Михаил Иванович Хилков
Есть люди, появление которых в вашей жизни никак нельзя назвать банальным словом – “случай”.
Уйдя с государевой службы, Матвей довольно быстро вычеркнул из памяти множество имен и событий, вбитых когда-то в подкорку, или куда-то там еще, служебной необходимостью. Сначала стоило труда заставить себя не вспоминать, а, следовательно, не упоминать никогда и никому, прежние важные детали, а потом они и сами «замылились», канули в воды этой самой мифической Леты. Мимолетные контакты и знакомства, не переросшие в прочные деловые, либо устойчивые приятельские отношения, так же постепенно отходили на второй план. И если судьба услужливо не подставляла их снова на жизненный путь Матвея, то он бессознательно относился к ним, как к некогда нужным, но ставшим невостребованными вещам в своем обиходе. Это был один из основных принципов Матвея, хотя и не всегда одобряемый его семейным окружением, но позволяющий бороться с захламлением. Этот принцип гласил – «Если вещь не понадобилась в течении года, она – бесполезна и подлежит утилизации!».
После такой утилизации внутреннего архива памяти «о былом», в ней постепенно остались, в основном, лишь яркие семейные воспоминания, эпизоды общения с друзьями, о коих напоминали фотографии, рассказы и сами эти друзья и домашние.
Тем важнее для Матвея становились появившиеся в его «второй» жизни интересные люди, примечательные не просто тем, что сами представляли из себя загадку и клубок еще не познанных тайн и возможностей, а главным образом тем, что делали текущую жизнь интереснее, не позволяя «закиснуть в рутине будней».
Одним из таких людей и стал некогда внезапно появившийся в жизни Матвея, но так и застрявший в ней Аполлинарий Инокентьевич Мусин-Залесский. За роскошным именем скрывался (а этот эпитет здесь подходил как нельзя лучше) внешне ничем не примечательный человек, с обличием сказочного старичка – боровичка. Ученый – теолог с мировым именем, он был интересен Матвею не только своими знаниями в области мировых религий и принадлежностью к мистическим и закрытым от внешнего мира русским старообрядцам, но и своей готовностью делиться. Делиться болью и радостью, желанием помогать восстановить справедливость.
Многие готовы сказать о себе такие же слова, но понятие справедливости у всех разное, и всяк толкует его по-своему. Все доселе известные попытки человечества сформулировать это понятие в едином для всех виде, будь то догматы различных вероисповеданий, программглобальная ы политических партий и призывы философствующих «гениев», как известно, успехом не увенчались. Так и живет каждый со своим мерилом справедливости. Одни, после попыток осмысления, прячут этот эталон глубоко внутри себя, любимого, позволяя лишь изредка, контрольным словом или фразой, проверить реакцию собеседника.
Другие, не утруждая себя мыслительным процессом, пытаются силой доказать свое превосходство в определении истины. Успокаиваются, лишь получив «по сусалам». Если это происходит не в банальной драке, а в масштабах, превышающих одну деревню, то для остального человечества – это благоприятный исход. Ибо победа такой убежденности лишь в собственной правоте ведет к историческому краху.
За примерами далеко ходить не надо.
В случае с Мусиным – Залесским, которого Матвей, для краткости, называл просто – «Профессор», им удалось, не прибегая к длительным дискуссиям, понять родство своих нравственных убеждений и даже воплотить свое видение правоты и справедливости в практических «деяниях».
А еще внучка «Профессора», помимо небесполезных навыков лингвиста и искусствоведа, пекла чудные плюшки, что, само по себе, не могло не вносить скрепляющую ноту в их личное общение.
Общались они довольно редко, хотя обоим было интересно это общение не только с точки зрения узнавания чего-то нового, но чувствовали они взаимную приязнь.
Профессор терпеть не мог различного рода учреждения современного общепита, откровенно брезгуя как самой едой, так и обстановкой в них. Поэтому их редкие встречи строго по определенному поводу проходили в уютной профессорской квартире в тени старомосковского дворика.
Вот и в этот раз Матвей был приглашен к профессору на торжественное чаепитие по случаю представления жениха профессорской внучки. «Жених» оказался бородатым и долговязым очкариком, отнюдь не богатырского телосложения. В силу многолетней привычки Матвея сразу давать встреченным людям псевдонимы (не засоряет память разовым вводом бесполезной информации. Позднее, если контакт получает развитие, объекту даруется право на именование по имени…) жених профессорской внучки стал «Паганелем».
Он оказался историком, специалистом по промышленному развитию дореволюционной России, имел ученую степень и ряд авторских работ. Как с гордостью сообщила его невеста, «Паганель» консультирует все крупные русские музеи и западные исторические общества, а также читает лекции в университетах «всего мира».
Воспользовавшись тем, что счастливая пара вышла на кухню, Матвей спросил профессора:
- А что, женишок тоже придерживается канонов истинной старообрядческой церкви?
- Пока нет. Общение с вами, Матвей, сподвигло меня к пониманию того, что и отрицающие Бога могут быть полезны и интересны. Кроме того, зная характер и боевой настрой своей внучки, могу предположить, что в скором времени она приведет в лоно нашей церкви еще одного убежденного сторонника.
Уж если она меня заставила смотреть эти политические толковища с их клоунами-ведущими, политиками разговорного жанра и приписанными к студиям псевдоэкспертами, то уж мужа своего она легко обратит в нашу веру.
Подумать только, он меня заставила попробовать кофе с этим самым, богомерзким бургером. Меня!!!
Тираду профессора, под языком которого, по меткому замечанию Р. Киплинга, скопилось немало колючек для «неправедного» мира, прервало появление в комнате жениха и невесты с двумя блюдами, заваленными бесподобно пахнущей выпечкой.
Многомудрый Матвей тут же перевел тему беседы, став рассказывать о своем недавнем путешествии по Волге. Все приняли живейшее участие в обсуждении, с учетом своих профессиональных знаний. Не мог Матвей не упомянуть о своём приобретении, рассказав историю чайной чашки. Словно в подтверждение своих слов он показал сделанные телефоном с разных ракурсов фотографии чашки с её странным узором.
- Разрешите ваш телефон, - вдруг попросил «Паганель», - и позвольте воспользоваться здесь моим компьютером.
Просьба была настолько неожиданной, и произнесена таким серьезным голосом, что даже Матвей не счел возможным возразить и безропотно протянул свой телефон «Паганелю». Тот принес в комнату потертый портфель, извлек из него ноутбук и подключил к нему телефон. Сотворив несколько манипуляций с клавишами, он показал присутствующим выполненный монтаж из фотографий, сложившихся в … карту России с нанесенным на неё пунктирами и линиями планом дорог. Дорог было мало для такой огромной страны, но их очертание было весьма знакомым.
Не дав зрителям сообщить свои мнения, «Паганель» вызвал на экран новое изображение, на этот раз географической карты дореволюционной России с четко прорисованными линиями, соединяющими крупные города. Еще одна манипуляция с клавиатурой, и обе карта оказались совмещены, показав почти полную идентичность. Рисунок, взятый с чашки, отличался лишь наличием многих дополнительных линий, обозначенных штрихами.
- Смею предположить, - голос «Паганеля» звучал строго и авторитетно, словно у лектора на высокой академической кафедре,
- что скрытая сколом на чаше подпись означает «Хилков М.И.»
Предваряя вопросы, «Паганель» уже примирительным голосом продолжил.
- Извините за мой наставнический тон, но темой моей дипломной работы в университете была организация железнодорожной сети в России до 1917 года, а Михаил Иванович Хилков, как самый эффективный царский министр путей сообщения, не мог выпасть из поля моего внимания. Если вам интересно, могу рассказать об этом человеке и его планах.
Никто не возражал, и «Паганель» начал свой рассказ.
- Княжеский род Хилковых - Стародубских ведет свое начало от самого легендарного Рюрика. Михаил Иванович окончил высшее учебное заведение для российской знати - Пажеский корпус. Прослужил несколько лет в гвардейском егерском полку и в звании штабс-капитана неожиданно для всех подал прошение об отставке. Перешел он в Министерство иностранных дел, совсем не престижное учреждение того времени.
В России тогда развернулось движение за освобождение крестьян. Хилков примкнул к сторонникам крестьянских свобод, освободил своих крепостных, отдав им большую часть своих земель, и уехал… в Европу, а затем в Америку. Свои средства у него быстро закончились, помощи у богатых родственников он не просил. Известно, что в 1864 году он устроился в американскую железнодорожную компанию «Трансатлантик», где быстро вырос от рабочего до начальника службы подвижного состава. Перед ним открывались блестящие служебные перспективы, но он всё бросает и уезжает в Англию, где устраивается слесарем на паровозный завод в Ливерпуле. Дойдя в карьерной лестнице до начальника производства, он опять все бросает и возвращается в Россию. Работая в министерстве путей сообщения, он почти на год уезжает в Болгарию, где фактически возглавляет путевое направление в правительстве этой страны. В России он руководит постройкой железных дорог в азиатском регионе и Сибири. Одновременно под его руководством планируется и строится сеть автомобильных дорог вдоль Черного моря.
В 1895 году он становится министром путей сообщений России. Во время русско-японской войны, уже в весьма преклонном возрасте, он руководит строительством транссибирской дороги. Страна нуждалась в быстрой организации снабжения армии, и Хилков применяет упрощенную американскую схему укладки путей. Кстати, эти шпалы из неровно обрезанных стволов деревьев и наспех отсыпанные основания для путей до сих пор работают на некоторых ветках сибирских дорог.
Но особую известность Хилкову принесло организованное им железнодорожное движение прямо по льду Байкала, которое позволило России наладить снабжение армий и флота на Дальнем Востоке и тем самым избежать полного разгрома от Японии.
И еще Михаил Иванович Хилков вошел в историю как практически единственный не коррумпированный министр царского правительства. Его заветной мечтой было строительство обширной сети железных и автомобильных дорог, которые охватывали бы всю территорию России. Особенно Сибирь и Дальний Восток. Без этого он не видел будущего нашей страны.
В этой связи, уважаемые, было бы логичным предположить, что на схеме, любезно предоставленной нам Матвеем… Извините, не знаю вашего отчества?
- Просто Матвей, - скромно потупил взор «просто Матвей». Тут же вспомнив кучу не всегда приличных анекдотов по поводу такого представления.
- Так вот, на этой схеме, столь остроумно изображенной по заказу Хилкова на чайной чашке, а возможно и на остальном, не дошедшим до нас сервизе, смею предположить, линиями изображены действующие железнодорожные линии, а пунктиром – планируемые или задуманные великим гением-инженером!
Если не возражаете, уважаемый Матвей, я воспользуюсь представленной мне возможностью ознакомиться с этой схемой и, возможно, предложить её в соответствующее ведомство министерства путей сообщения.
Закончив выступление, «Паганель» церемонно раскланялся, как на академической кафедре, справедливо ожидая оваций.
Оваций не было. Маша влюбленно смотрела на своего жениха, профессор и Матвей вдумчиво поглощали сдобу, попивая ароматный чаек. Их мысли витали… Кто их знает - где, но витали….
Первым осознал важность момента Матвей.
- Конечно, можете использовать эту схему. Я даже рад, что она кому-то может быть полезной. Это, несомненно, обрадовало бы самого Хилкова.
Отдаю должное вашей памяти, особенно с учетом того, что ваша дипломная работа была посвящена несколько иным вопросам, нежели личность этого талантливого инженера и, выражаясь современно, топ-менеджера, - нарушил он молчание.
«Паганель» снова оживился.
- Да, я исследовал дореволюционные экономические показатели работы российского транспорта, его эффективность и применяемые при этом технологии и методики расчётов. Если хотите, я могу кратко…
- Нет, нет. Как–нибудь в другой раз, с удовольствием обсудим эту тему, - при одной мысли о реакции дома на его поздний приход умирало любое желание выслушать интересный доклад, - но я бы очень хотел передать обретенный мною предмет потомкам Михаила Ивановича. Это же очень важно – историческая память семьи…
«Паганель» грустно замотал головой.
- Мне ничего не известно о родственниках Хилкова. И в технических справочниках, которыми я тогда пользовался, боюсь, нет иных данных, кроме тех, которые я уже изложил.
- Кхе, кхе, - подал голос профессор, - подумалось мне… Есть у меня знакомец в справочном отделе Исторического музея. Возглавляет секцию рукописных материалов. Систематизирует и, как вы говорите, «оцифровывает», бумажные первоисточники. Копается в родословных, дневниках, письмах и личных архивах давно ушедших. Часто помогает нам при нахождении наших единоверцев, коих, как вы знаете, Матвей, разбросала судьба по весям.
Ученый муж сей весьма компетентен. Не безгрешен -чревоугоден и не всегда воздержан. Большой любитель чебуреков.
Взяв координаты «справочного историка» и обязательный пакет со свежеиспеченной сдобой, отбыл Матвей домой, не переставая думать о хитросплетениях судеб человеческих и уже подозревая о том, что не просто так началась и эта история.
Словно подтверждая эту догадку, в темноте подъезде профессорского дома внезапно зажглась одна из давным-давно перегоревших лампочек. Правда, тут же погасла. Но и этого краткого озарения хватило Матвею, чтобы увидеть воткнутый в боковую створку второй двери нож. Первой мыслью Матвея было предположение о криминальном характере ножа, требовавшего позвонить в полицию и не трогать нож. Но, убедившись в отсутствии кого-либо из свидетелей, Матвей внимательно рассмотрел при помощи подсветки из своего телефона этот предмет. С огромной силой воткнутый клинок ножа был явно выкован вручную. Костяная рукоятка представляла собой фигурку, похожую на древнее изваяние. Эдакая миниатюрная обнаженная «скифская баба», с грубо и примитивно-точно вырезанными анатомическими подробностями. В живот фигурке был врезан минерал голубовато-зеленого цвета.
Одно стало ясно – нож явно некриминальный, а просто «случайно потерян кем-то». Ну, просто обязательно надо было его взять! Во-первых, Матвей был страстным любителем и коллекционером различного рода ножей и короткого холодного оружия, где ограничением было только почитание Уголовного кодекса. Во-вторых, что-то необъяснимо упорное толкало Матвея на присвоение ножа, накатывая словно наваждение. Но в этом он никогда и никому не признался бы.
Даже под угрозой отобрать нож.
С трудом вынув клинок из двери, Матвей убедился в отсутствии следов крови на лезвии, тщательно протер нож носовым платком и положил в свой портфель, на ходу сочиняя версию этой находки для вероятного наряда полиции. Полиции не было, как не было замечено ничего подозрительного. Чисто автоматически он успел отметить нетипичное в это время года и суток колыхание верхушек и ветвей деревьев вдоль дороги и у входа в свой подъезд, но это могло быть уже связано с психикой самого Матвея.
Дома, успокоившись и заставив себя с аппетитом поужинать – чтобы успокоить домашних, хоть и не просто это было сделать после профессорского угощения, Матвей в своем кабинете еще раз внимательно осмотрел нож. Вторичный осмотр не принес никаких новых деталей. Кроме того, что вставленный в рукоятку минерал был видел с двух сторон фигурки, живота и спины. И если посмотреть сквозь него на свет, лампочки, например, он весь лучился и словно сам излучал поток света.
Просто оставить у себя дома таким странным образом попавшее к нему оружие – а нож был именно оружием со своим почти двадцатисантиметровым лезвием и уликовой, по мнению уголовного кодекса, рукояткой, Матвей не мог. Конечно, у него были связи, чтобы просто отдать нож на исследование в криминалистическую лабораторию наших уважаемых внутренних органов. Это означало бы в худшем случае «обнаружение» за ножом криминального следа, а в лучшем – интерес к артефакту кого-либо из служивых. В любом случае, нож бы бесследно пропал, чего Матвей никак не мог допустить.
«Нет! Мы пойдем другим путем!» - была последняя перед сном мысль Матвея. Спалось тревожно. Неясная мысль о чем-то несделанном и предстоящих тревогах не давала полностью погрузиться в объятия Морфея.