дворик при церквушке одного из старых московских кладбищ. Спиной к нему, высокий костистый мужчина с седой бородой и седыми волосами, торчащими из-под скуфейки, колол дрова. Движения его были выверенными и точными, колол он мощно, не сбиваясь с ритма. Матвей залюбовался его работой. Жалко было даже отрывать, но больше никого вокруг не было, чтобы узнать желаемое.
- Добрый день, уважаемый. Бог вам в помощь! Не подскажите, как найти старца Михея? – попытался установить контакт Матвей.
- А на кой он тебе? – не поворачиваясь и не прекращая работы, ответил рубщик.
- Да вот привет просил передать Аполлинарий Инокентьевич, а внучка его – Маша – плюшек ему передала.
- Ну, привет от старого пустозвона мне не интересен, а внучку его люблю! Плюшки как раз к трапезе. Пойдем, поснедаем… - рубщик с силой воткнул топор в колоду и повернулся к Матвею. Сильно морщинистое лицо, из которого пучками росли борода и другие власы. Глубоко посаженные, непонятного цвета глаза за дужками очков. Большой мясистый красный нос. Колоритная личность. Возраст определить было невозможно, но на человека, стоящего на краю вечности, старец не походил.
В тесной комнатушке, убранство которой составляли грубо сколоченные топчан, два табурета, стол и несколько полок с книгами было тихо и темно. Крохотное оконце не давало достаточно света, а лампада перед темной иконой в углу лишь подчеркивала аскетизм кельи.
- Садись. Сейчас кипяток принесу, чаёк заварим, Машиных булок поедим.
Михей вышел в коридор, вернулся с чайником. Входя в комнату, нашарил выключатель, и келья озарилась «лампочкой Ильича», никогда не знавшей абажура.
- Ну вот! А то темно, как в преисподней. Давай, говори, зачем пришел к старцу. Словесами не елозь, саму суть давай. Учти – ко мне по ерунде не ходят. Выгоню, - сурово «вразумлял» Матвея старец, заваривая в чайнике чай, доставая чашки, сахар и блюдце, в которое вывалил принесенную от Маши сдобу.
Матвей молча положил перед старцем копию пергамента.
- Поможете прочесть?
Поменяв очки, Михей долго вглядывался в текст, шевеля губами.
- Где взял? Где сам свиток?
- Получил в наследство от умершего. В другой стране. Свиток не вывез бы, боялся утратить. Потому сжег. Не знаю, что это, но нутром чувствую, что должен узнать и выполнить последнюю волю умершего.
- Правильно твоё нутро говорит. Это похоже на завещание, а его выполнить надо. Я не сильно в этих знаках разбираюсь, хоть год жил в дацане, это монастырь бурят, что Будде поклоняются. Учили меня, но много стёрлось в памяти. Вижу, что первые строки – это обращение к ламе, главе Иволгинского дацана, главного буддийского центра в России. Там сейчас и обретенное нетленное тело Хамбо – ламы Итигэлова пребывает.
Еще разобрал слова - «просьба», «передай», «опасность». Больше ничего не понял, милый человек. Одно тебе скажу – ехать тебе туда надо. Я-то в другом дацане был, иволгинских порядков не знаю. Но ламы буддийские – они добрые, с любым человеком поговорят, ласковым словом помогут. Да и последнее отдадут. Не то, что наши нынешние служители православные, прости Господи. Сами – в золоте, на устах – яд, в сердце – скверна!
Езжай, милый человек, езжай! Сердцем чувствую – надо это делать, надо!
Выйдя из кельи старца, Матвей встретил двух пожилых женщин.
- Вы от старца? Как он? В духе ли? Не прогневан? А то уж больно суров, когда его кто прогневает. Вам-то по делу насоветовал? На путь наставил? Слушайте его, праведник он и вещий, всё сердцем чувствует! Дай ему Бог подольше с нами, грешными, побыть, на путь истинный нас наставить.
Долго, ворочаясь, не мог уснуть в эту ночь Матвей. И так и эдак рассматривал он ситуацию с разных углов зрения, выслушивая от себя самого противоречивые мнения. От простого – «А оно тебе надо? Не знаешь, куда, зачем, что оно такое? А о семье подумал? В Богом забытую Бурятию, в какой-то дацан? Там у тебя даже знакомых нет. Полная terra Incognita…
Потом явились образы Марии Алексеевны Добужинской, отца Сергея Оболенского, бедной вьетнамской медсестры Минг. Все эти люди словно просили продолжить расследование, довести дело до конца.
Именно этот довод – довести дело до конца и стал решающим в спорах Матвея с самим собой.
Вот объяснить это семье… Вот задача!
Прощай, мой шеф, прощай!
На работе Матвей появился через пару дней после возвращения из Парижа. Зашел без предварительного предупреждения к шефу, проигнорировав устрашающий писк его секретаря. Правда, увидев грозного Матвея в джинсах и спортивной куртке, шеф сразу прекратил разговор по телефону, изобразив полное внимание. Не сев за стол, Матвей передал шефу картинку.
- Это – эскиз Эдуарда Мане к картине «Нана». На обороте дарственная надпись вдовы художника твоему прадеду Алексею Добужинскому. Прощальный дар Марии Алексеевны твоей дочери. Если твоя дочь потом захочет, сама, я расскажу ей подробную историю её предков. Только ей. Это – завещание Марии Алексеевны. Она сама упокоена в фамильном склепе с родной, московской, землёй. Тебе велено передать, что все оставшиеся у неё сбережения и драгоценности она передала настоятелю православного храма в Париже отцу Сергею Оболенскому на нужды действительно сирых и больных. Тебе – вот её орден Боевого Красного знамени и семейный альбом с разрешением делать с ними всё, что тебе угодно.
Да, последнее – вот моё заявление об уходе.
Прощай.
И ведь его теперь уже бывший работодатель даже не сделал попытки привстать в кресле, протянуть на прощанье руку, не говоря уже о попытке отговорить от увольнения.
Как говорит работающий в садовом кооперативе Матвея гастарбайтер – «хозяев надо менять не реже, чем раз в три года. Хужеют и наглеют!» Наверно, он прав.
Работодатель – не Родина, которой присягают один раз и на всю жизнь.
Еще не до конца осознавшие масштаб катастрофы, секретари –помощницы продолжали щебетать о своем, глобальном. Из кабинета Матвей не стал ничего забирать, благо в сейфе он никогда не держал ничего тайного, кроме бутылки «Джемесона», а стоявшие на полках и висевшие на стенах «ценные» подарки, были подарками его должности, а не ему лично, а потому пусть достанутся иным ценителям.
Оставив на вахте пропуск и ключ от кабинета, Матвей тепло попрощался с офисными водителями, часто бывавшими его благодарными собеседниками, и ушёл. Без сожаления.
Дома к его решению уволится отнеслись на удивление спокойно, как к привычной смене вывески, ни секунды не допуская, что Матвей может остаться «без дела» и не представляя его лежащим целыми днями на диване перед телевизором, или слоняющегося по дачному участку.
Его хороший знакомый, инвалид – колясочник Митя, часто помогавший Матвею своими хакерскими способностями, воспринял новость об увольнении с воодушевлением.
- Давно пора. Надо быть самостоятельным. Откроем какую-нибудь фирмёшку, типа «консалтинг, хэлпинг, решальнинг» и будем спокойно работать только на себя. Пакет учредительных документов могу сделать хоть сегодня….
Выпросив у Мити две недели на «подумать, привести мозги в порядок и выспаться», Матвей тут же загрузил его просьбами о поиске дацанов в Бурятии, их истории (включая мистику), профессоре Бадмаеве, Сергее Алексеевиче Добужинском в связи его тибетскими экспедициями.
Ничему обычно не удивлявшийся Митя удивленно взглянул на Матвея. Тот попытался успокоить своего айтишника.
- Немного денег я тебе перевел. Навара особого не жду, но интересно.
- Да ладно. Самому интересно стало. А деньги – дело наживное. До связи!