Константин Николаевич Степаненко / Понеслось!

Понеслось!

Несмотря на унизительно-праведно проведенный вечер, пробуждение было фееричным. Давно уже Матвей не видел во сне так явственно этот живой моток разноцветных нитей-спиралей, окутывающий черный шар явной опасности в очевидно-неудачной попытке предостеречь и обезопасить. Ему было ясно, что опасность появилась (или появится) внезапно, она не была подготовлена какими-либо осознанными действиями самого Матвея или его ближнего окружения, но от этого опасность не становилась менее угрожающей.

Хорошо, конечно, что «ближнее окружение» Матвея, а точнее – его жена и дочь, находились на даче, и не было необходимости объяснять им причину внезапного раннего пробуждения отца семейства и громкого посещения им ванной комнаты не по естественным мотивам, а просто умыться.

«Давненько мой любимый внутренний голос так себя не проявлял. Что же тебя так взволновало? Но спасибо за предупреждение, буду иметь в виду…».

Сон уже не шел, да и засветлевший за окном рассвет ясно дал понять, что идти в еще тёплую кровать бесполезно. А потому ранний кофе и недосмотренная вчера очередная историческая сериальная сказка оказались весьма кстати. И всё, вроде бы, нормально, как говорят люди под погонами и рядом с ними – «штатно», но как-то не по себе.

Ожидание облома всегда тягостнее, чем сам облом.

Как только солнце село на крышу впередистоящего дома, был сделан звонок «ближнему окружению», чей сонный и потому не очень дружеский голос подтвердил, что с любимыми всё в порядке. Вторая чашечка крепкого кофе с добавленной «для удовольствия» ванилью упала на уже подготовленную для окончательного пробуждения почву, а потому была особенно приятна.

«Борьба со злом» в успокаивающемся мозге стала стихать, как клокотание воды в выключившимся после её закипания чайнике, и мысли уже, было, стали настраиваться на процедуру подготовки тела к выходу на работу. Последнее, что услышал Матвей перед финальным заходом в ванную комнату из еще воспроизводящего вчерашний сериал компьютера, были слова псевдовикинга, грозящего своим топором толпе стоящих перед ним псевдорусичей.

- Взяли мы вас на щит, и Один – свидетель, научим вас любить и защищать эту землю!

И, уже намыливая мыльной пеной успевшую отрасти за ночь щетину, ухватил Матвей последнюю, промелькнувшую в голове и окончательно затмившую «шар опасности» мысль – «Да попади ты в нашу «учебку», тебя там за неделю без всякого топора научат и Родину любить и …спать стоя!»

Проигнорировав, на всякий случай, лифт и внимательно следя за маршрутами черных кошек на улицах столицы, дошел Матвей до метро, аккуратно вошел в подошедший вагон, и через полчаса был в величественном «сталинской постройки» здании, несколько этажей которого занимал центральный офис компании, приютившей Матвея в этот период его земного бытия.

Войдя в общий с шефом секретариат, бывший, как водится, средоточением всего, происходящего не только в компании, но и во всем прочем мире, Матвей не успел даже поздороваться с «серыми кардинальшами», как получил от них жесткое указание следовать в загородный дом шефа.

Альхен

- Его машина вас ждёт с 9 утра! – эта категорическая фраза из уст всегда такой приветливой помощницы буквально ошеломила Матвея. Даже не успев спрятать в карман приготовленный ключ от своего кабинета, он буквально в движении развернулся на 180 градусов и вышел в коридор. Четкости маневра могла бы позавидовать американская эскадра, получившая от встречного русского корабля сигнал о наведении оружия и услышав лязг открываемых ракетных люков.

Проигнорировав запоздалое, в спину, – «Может, кофе попьете?», он злорадно ухмыльнулся – «Попомните еще меня, сплетницы жестокосердные!» и, опять по лестнице, спустился в цокольный гараж.

Удобно устроившись на заднем кожаном диване комфортабельной машины и отвергнув всякие попытки водителя поговорить «за жизнь», Матвей терпеливо ждал, пока машина пробьется через еще закупоренный центр города, легко и могуче преодолеет двадцать километров «вылетного» шоссе, минует шлагбаум коттеджного поселка и через пять минут ныряния в неприметные зеленые проулки остановится у приветливого коттеджа в сени раскидистых деревьев.

Выйдя из машины, Матвей успел сказать нахмуренному водителю:

- Без обид, Сергей Владимирович. Просто день сегодня такой… - и направился к дому.

- Матвей, привет! Если не возражаешь, здесь давай посидим, - на лужайке, за накрытым чайным столом, его ждал шеф. В тренировочном костюме, он словно закончил теннисную партию.

- Извини, что вытащил тебя так неожиданно… – начал было шеф, но Матвей его невежливо прервал:

- Не хочешь, чтобы слушали, давай до трусов разденемся. И музыку включи погромче.

- До трусов не надо. Я телефон дома оставил. Свой можешь сюда положить, - он показал на стоящую на столе пустую хлебницу, лишь электрический провод которой свидетельствовал о том, что у неё – иное предназначение.

На приобретении таких хлебниц – глушилок настоял в свое время Матвей, которого «достали» вечно приходящие на совещания работники со своими мобильниками. Табличка на столе у секретаря – «Оставьте здесь перед совещанием свой телефон» не помогала. Однажды Матвей даже пригласил на совещание одного знакомого специалиста, который наглядно показал, что звук снимается даже с неработающего телефона, но мобильники продолжали носить с собой. Можно было, конечно, устроить показательный взрыв не сданного телефона в кармане у нарушителя, но крови и претензий по поводу испорченной одежды и оплаченного больничного не хотелось. Были закуплены «хлебницы», в которые работники, как дети в новую игрушку, охотно клали свои телефоны.

Матвей понимал, что рано или поздно игры в «шпиончиков» всем надоедят, и телефоны будут работать в карманах и сумках во время совещаний. Но это уже будет новый день. И новые санкции!

Отвергнув, скорее из вредности, хлебницу – глушилку, Матвей включил на своём телефоне режим радиоприёмника, поймал хорошую джазовую музыку, сделал погромче и положил телефон на декоративный камень недалеко от стола. Поудобнее устроился в кресле и подмигнул шефу.

- Ладно. Говори! Что стряслось?

- Ну, приготовься. Рассказ будет длинным. Помнишь я тебе когда-то рассказывал о своих предках, обо всём нашем могучем генеалогическом древе. Помнишь, ты еще помог моему родственнику Паше. У него тогда трагически ушли из жизни жена и сын, а с твоей помощью удалось тогда целую банду лжеэкстрасенсов разоблачить. Мы тогда еще школу организовали для одаренных детей, ну этих, детей «индиго». И Паша туда работать перешел.

- Да, помню. Что-то опять с Пашей? Или со школой? Я, кстати, давно там не был. У меня ведь там рядом домик с банькой. Можем съездить, попариться.

- Нет, с Пашей и школой, насколько я знаю, всё хорошо. Ты же такую «крышу» им устроил… Паша говорил, у их нового директора даже сквозь халат лампасы видны. Ну, оно и правильно. Нельзя таким людям без присмотра жить. Но я совсем о другом хотел тебе рассказать. Я тебе рассказывал, сколько у нас с Пашей родичей было когда-то. Могучее племя…. Жаль, почти все бездетными уходили. Вот и Паша без детей остался. И у меня одна дочь….

- Не переживай так. И ты и Паша еще не старики. Да и от дочки твоей ветка хорошая может в вашем древе пойти.

- Ладно, не об этом сейчас. Среди наших родственников были некто Добужинские. Линия эта идёт от литовско-прусско-польских князей, которые перешли на служение Иоанну Четвёртому, то бишь, Грозному, еще в 16 веке. Их фамильные земли были под Смоленском, там еще…

- Короче!

- И еще пару замков и местечек были в Белоруссии…

- Еще короче!

- Так вот. Алексей Михайлович Добужинский, профессор Петербургского университета, академик где-то там в области звука, акустики и космических ветров, еще в 1908 году уехал по приглашению Академии наук Франции читать лекции в Париж. Где и остался. Потом война, потом революция, потом вторая война…

- У меня мало времени.

- Да ладно тебе, торопыга. Это же моя история, семья…

- Дочке рассказывай. А лучше напиши. Не можешь сам – я тебе писаку подгоню. Сейчас многие бумагу переводят, писатели, мать их… Научили грамоте на свою голову. Ликбез, ликбез… Что плохого было в том, что народ только крестом мог подписываться? Фигню разную не читал, заборы не портил, ни тебе спама, ни тебе фейка. Попахал землю и расти духовно. Над собой… Создавай здоровое потомство!

- Матвей, успокойся! Возьми себя в руку! Разошелся, чёрт грамотный…. Так вот, этот мой троюродный прадед Добужинский читал себе лекции, в политику не лез, с Белым движением связи не имел. Потому и не тронули тогда нас всех, оставшихся в России. Хотя на Лубянке многие побывали… Но, когда дочь профессора, Мария Алексеевна, получила после войны орден Боевого Красного Знамени на той же Лубянке, так и вовсе от нас отстали.

- Орден? Эмигрантка? Вот это уже интересно. А можно поподробнее?

- Конечно, можно. А зачем я тебя сюда позвал? Внимай! У профессора было два сына и две дочери. Один сын погиб во время Второй мировой, в Северной Африке, куда он, будучи уже успешным историком и археологом, бежал из Парижа для участия в борьбе с фашизмом на стороне Движения сопротивления генерала де Голля. Потом из лагеря, где готовились силы Сопротивления, он снова сбежал, но уже непосредственно на фронт боевых действий. Ему казалось, что их слишком долго готовят, а хотелось драться с врагом! В итоге, его поймали свои же и, как дезертира, расстреляли…

Второй сын погиб в Париже, во время известного восстания парижан против немцев в 1944 году. Тогда гестапо спровоцировало восстание и уничтожило всех активных антифашистов. Сам профессор Добужинский, как отец двух бойцов Сопротивления, попал в концлагерь, где и погиб. К счастью, его жена до этого не дожила…

- А дочери?

- Не спеши, Матвей, всё узнаешь. Еще до вторжения немцев во Францию, где-то в году 1933, обе дочери уехали учиться на искусствоведов в испанский университет Саламанки. Гражданскую войну они встретили в рядах республиканцев. Старшая, Ирина, пропала, а скорее всего, погибла на баррикадах. А вот младшая, Мария Алексеевна Добужинская, стала работать на советскую разведку. Еще до разгрома республиканцев и окончательной победы Франко, её вывезли из Испании в Северную Европу.

- Постой, ты – то откуда это всё знаешь? Ты изучал рассекреченные архивы? В Париже или на Лубянке? – искренне удивился Матвей.

- Да кто бы меня туда пустил, да и время, насколько я знаю, еще не пришло для снятия грифа секретности! Это сама Мария Алексеевна Добужинская моему отцу рассказывала, когда в восьмидесятые годы приезжала в Москву, где ей и вручили орден.

- Чего же так поздно? Ты говорил, что наградили её сразу после войны?

- Ну да. Представили и наградили где-то в 1946, а вручили только в восьмидесятые. Значит, нельзя было раньше этого делать. Я думаю, она могла продолжать работать на разведку, или раскрывать её перед французами не хотели…

- Молодец, логично мыслишь! И, приехав в Москву, она сразу нашла твоего отца?

- Думаю, не без помощи её московских кураторов. Отец, уже перед самым своим уходом, рассказывал мне, что его предупредили о Марии Алексеевне и даже встречу организовали в маленьком ресторанчике, где, как помнил отец, они были единственными посетителями. Он еще подписку давал о неразглашении и обязался информировать о всех возможных дальнейших контактах.

- Ну, дал и дал. Куда было деваться? Он же о вас думал, о семье… - пытался утешить своего явно «потухшего» шефа Матвей.

- Конечно, деваться ему было некуда… Какая-то зарубежная тётка, хоть и героиня – разведчица. Я тоже дал! – Шеф орлом приосанился в кресле.

- Что – дал? Кому? – сначала не понял Матвей.

- Расписку! Что не буду контактировать с ней по собственной инициативе, сообщу о любой попытке с её стороны вступить со мной в контакт и передам в соответствующие органы всю возможно полученную мной информацию!

- Стоп, дружок. Теперь – очень подробно! Глотни чайку и успокойся. – Матвей налил в чашку своего взволнованного собеседника уже остывшего чая.

Успокоившись, тот продолжил.

- На прошлой неделе ко мне приходили… Ну эти, серьезные люди. Мы поговорили о Марии Алексеевне. Они рассказали, что она отказывается переезжать в Россию, хотя ей это уже несколько раз предлагали. Хочет быть упокоена в старинном семейном склепе в Париже. Сказали, что она уже совсем плоха, но как ветерану Сопротивления, награжденному одной из высших наград французской республики, ей обеспечен круглосуточный уход. Мне дали понять, что у Марии Алексеевны, возможно, остался архив документов о периоде со второй мировой войны до выхода Франции из НАТО. Эти документы очень важны и французам и нам, поскольку до сих пор они засекречены.

Мне пришлось подписать бумаги, о которых я тебе уже сказал, после чего мне вручили её письмо. Вот оно… - рука шефа почти не дрожала, когда он протянул Матвею продолговатый конверт с затейливым вензелем на тисненой бумаге.

Получив, как воспитанный человек, разрешение, Матвей достал из конверта исписанный изящным, но слегка дрожащим почерком лист бумаги. Прекрасным русским языком, который только украшали старомодные обороты, Мария Алексеевна писала, что дни её сочтены. Последний приют она найдет в месте упокоения своей семьи в окружении друзей. От своего единственного, известного ей родственника, она просит почтить её последним визитом и привезти символическую горсть родной русской земли, которая будет смешана с прахом всей их семьи. Кроме того, она хотела бы передать на память о себе кое-какие «милые пустяки», которые хотела бы передать «лично, в семейные руки».

Дочитав письмо, Матвей аккуратно сложил его и убрал в конверт, начиная явственно понимать, о какой опасности предупреждал его утром его внутренний голос. Видя, что шеф нетерпеливо заёрзал на кресле, пытаясь что-то сказать, Матвей остановил его властным движением руки.

- Тихо, дружок. Сейчас я буду предполагать, что было дальше, а ты только кивай, если я прав, или маши головой, если, к твоему счастью, я ошибусь.

Итак, милый друг, или, как, очевидно, говорит твоя тетушка, «шер ами», то есть, по–русски, шаромыжник, по прочтении этого письма серьёзные дяди спросили, всё ли тебе понятно, а, получив твой утвердительный ответ, прямо предложили собираться в дорогу. Шеф быстро и радостно закивал головой.

- Тебе было предложено навестить умирающую тетушку и забрать у неё «последний подарок», в каком виде он бы не был тебе вручен.

Серия энергичных кивков.

- Указанный предмет или предметы ты должен будешь прямо в Париже вручить представителю посольства? Связному от Юстаса? Или, не дай Бог, довезти в сопровождении истребителей ВКС РФ до Москвы? Выбери правильный ответ.

- Представитель посольства меня должен был встретить в аэропорту, довезти до тетушки и забрать подарок, - пролепетал шеф. Слово «был» не ускользнуло от внимания Матвея, чувствовавшего себя как оголенный нерв на приёме стоматолога.

- Продолжим тест! Потом ты чуть-чуть подумал, вспомнил, что на три месяца улетаешь на Генассамблею ООН, давно обещал пингвинам навестить их в Антарктиде, да и вообще не испытываешь родственных чувств к тетушке – эмигранте. Поэтому ехать не можешь.

Кивок в смущении «а-ля Альхен».

- Тебе напомнили про чувство долга и патриотизм, сказали о возможных негативных последствиях отказа. И тут ты привёл свой последний аргумент – мол, специально не обучен, не чувствую в себе должных сил, не смогу, расколюсь, всё испорчу.

Кивок – кивок.

- И тут ты даёшь гениальное, с твоей точки зрения, решение!

В Париж едет, за твой, разумеется, счёт, твой представитель. Самый доверенный – доверенный, умелый – умелый, опытный и обученный. То есть – я!

Кивок, но с добавлением – «про оплату поездки я не говорил…»

- Ну, мои координаты ты им дал. Отчет «наверх» о нашей встрече напишешь завтра. Или уже сегодня – зачем же нам тогда интернет? Ничего тебе не скажу, боюсь за свой французский. Потом поговорим, но официально предупреждаю – начинаю искать другую работу! И обязательные две недели ходить в офис не буду! Да, кстати, а от кого тогда, мой трусливый друг, ты, якобы, пытался обезопасить наш разговор этой глушилкой?