Константин Николаевич Степаненко / Предтеча / 1

Предтеча

Сурово-серые тучи, клубясь под порывами ветра, почти затянули весь небосвод над такими же сурово-серыми водами Моря. Это еще не была привычная сплошная грозовая пелена, готовая в любой миг прорваться над Морем и прилегавшей к нему землей ледяными струями дождя. На небосводе еще оставались оконца с едва видимыми сквозь них голубоватыми просветами.

Именно через эти оконца и смотрели на оставленную землю Боги и пирующие у них на вечном празднике герои, славно погибшие с именами этих Богов на устах. Так гласили легенды, которые наизусть пересказывали во всех селениях по берегам Моря и на его островах. Имена Богов у сказителей звучали по-разному, но какая разница, Один ли там сидит на золотом троне или Перун.

Главное, что они следят за порядком на Море и на земле и забирают в свои чертоги тех, кто правильно жил и ушел из этой жизни.

Ветер продолжал безжалостно месить тучевое тесто, сбивая его в темную неоднородную массу. Тучи словно сопротивлялись этому напору, не желая становиться плотными и черными, словно зная, что тогда им придется извергнуть из себя огненных змеев молний, разразиться устрашающим грохотом грома и излить всю скопившуюся в их бешенной утробе небесную воду на нижние земли и Море.

Успевший вытащить из воды до начинающейся бури свой рыбацкий челн, юноша оттащил долбленую из цельного ствола лодку в ближайшие кусты, закрепил на длинную веревку за самый крепкий сук и, достав из лодки мешок с уловом и свою острогу, сел под гигантский валун. Это было его любимое место, которое показал когда-то ему отец, сам частенько сиживавший там у маленького костра.

Именно отец научил его не бежать под начинающимся дождем в селенье, а выждать самый красивый момент зарождающегося ненастья, увидеть красоту смешения красок на небосводе и переждать первый натиск дождя, с его ослепительно красивыми вспышками молний и завораживающе пугающими раскатами грома. Отец говорил, что так неопытный воин растрачивает в первом наскоке всю свою ярость и силу, а затем просто машет мечом и копьем, думая не о победе, а о своей жизни. Сам он был опытным воином, и его наперебой звали в свои дружины не только местные вожди, но и заходившие в их селенье отряды других воинственных племен.

Много их было, заходивших на своих лодьях в удобную заводь, на берегу которой располагалось селенье. Были там и волосатые норманы, и свирепые берсеркеры из холодных северных земель. Приходили лодьи с купцами, да и просто лихими людьми от земель вятичей и поморов. Кто торговлю вел, а кто и просто грабить ходил. Всякое видело и терпело Варяжское море!

А кто посмелее, да поухватестее был, тот вообще ходил из Моря в другие моря, рассказывая в селении диковенные истории про иных людей, чудные их обычаи и товары. Верили им люди в селении. Да и как не верить, если показывали пришлые монеты, ткани и оружие невиданной работы, хвастались умелыми рабами и покорными красавицами – наложницами.

Приглашали пришлые местных воинов, известных своей бойцовской доблестью, в свои дружины, обещали золотые горы. И ведь прельщались родичи, уходили в поисках лучшей жизни. Некоторые возвращались…

Первый раз отец, у которого только родился первенец, ушел с дружиной какого-то датского ярла, дракары которого шли грабить шведскую Сигтуну. Поход бы удачным, и отец привез богатую добычу. Потом были походы к суомам, к вепсам и даже в пустынные знойные страны занесли его Боги. Привез он оттуда красивый клинок дымчатой стали, широкое серебряное кольцо и несколько рабынь, красавиц в тюрбанах и сетками на лицах. Клинок по сих пор висел на видном месте в их хижине, а рабынь мать, у которой было уже четверо детей, продала проезжим купцам.

Изумленному отцу она объяснила, что «толку от изнеженных девок никакого, а едят они много». Толк был от очередной партии рабов, которых отец привез после похода на земли племён чудь и меря. Три парня и три девки умели обрабатывать землю, выращивать рожь и разводить скот. Эти три пары сами построили себе хижину на краю их подворья, сбились, с согласия отца и матери, в семейные пары и стали работать на себя и на своих хозяев. Мука с их домашней мельницы, мясо и выделанные шкуры, а также сшитая из сбитой ими шерсти одежда быстро сделали Семью обеспеченной, а воинская добыча отца, регулярно нанимавшегося в различные дружины и становившегося больше купцом, чем воином, позволила им подняться до уровня уважаемых и авторитетных людей их селения.

Когда в семье родился первенец, отец назвал его в честь своего отца Иваром, повесил над его люлькой нож и с младенчества растил и воспитывал, как будущего воина. Игрушками Ивара были не вырезанные из дерева фигурки людей и животных, которые отец делал младшим сестренкам, а мечи, ножи, щит и копье, сначала маленькие, а потом, когда Ивар смог управляться с ними, - настоящие. Еще в младенчестве отец запрещал матери называть сына ласкательным именем – Иви. «У нас воин растет, скоро в походы ходить будет. Не хватало еще, чтобы кто-то из воинов назвал его этим дурацким детским именем. Так и прилипнет. А с таким прозвищем он не станет вождём!» - говорил отец матери. И та его слушалась.

Трёх своих сыновей отец учил воинскому искусству, ходил с ними на рыбалку и охоту, приучал к хозяйству. Две сестренки помогали матери по дому. И всё было хорошо, и шестого ребенка мать ждала с радостью, когда пришла беда.

Всё началось с решения отца построить свой собственный корабль. «Хватит мне наниматься к пришлым и выполнять их дурацкие приказы! Я сам могу нанимать людей и командовать ими! Я знаю, куда надо идти за добычей!» - кричал после нескольких кубков хмельной браги отец, сидя в кругу своих друзей. Те нестройными голосами вторили ему, выражая желания идти за ним за богатой добычей. Дракар был заказан и построен, и скоро стоял у специально пристроенной для него деревянной пристани неподалеку от их дома. Нос корабля украшала искусно сделанная мастером голова морского дракона, оправдывая название корабля. Ведь на языке данов, морских разбойников западной части Моря, «дракар» и означал «дракон».

В походы обычно ходили поздним летом, когда Море еще спокойно, а на предполагаемых для грабежа землях основное мужское населения было вне селений, на полях и пастбищах. Быстро ограбив почти беззащитные селения, морские люди, или, как они себя называли – гребцы - викинги, успевали еще до сезона штормов продать награбленное, не нужное им самим, на известных им торжищах. Отцу не повезло с самого начала. Пригнав новый корабль и не сомневаясь в том, что сумеет быстро набрать опытных воинов, он не учел возможных конкурентов. Одновременно с его новым дракаром в гавань селения зашли корабли трех известных на Море ярлов, тоже собирающих дружины для похода.

И здесь Боги были на стороне пришлых! О них все знали, об их предыдущих походах уже слагали легенды и песни, и, конечно, все лучшие воины пошли за ними. Отец понимал, что никого он не найдет даже в соседних селениях и не захотел терять на это время. Собрав, кого мог, из оставшихся сородичей и, закрывая глаза на их увечья и недостатки, он объявил отплытие. Мать, словно чувствуя беду своим сердцем вещуньи, умоляла отца отложить поход, но тот был непреклонен.

Дракар вернулся через пару лун. С трудом пробившиеся через начавшиеся штормы четыре еле живых сородича рассказали, что им удалось разграбить первое из попавшихся суомских селений и взять там неплохую добычу. Воодушевленные успехом, они решили не возвращаться на дракар, а оставив сложенную добычу, продолжить поход пешком до следующего селения, о котором им рассказал под пыткой один из захваченных рабов.

Во втором селении, сначала показавшимся им безлюдным и беззащитным, они были атакованы многочисленным отрядом таких же, как они сами, морских разбойников. Те успели захватить селение и уже принялись грабить, но, видимо, были предупреждены дозором, и устроили засаду. Битва, по словам вернувшихся, была яростной. Но силы были неравны. Двум из отряда отца удалось выжить, притворившись мертвыми. Остальных, по их словам, зарубили. После того, как конкуренты покинули селенье, в спешке собрав добычу, уцелевшие викинги выбрались из-под укрывших их мертвых тел.

Времени и сил для погребения своих товарищей у них не было, да и опасались они встречи с вернувшимися селянами. Даже не заходя в первое селение за сложенной добычей, которую они теперь не в силах были забрать, он вышли к своему дракару. Там с помощью двух оставленных сторожить корабль увечных сородичей, кое-как сумели поставить парус и преодолеть обратный путь.

- Твой муж бился до последнего вздоха и умер, как герой, - сказал один из выживших оцепеневшей от горя матери, - после битвы я нашел его тело и рядом этот меч. Перед походом он просил меня в случае смерти передать меч своему старшему сыну.

Он достал из своих ножен узорчатый, словно в запекшейся крови, меч и с поклоном вручил его вдове. Так и висел этот меч на стене их хижины, оставаясь единственным напоминанием об отце. Мать, потерявшая от горя неродившегося ребенка, категорически отказалась выходить замуж и переходить в дом родственников отца, как это предписывал Закон. Она и дети были свободными людьми и могли сами выбирать свою судьбу.

Дракар пришлось продать, вырученных и ранее нажитых денег хватило на пару зим. Их кормили только рабы, но через эти два года матери стало ясно, что она не в силах управлять всем хозяйством. И вот, в один из ненастных осенних вечеров она пошла в хижину, где жили рабы. Там было тепло и уютно. На огне вкусно пахли котлы, к аромату которых примешивался ни с чем не сравнимый запах свежевыпеченного хлеба. Вокруг огня играли трое малышей, белоголовых и светлоглазых как их родители. Спальное место каждой из семей отгораживал тяжелый и плотный полог из катанной овечьей шерсти. В одном углу жилища за ворохом шерсти и полотна сидели три молодые женщины. Под тихую песню в их пальцах проворно мелькали костяные иглы. Увидев, что в жилище зашла хозяйка, вслед за ней вошел высокий статный парень, раб и муж одной из рабынь.

До этого он стриг в овчарне овец, и в руке держал большие ножницы. Вид больших ножниц сначала насторожил женщину, но улыбка парня, да и сама картина умильно играющих детей, поющих за своей работой их матерей, успокоила мать, и, показав рукой, что ничего срочного у нее нет, она просто присела у огня. Ребятня тут же подлетела и подползла к ней, и она привычно погладила их нежные и волнистые кудри.

- Пусть все придут! – попросила мать, и через пару минут в помещение зашли, вытирая руки, два других раба. Откуда-то из темного угла приковылял еще один раб их семьи, колченогий, с одним вздернутым плечом, дед Ложка. Отец привез его из того же похода, что и остальных рабов. Искалеченный раб был ему не нужен, но дед с такой яростью бросился на викинга из их отряда, который пытался зарубить боевым топором одного из молодых поселян того вепского селения, что отец, ценивший мужество даже у врагов, приказал не трогать деда. А чтобы не дать своим мстительным воинам потихоньку убить храброго деда, включил его в свою долю добычи, пожертвовав парой мешков ржи.

По пути домой, уже на дракаре, рабам ставили раз в день котел варева, которое они вынуждены были есть руками. Дед же, найдя кусок деревяшки, вымолил у отца его небольшой нож, и буквально за минуту вырезал ложку, с которой и сел к котлу. До конца дня он сделал ложки всем рабам. Предложил сделать ложки и викингам, но те гордо отказались. Не пристало гордым воинам брать пример со своих рабов!

Случай так впечатлил викингов, да и рабов, что к деду прилипло это имя – Ложка. Когда отец привел Ложку домой, он с матерью долго не знали, что делать с этим лишним ртом. Продать его было невозможно в силу увечья старого, а работать в полную силу он не мог. Старика, над которым уже маячил призрак смерти от зверья, холода и голода в диком лесу, спасли его необычные для селенья навыки – он знал языки почти всех племен, с которыми они торговали, воевали и ходили в походы, и первое время даже переводил разговоры хозяев с рабами.

Он знал грамоту и счет, чем сильно помогал отцу, путавшемуся в расчетах на торжище и в своем растущем хозяйстве. От также умел работать с железом и даже выковал наконечник для отцовского копья. Он даже врезал в его древко серебряное кольцо, нанеся на него руны «вечность» и «слава». Отцу он сказал, что это кольцо было обручем для руки или детской шеи, но – «обручи у вас носим лишь мы, рабы, поэтому я немного уменьшил обруч для того, чтобы насадить его на древко копья и насёк на нём руны, подобающие великому воину!». Отец не возражал. Древко копья менялось несколько раз, но наконечник и кольцо оставались.

И, наконец, дед Ложка взялся обучить грамоте и счету всех трех сыновей. Для дочек эти знания считались лишними, но поскольку сестренки всюду таскались с братьями, то и на них упал свет просвещения. И скоро дочки, не хуже волхвов - колдунов стали читать старинные руны на камнях и чертить амулеты для тех, кто их об этом просил. Правда, это скоро им надоело, и они вернулись в свой женский мир трав, шитья и домашнего хозяйства. Чем спасли отца и мать от косых взглядов колдуна и старосты селения, а деда Ложку – от неминуемой расправы «за распространение ненужных знаний».

И вот они перед ней – последняя ценность семьи, чья цена может спасти её и её детей от голода и нищеты. Сначала она хотела просто сказать, что продает их (и даже покупатели у неё были). Но за те годы, что были они рядом, сложилось между ними какое-то родство, что-то большее, чем отношение хозяев и собственности.

В соответствии с Законом, все рабы – и мужчины, и женщины, носили на шее металлическое кольцо с клеймом хозяина. И даже их дети, которым она сама помогала появиться на этот свет, по достижении возраста отрочества, обязаны были носить такие же рабские кольца. И от одной мысли о рабских ошейниках на тонких детских шейках (а ведь она знала, что многие местные вдовы, оставшись в нищете, добровольно продавали своих детей в рабство) стало ей горько на душе. Второй раз в жизни разразилась мать горючими слезами, обхватив себя за плечи и подвывая своему горю.

Первый раз она так плакала, когда умерла её мама… И даже на тризне по своему мужу не пролила она ни слезинки, помня о том, что женская слеза может остановить душу павшего воина, спешащую на пиршество в Валхаллу.

Здесь же, видя её состояние, все кинулись утешать и успокаивать вдову своего хозяина. Придя в себя, она честно рассказала о своих невзгодах и попросила совета, в глубине души надеясь, что её люди сами предложат спасительный выход.

И они предложили. От имени всех говорил дед Ложка, которого, как оказалось, все беспрекословно слушают и уважают.

- Успокойся, хозяйка, и послушай, что я тебе скажу. Мы давно всё видим и понимаем. Понимаем, что единственная твоя надежда – это продать их шестерых с потомством. Я, калека, не в счет. Разве что купит меня за мешок зерна ваш колдун, чтобы принести в жертву своим Богам. Ну, продашь ты нас… Дракар дороже стоил, а тех денег хватило только две зимы протянуть тебе и твоим пятерым деткам. Со скотиной вы не управитесь. Значит тоже продавать. И останетесь вы без молока и мяса. Поле обработать, зерно собрать и помолоть – сил не хватит.

Вот что мы предлагаем. Ты и дети твои давно стали нам родными. Вместе живем, работаем и с нуждой боремся. Ты нас не продаёшь, мы остаемся единым хозяйством, все плоды которого идут на общую пользу. В наших землях мы называем такое устройство общиной и поверь, только так можно выжить. Особенно тебе – многодетной вдове.

- А вам-то что нужно? Вы и так общиной живете? – вдова никак не могла охватить весь смысл сделанного ей предложения.

- Нам важно снять с себя эти рабские ошейники, снова почувствовать себя свободными. И еще – в тех, наших, землях нас никто не ждет. Мы хотим остаться здесь, на этой земле, под защитой ваших мечей. Будешь думать, учти – земля и скотина остаются твоими, мы только работаем с ними, выплачивая тебе, скажем, треть от того, что получим. Это больше, чем ты получаешь сейчас.

- Что я должна сделать? – чуть слышно произнесло мать, чувствуя, что принимает самое важное решение своей жизни.

- На ближайшем сходе, где пока ты, а не твой старший сын, имеешь право представлять свою семью, ты объявишь, что в соответствии с волей своего мужа, которую он сообщил тебе перед походом, даешь нам свободу и просишь принять нас в ваше селенье на правах свободных поселенцев. Скажешь также, что на общие землю и ловы мы пока не претендуем, будем пользоваться вашими. Я пойду с тобой и буду говорить от всех наших. Если потребуется…

Сход прокричали на вечер.

Мать, уже отсомневавшаяся и принявшая окончательное решение принять условия своих уже бывших рабов, ждала с рыбалки своего старшего, ломая голову над тем, чем накормить детей. Сидя у большого стола и покрикивая на шумевших у огня детей, она украдкой бросала взгляд на своё отражение в висевшем медном зеркале, оставшемся в семье после проданных ею невольниц. На неё смотрела еще моложавая и статная женщина, чей возраст и житейские тяготы выдавали лишь морщинки вокруг усталых серо-зеленых глаз.

Она первая услышала шаги у жилища и, не успел еще рыбак протащить мешок со своей добычей сквозь скрипучую дверь, как она кинулась ему помогать, опережая взметнувшихся, как стайка воробьев, детишек.

- Ивар! Как хорошо, что боги дали тебе добычу. А то эти голодные птенцы уже с утра требуют еды! Ты всё-таки попал под дождь… Но ничего, сейчас повесим твои вещи к огню, и они высохнут до того, как мы с тобой пойдем на сход. Да, да, ты тоже идешь на сход. В следующее лето ты станешь совершеннолетним и будешь полноправным участником схода, а пока тебе надо привыкать. К тому же мне может понадобиться твоя поддержка…

И мать рассказала Ивару о положении семьи и предложении их рабов. Сын спокойно воспринял это сообщение, спросив лишь, сам ли дед Ложка предложил это. Услышав ответ, он утвердительно кивнул головой – «Так тому и быть!»

Пока одежда Ивара сушилась у огня, мать сноровисто разделала рыбу, обваляла куски в замешанной на морской воде крупнотёртой муке, и, насадив на рогатины, поставила их вокруг костра. Отчего всё помещение наполнилось неземным ароматом.

Не спуская глаз с запекавшейся рыбы и громко сглатывая слюну, дети сели вокруг старшего брата, ожидая от него очередную историю.

И он рассказал, как в мрачных водах Моря на его лодку напал страшный морской змей. Они долго бились – Ивар и змей, и чудище совсем было уже одолело Ивара, у которого была только острога… Но тут с неба, аккурат в просвет между тучами, влетело копьё и поразило змея.

В этом месте своего рассказа Ивар таинственно понизил голос и поведал свои притихшим братикам и сестричкам, что узнал копьё по серебряному кольцу у наконечника. Это было копьё их отца!

- Отец пировал среди героев во дворце Одина – Перуна, но увидел в просвете туч мою схватку со змеем и помог мне! Он же герой и не мог иначе…

- Конечно, наш отец – герой! И он спас тебя! – закричали дети.

- А почему ты не достал копьё отца? Ты мог бы нырнуть в воду… - вдруг спросил Улаф, самый младший из братьев.

- Если бы я нырнул за копьём, то мог потерять лодку и улов. И вы остались бы голодными. Надо было это делать?

- Нет, не надо! – дружно закричали дети, глядя голодными глазами на уже скворчавшую рыбу в такой аппетитной корочке.

Когда рыба была полностью готова, мать разделила её между детьми, отложила себе и положила отдельный кусок на деревянную плошку, попросив старшую из сестер:

- Отнеси это деду Ложке. И пригласи его потом к нам. Скажи, потом вместе на сход пойдем.

Сход проходил в Большом доме, как все называли дом старейшины селения. Сейчас это место занимал Фритьоф, могучий и громогласный старик, переживший уже свою пятидесятую зиму. Возраст и увечья уже не позволяли ему принимать участие в боевых и торговых походах. Но именно такой староста и был нужен жителям, большую часть года остающимся без промышлявших где-то мужчин. Фритьоф мог и порядок поддерживать в селении, да и оборону организовать в случае необходимости, привлекая к этому редких, не взятых в поход, а потому оставшихся в селении мужчин, таких же как он, ветеранов, и основную боевую силу – несовершеннолетних подростков и женщин, владевших луком, ножом и копьем не хуже бывалых воинов.

Возвратившиеся из походов (с добычей или без неё) мужчины тоже прислушивались к старосте, признавая его право на местную власть.

Увенчанные славой и удачей вожаки походов, которым их воины присваивали почетные титулы «ярл», как правило, не стремились взять на себя бремя старейшины селения, предпочитая оставить эту повседневную рутину кому-то из своих прежних боевых товарищей.

Прохладное помещение, едва отапливаемое горящим в центре огнем, постепенно наполнялось теплом и людьми. Когда их количество приблизилось к сотне, из-за полога, закрывающего вход в жилую часть дома, вышел сам Фритьоф, в шлеме из черепа дикого вепря и в плаще, сшитом из шкуры того же вепря. По преданию, того гигантского хозяина этих, тогда еще необжитых мест, убил первый поселенец, прибывший на эти земли у Моря. Откуда тот прибыл, сейчас в селении уже никто точно и не помнил, но плащ из шкуры и шлем из черепа того дикого кабана бережно хранили как свидетельство своей родовой принадлежности.

Поприветствовав собравшихся величественным жестом руки, староста попросил всех сесть на заранее подготовленные скамьи, указав на самые почетные места двум богато одетым в меховые одежды варягам, недавно прибывшим на столь же богато украшенных дракарах в их гавань. Один из прибывших, величественный огненно-рыжий витязь в железном шлеме – шишаке, с широким мечом у пояса, постоянно осаживал своего молодого товарища, который явно был впервые в таком Большом доме, где его очевидно забавляли и устрашающий вид старейшины в его плаще и черепе – шлеме, и сама напыщенность церемонии приветствия.

Закончив приветствие витиеватыми словами благодарности Богам неба, земли и Моря, Фритьоф, удобно примостив свое огромное тело в не менее огромное кресло – трон, приступил к рассмотрению вопросов, которым и был посвящен сход.

Сначала были решены несколько незначительных бытовых вопросов, касавшихся земли, скота и мелких взаимных женских обид. Решения, принятые старостой при молчаливом согласии присутствующих, настроили собравшихся на спокойный лад, и раздававшиеся, было, в начале схода голоса недовольных (а такие были, есть и будут! Всегда и везде!) стихли.

В образовавшейся паузе раздался сильный и резкий голос Матери.

- Уважаемый старейшина! И вы, люди селенья! Выслушайте меня и не говорите потом, что не слышали! Я, вдова погибшего в последнем походе воина, объявляю о том, что, исполняя волю мужа, даю свободу семерым своим рабам и их детям. Я разрешаю им остаться на моей земле и ухаживать за моим хозяйством. К вам обращаюсь с просьбой принять их на равных с вами правах в нашем селении при условии, что они не претендуют на иные угодья и запасы общества. Они хотят остаться с нами и жить нашей жизнью, защищая её, если нужно, с оружием в руках! Многие из нас или наших предков так же прибыли сюда, завоёвывая своё место в жизни. Так что вы должны их понять!

Мой старший сын Ивар, который на следующий год будет представлять нашу семью, может подтвердить мои слова.

Стоявший рядом с матерью Ивар кивнул головой в знак согласия.

Вопреки ожиданиям, это известие не вызвало бурной реакции схода, во многом благодаря тому, что в зал стали заносить блюда с мясом и рыбой, а также закатывать бочки с брагой и вином. Шепотом по рядам прокатилось – «Русы привезли! Русы дарят!»

Дабы не выпускать внимания собравшихся, равно как и свою власть, Фритьоф вопросил своим громовым голосом - есть ли возражения, и, не услышав таковых, завершил.

- По решению схода селения, указанным рабам даруется свобода и разрешается остаться на землях, предоставленных им. Иные права могут быть им дарованы при наличии особых на то причин! Так или не так было всё это сказано, теперь уж никто не узнает, но семь взрослых людей, их дети и будущие потомки стали свободными. Если коварная история не уготовит им иную судьбу. Но это будет уже другая повесть.

Итак, решив пустяшный вопрос о свободе бывших рабов, Фритьоф, не беря паузы и даже не переводя дыхания, продолжил:

- А сейчас, уважаемые селяне, позвольте представить вам нашего сородича, достославного Дира, много зим назад уплывшего со своим ярлом Рёриком в далекие северо-восточные земли Гардарики. Укрепившись на тех берегах, наши сородичи шлют нам подарки и приглашают желающих отправиться с ними на службу в те края.

Ну, да досточтимый Дир сам расскажет вам обо всём, что вас заинтересует.

Последние слова староста уже запивал вином из поднесенного ему кубка, и накинувшиеся на еду и выпивку сородичи едва ли могли его слышать отчетливо.

Дождавшись, когда собравшиеся утолят свой первый голод, Дир поправил свой меч, само наличие которого у приглашенного на сход означало очень высокий статус гостя, и взглядом показал своему спутнику на сбившихся в отдельную кучку молодых мужчин. Их возраст не позволял им участвовать в битве за еду и выпивку наряду с пожилыми селянами, и они ждали своего часа, тихо переговариваясь. По знаку спутника Дира, к молодым подкатили отдельную бочку пива и поднесли блюдо с мясом.

Мать с дедом Ложкой незаметно выскользнули из Большого дома, неся радостную весть на свое подворье. Ивар, воспользовавшись этим, подошел к группе молодых, где уже вовсю витийствовал молодой спутник «достославного» Дира.

- … и ходим мы на больших лодках аж до самого Царьграда, где не счесть золота, шёлка и дымчатой стали!

- Вы тоже ходите туда на дракарах?

- Нет. Наши морские дракары тяжело переволакивать через камни в течении рек, но местные мастера делают прекрасные плоскодонные лодьи, расшивы или ушкуи, как их зовут местные. Они более вместительные и легкие на ходу. На речной воде это удобнее…

- А этот самый Царь – град и другие города вы на меч берёте? – у местных, да еще после пива, не иссякали вопросы.

- Когда как… Но чаще торгуем. Вот с хазарами, половцами и другими степняками приходится в сечи вступать. Хорошо на конях рубятся, вёрткие. Но наш щитовой строй взять не могут. Да и вообще…

Местные жители очень мастеровиты, красиво строят из дерева, знают и другие ремесла. Земля богата мехом, медом, зверем и рыбой. Но недружны меж собой, для того и нас пригласили. У местных князей есть дружины, но маленькие и не так обучены. Для того и нас пригласили, чтобы устрашать и мечом порядок держать! Побольше бы нам воинов, наших, из варягов, мы бы еще сильнее там укрепились, еще больше городов поставили, стали бы без опаски с греками торговать, а всех недовольных данью бы обложили.

- Затем и к нам пришли? На поход собираете?

- Да нет, не на поход. Нам дружина нужна постоянная, верная. Воин должен служить зим пять – шесть, лучше – десять! Потом сам решает – уйти или остаться. Оплата хорошая. Плюс доля с военной добычи, если в поход идут.

- И многих уже набрали? В других селениях были?

- Были. Но многие воины сейчас в походах. Тем, кто с нами захотел, проверки устраиваем. Человек тридцать уже набрали. Еще пару десятков бы набрать, да и домой, на Ладогу.

- Что, дом уже там? Ты же нам сродич…

- Да, дом уже там. Мой отец, свен из Уппсалы, давно туда пришел. Их прежний ярл много зим назад поставил там город Адельтьюборг. Местные его по имени озера-моря называют – Ладога. Там отец и жену нашел. И у меня там невеста есть. Видимо, уже пустила наша семья корни в тех краях.

Долго еще уговаривал молодой варяг ли, русич ли, своих сверстников из поморского селения попробовать поменять свою жизнь, поймать удачу за хвост, мир посмотреть и судьбу свою изведать. И уговорил ведь, речистый, пять человек согласились прийти на следующий день на берег, принять участие в проверке.

Придя домой, застал Ивар праздничный стол. Счастливые вчерашние рабы, уже без рабских ошейников, сидели на равных с его матерью, громко смеялись и пели, а их дети резвились на шкурах с братьями и сестрами Ивара.

Он не стал огорчать мать и семью известием о том, что готовится к отъезду на несколько лет. Сказал привычное им – «Иду в поход», чем вызвал только новые радостные крики детей. Лишь у взрослых глаза потемнели от печали, но у каждого из них была своя причина…

Взяв со стены узорчатый меч отца, Ивар вышел во двор, где при свете новой луны тщательно протер и поправил клинок. Жалея о том, что нет у него испытанного копья отца, стал выбирать подходящее оружие из вороха стоящих в углу сарая рогатин, острог и прочих подсобных инструментов. Увлекшись выбором, не услышал, как подошел сзади дед Ложка. Окликнув Ивара с безопасного расстояния, чтобы не попасть на возможный удар ножа или меча, дед, словно продолжая начатый разговор, сказал:

- Знаю, что ищешь. Погоди здесь…- и исчез в темноте. Через пару мгновений он появился уже со стороны своей кузни, держа в руке… копьё. Такое же, как было у отца!

- Держи! Тебе делал. Знал, что день придет. Думал на будущий год, молил, чтобы дожить. Знать, Боги по-другому рассудили. Копьё – как было у отца твоего, только без кольца серебряного. Извини уж, не было серебра у раба.

- Спасибо, дед! Приеду из похода, привезу серебра, доделаешь, - голос Ивара чуть дрожал.

- Всяко бывает, но, видать, другой кузнец тебе копьё доделает. Дадут Боги, искуснее меня тот кузнец будет… Ты ведь надолго на службу собрался? – вдруг без перехода спросил дед.

- Как ты…Откуда знаешь? – опешил Ивар.

- Поживешь с моё, многому научишься. Я ведь этого Дира давно знаю. Он воеводою был у Рёрика вашего, когда тот первый раз со своею дружиной по приглашению князей наших пришел непокорных усмирять. И мой народ усмирил. Всех воинов до единого. Меня тогда и покалечили. Решили, что умер, не стали добивать.

Потом Рёрика снова пригласили. Говорили, что он родом из тех мест, сын или внук какого-то словенского князя. Но в этот раз, усмирив непокорных, Рёрик заодно и князей, его пригласивших, подчинил, сам владычить стал. Городище поставил – Адельгейм. Наши его Олонцом нарекли. Стал Рёрик владения свои расширять, племена под свою дань ставить. А данью – мехами, медом да зерном, его купцы с далеким Царь – городом торговали, и еще дальше заходили, до самых песков раскаленных и гор ледяных.

Когда увидел я Дира, да угощение его, понял, что за новым войском воевода прибыл. Видно, много варягов полегло в наших лесах да степях, а хитрый Рёрик только своим верит. Что скажу тебе, Ивар! Не верь никому! Будь сам честен, слушай сердце свое. О матери и братьях с сестрами не беспокойся. Пока жив – пригляжу, потом наши не оставят. Мы ведь теперь одна большая семья.

И еще. Уходи сейчас. Не рви матери душу. Сам завтра скажу.