Константин Николаевич Степаненко / Яков Брюс

Я К О В   Б Р Ю С

После стрелецкого бунта Петр, ценивший в людях преданность и личную храбрость, приблизил к себе Ле Форта, ставшего одним из самых близких сторонников царя. Василий же Голицин, несмотря на немалые заслуги перед страной и Романовыми, попал в опалу из-за связи с мятежной Софьей и вскоре пропал в изгнании. А потом из Москвы был изгнан и датский посол, к чему руку, по дворцовым слухам, приложил всесильный при Петре Ле Форт. Швейцарец, давно считавший Московию своей второй родиной, освободился, как ему казалось, от опеки Ордена.

Но вот в один из теплых весенних вечеров к нему явился человек, представившийся дежурному офицеру как посланец семьи швейцарца. Отказать было нельзя, и перед Ле Фортом предстал некто, сразу протянувший левую руку в масонском приветствии. Всесильный фаворит помедлил, не вставая из-за своего стола, заваленного картами, книгами и макетами фортификационных сооружений. Посланец не смутился. Сняв с голову высокую черную шляпу, осмотрелся по сторонам и, убедившись, что в комнате они одни, сказал.

- Велено лишь передать имя – Яков Брюс. Он из Немецкой слободы, служит в Потешном полку.

После чего молча повернулся и вышел.

По наведенным швейцарцем справкам, 17-летний Яков Брюс, нареченный в момент своего рождения Джеймс Дэниэл Брюс, действительно был уроженцем Немецкой слободы, или, по-московски, Кукуя, и уже год как служил добровольцем в петровском Потешном полку.

Брюсы, как рассказали Ле Форту в слободе, происходят из рода шотландского короля и тамплиера Роберта Брюса. В Москву приехал, спасаясь от травли на родине, еще дед Якова. И сам дед, и отец Якова были военными, служившими за плату в московских рейтерских полках.

Ле Форт вызвал к себя Якова Брюса и был поражен знаниями, любознательностью и широтой кругозора молодого гвардейца, свободно говорившего на нескольких европейских языках.

Брюс не стал скрывать от Ле Форта, что проходит этап испытания перед посвящением в ложу под надзором нескольких «братьев» в Немецкой слободе, скрыв их имена. На вопрос, а что его привлекает в принадлежности к «вольным каменщикам», Брюс ответил коротко – «Знания!», чем окончательно покорил генерала. Ле Форту понравились также резкая критика молодого Брюса в отношении московской церкви и её владык, а также патриархальных порядков на Руси.

Ле Форт, уже полный генерал, на одной из ассамблей представил Брюса Петру.

- Мин херц, рекомендую тебе капрала твоего полка Якова Брюса. Молодцу всего семнадцать, но здоров как бык, перепить может самого «всепьянейшего» Зотова. Но ценен тем, что зело в науках силен, в фортификации и бомбардирском деле, а также астрономии и математических расчетах.

- То, что пить может, то у нас этим никого не удивишь. Хотя и не лишне, если язык за зубами держать умеет. А откуда знания взял? Учился в Европе?

- Никак нет, государь. Дома всегда была славная библиотека. Еще отца и деда, из Шотландии вывезенная. Смолоду читал. Там и языки осилил. Да и учителя в Немецкой слободе хорошие…

На следующий день Петр устроил Брюсу экзамен в своем кабинете, затем ходил с ним в кузню, где отливали пушки, и на стрельбище.

Утром капрал Яков Брюс был назначен адъютантом к генералу Ле Форту.

Весной 2206 года, или 1696 по григорианскому календарю, Ле Форт получил из Лондона указание организовать поездку Петра по странам Европы. Самому швейцарцу и его помощнику Брюсу надлежало исполнять в этой поездке всю дипломатическую работу и посетить самостоятельно ряд мест, перечень которых им будет сообщен уже в Европе.

В те годы все решения принимались быстро, и уже в марте 1697 года Великое московское посольство в составе около 200 человек отправилось по странам Европы. Формально его возглавлял боярин Посольского приказа Федор Головин и генерал Ле Форт. Сам царь под именем Петр Михайлов делал вид, что он просто турист, что позволяло ему совершать неофициальные визиты. Ле Форт тоже встречался, но уже почти официально, с руководителями некоторых европейских лож, в том числе с сэром Рэджинальдом Фицем, получившим, наконец, вожделенный магистерский топорик. Выходя после этих встреч, Ле Форт так ругался, что его адъютант считал за благо, что иностранцы не понимают площадного русского языка.

Во время этого посольства Я. Брюс ездил по европейским столицам по своей программе, в которую он не посвящал даже Ле Форта. Он больше года путешествовал и учился в Вене, Париже, Берлине и Лондоне, где встречался с самыми выдающимися учеными, как правило, «вольными каменщиками» и получал «особые» знания по астрономии, математике, механике и химии. Платил за эту учёбу Брюса, конечно, Пётр.

На встрече с И. Ньютоном, поменявшем к тому времени математику на алхимию и оккультизм, и уже ставшим магистром Ордена, именно Брюсу было поручено организовать первую московскую ложу, так называемую «ложу Нептуна». Из этих своих частных учебных поездок Я. Брюс привозил тщательно упакованные сундуки, которые тут же отправлял в Москву с царским багажом. Петр слал домой купленные им раритеты, образцы оружия и редкие книги. Что ввозил в Московию Брюс, не знал никто, кроме его самого. Он лишь предупреждал сопровождавшую багаж стражу поаккуратнее обращаться с его сундуками и держать их подальше от огня. «От греха подальше», - многозначительно говорил Брюс. И ему верили.

В посольстве заметили, что перед окончательным отъездом из Европы домой, Ле Форт стал часто уединяться с царем, то бишь Петром Михайловым, с которым долго и горячо о чем-то говорил на голландском языке, хотя прекрасно знал русский. После возвращения в Москву и праздника новоселья в своем новом доме, еще до поездки подаренным ему Петром, Ле Форт внезапно слег в горячке. Он сгорел за считанные дни. Не отходившему от его кровати Петру он успел прошептать – «Оставляю тебе Брюса. Береги…»

Часовые слышали, как выбежавший из дома Петр долго ругался на «иноземном» языке, а потом тихо прохрипел по-русски – «Достали, псы. Не простили измены. И я не прощу…»

И не простил. Английские купцы окончательно были лишены привилегий в Архангельске, а самих англичан еще долго не привечали при царском дворе.

Б А Ш Н Я   Б Р Ю С А

Раннее московское утро 1692 года. Воздух еще свеж и пахнет дымком растапливаемых печей и свеженадоенным молоком. Хозяйки выгоняют коров и коз на выпас, вертится под ногами крикливая ребятня. Гремя алебардами, собирается на дежурство дневная смена стрельцов. Над Стрелецкой слободой, раскинувшейся по всему древнему земляному валу, возвышается старая деревянная сторожевая башня. Построенная еще век назад и не раз горевшая, башня уже лишь напоминала о своем гордом прежнем предназначении – упредить внезапный подход неприятеля к стольному граду и оповестить звоном сторожевого колокола об угрозе.

Глядя на ненавистных ему стрельцов, мешкающих у своих дворов и не спешивших исполнять опостылевшую государеву службу, Петр лишь морщился.

«Когда же я разгоню вас, кафтанников. Толку от вас…Небось по-прежнему в монастырь бегаете, под окна моей разлюбезной сестрицы, распутницы и смутьянки. Ну да я крепко её стерегу. И муха не пролетит…

Все войско у меня скоро будет иноземного строя, как мои Измайловский и Преображенский полки, подтянутые, с хорошим огневым боем. А вас, толстопузые, заставлю на стройках работать. Много у меня чего построить планируется! Вон мой любезный Брюс опять что-то чертит у себя в тетрадке. Опять диковину изобретает…»

Так или не так думал Петр, мы никогда не узнаем. Но вскоре после этого дня деревянную башню разобрали и начали строительство новой, каменной. По чертежам, где стояли три подписи – Ле Форта, самого Петра и Я.Брюса. Первые два этажа с непривычной для Москвы широкой лестницей, ведущей к главному входу над хозяйственным цоколем, спроектировал военный архитектор Чоглоков, по полной аналогии с Троицкой и Спасской башнями Кремля. Потом уже, по задумке Брюса, надстроили башенку с курантами, специально завезенными из английского Оксфорда.

Брюс строил для себя. Во всем здании разместили Навигацкую школу, которую Брюс торжественно открыл и возглавил в 1701 году. Часть второго этажа отдали под Рапирный и Такелажный залы, на третьем этаже разместили учебные классы, где готовили элиту военной мощи страны – морских офицеров, артиллеристов и военных инженеров.

Вход в венчавшую здание башенку был запрещен посторонним под страхом смерти. Или Брюсова проклятия. И неизвестно, что еще было страшнее. В башенке была лаборатория Якова Брюса, его библиотека и собственная обсерватория.

Народ видел по ночам свет в оконцах башенки, слышал оттуда странные звуки, видел даже летающих с металлическим скрежетом огромных птиц с сидящим у них на холке белобородым колдуном в черной высокой шляпе. В колдуне все единодушно узнавали самого Брюса. Якобы варил он в своей лаборатории разные зелья, искал мечту всех алхимиков – философский камень.

Но главное – были у Брюса два предмета, привезенные из той самой поездки по Европе. Эти предметы ему, по легенде, передал сам Великий Магистр Исаак Ньютон, сообщивший Брюсу о решении коллегии Великих Магистров всех европейских орденов «вольных каменщиков» основать в Московии новую ложу с целью открыть эту страну, эту Великую Тартарию, для Европы. С этой целью Брюсу передавались два магических предмета, обладавших властью влиять на черед событий и менять ход истории. Эти были перстень царя Соломона, владелец которого получал власть над людьми, и так называемая «Черная книга», в которой не только была записана участь всякого живущего, но и заложена способность изменить её.

Перстень Брюс всегда носил на пальце, и на просьбы окружавших – дать померить, всегда отвечал:

- Перстень надевается один раз и может быть снят и передан на вечное хранение другому только по велению Свыше. Если снять перстень насильно или с мертвого пальца, насильник умрет в страшных муках. Этого хватило, чтобы просьбы, даже пьяные, прекратились.

Про «Черную книгу» Брюс говорил, что если её тронет неизбранный, то не только погибнет сам, но и навлечет неисчислимые беды на весь свой народ. После этого даже Петр отстал от Брюса с просьбой показать Книгу и узнать свою судьбу.

Но своим будущим Петр интересовался все меньше и меньше. И даже астрологические прогнозы, составленные Брюс очень верно и весьма ценимые за это среди московской знати, Петра не интересовали.

Он очень изменился, царь Петр, после Великого посольства по Европе. И хотя окружение и соотечественники хранили свои наблюдения в строжайшей тайне, слухи эти гуляли не только по самой Москве, но и по всему остальному миру.

Прежде всего, обращали внимание на то, что после поездки в Европу Петр изменился внешне. У него исчезла бородавка на носу, хорошо видимая на его юношеских портретах. Разъяснения, что бородавку удалили европейские хирурги, никого не убедили.

Затем, Петр заметно подрос. По возвращении, он не смог надеть свой прежде любимый русский кафтан. Прежние порты были ему сильно коротки. Заметивший это его постельничий быстро исчез вместе со своими помощниками, а весь гардероб царя поменяли на одежду голландского шитья, изрядный запас которой был привезен из Европы. Чтобы не отличаться от своих подданных, Петр велел всем носить такую же одежду.

За несколько месяцев после возвращения Петра исчезли, умерли или были высланы из Москвы, почти все, сопровождавшие его в Посольстве. Из близких остались только Ле Форт, Брюс, боярин Ф.Головин и А. Меншиков. Но Головин, любивший, по старости, распускать язык, скоро тоже почил в бозе.

Со второй половины Посольства Петр прекратил писать своей прежде очень любимой жене Евдокии Лопухиной, хотя до этого отправлял ей шутливые и любовные послание ежедневно. По возвращении он ни разу не зашел к «своей Дуняше» и почти сразу отправил её в монастырь.

Вернувшись, он не узнавал никого из остававшихся в Москве родственников и знакомых. Те из них, кто любил поговорить об этом, тоже исчезли.

Петр «забыл», где находится библиотека Иоанна Грозного, хотя, по московской традиции специальный дьяк знакомит с этой тайной каждого из венчанных на царство, вскрывая при нем запечатанный конверт и запечатывая его потом заново царской печатью. Дьяк – хранитель тоже бесследно исчез после того, как прилюдно удивился вопросу Петра о библиотеке.

Петр стал плохо говорить по-русски, не говоря уже о письме. В юности изрядно обученный грамоте, он, как и его друг Ле Форт, стал писать наполовину по-немецки (голландски), наполовину по- славянски, но латинскими буквами с массой ошибок. Потому везде таскал за собой писаря.

Приступы лихорадки, которыми стал страдать Петр, по мнению лекарей, не могли быть получены в холодной Европе, а были хорошо известны у посещающих южные широты.

И, наконец, у сухопутного с детства Петра вдруг обнаружились такие знания морского дела, что этому удивлялись даже его знакомые иноземцы – капитаны и лоцманы. «Чтобы так разбираться в такелаже и тактике морского боя, мало два месяца поработать на верфи в Голландии. Надо несколько лет провести в плаваньях по океану, в борьбе со штормами и пиратами» - сказал на одной из ассамблей некий ганзейский шкипер. И исчез, вместе со своим кораблем. И грузом.

И последняя «закавыка» - сына Петра, Алексея Петровича, убили тогда, когда он, сбежав из России, стал искать за границей «своего настоящего отца». Записи об этом сохранились в архивах некоторых правящих в Европе домов. Но вернемся к Брюсовой башне.

В одном из потайных помещений Навигацкой школы была устроена, по всем правилам масонской архитектуры, специальная зала, в которой Яков Брюс торжественно открыл «Нептуново общество», планируя со временен превратить его в первую московскую масонскую ложу. Но, то ли энциклопедисту – алхимику не хватило организаторских и анимационных способностей, то ли не нашел он нужных и подходящих случаю мистико-пафосных слов, но Петр и его соратники – собутыльники не поняли значимости события. На собраниях «Нептунова общества» продолжилась привычная Петру и его сподвижникам вакханалия, с курением табаку, возлияниями в честь Бахуса и плясками. Только дамы, по настоянию Брюса и бывшего на первых собраниях Ле Форта, туда не допускались.

Но, по сути, «Нептуново общество» стало тайным царским советом, где за широким столом обсуждались важнейшие государственные дела. В ближний круг «друзей Нептуна» вошли Меншиков, Шереметев, Голицын, Ле Форт, Апраксин и Брюс. Фокус с ложей не удался, и масонству в России пришлось подождать. Лет сто.

После смерти Петра Брюс ушел от начавшейся борьбы за власть, в которой активно участвовали «птенцы гнезда Петрова», и уехал в свое имение. Где спокойно обрел вечный покой, оставив за собой не только мистическую славу колдуна – алхимика, но и реальные заслуги перед нашим государство в самых разных отраслях.

Но долго еще народ видел около Башни, московского дома Брюса и его усадьбы странную фигуру. Высокий худой мужчина, в старинном парике и черном плаще, воротник которого полностью закрывал его лицо, появлялся иногда в людных местах, а иногда и в пустынных переулках, печально смотрел вокруг и указывал перстом в черной перчатке то на землю у себя под ногами, то в небо, то на прежние места обитания Якова Брюса.

Шопотом, по большому секрету, народ рассказывал, что странный незнакомец с кем-то пытался заговорить, задавал непонятные вопросы, предостерегал от каких-то поступков. Но чаще грозил перстом и с жестким акцентом кричал –

- Не сметь! Не трогать!

Благосклонен он был лишь к московским беспризорникам, коих в множестве водилось на Сухаревской площади с тех пор, как в 1814 году распоряжением московского губернатора Ростопчина на площади открыли рынок. Сначала он работал по воскресеньям и был предназначен для того, чтобы ограбленные во время французского нашествия богатые москвичи могли найти и выкупить «пропавшие у них вещи». Тогда и был введен знаменитый сухаревский принцип – «Кто продает, того и вещь!», не позволявший узнавшему свою похищенную собственность человеку требовать её возврата и расправы над «новым владельцем».

Из уважения к прежнему владельцу Башни, а также «собрату» губернатора по ложе, тем же указам вводилось правило – «11 апреля (день рождения Якова Брюса) ворованным не торговать, не красть, не голосить и покупателей не обирать…». Даже воры и всесильные на рынке городовые соблюдали это правило, и люд валом шел в этот день на Сухаревку. Знали – в этот день они под охраной Брюса.

Время шло. Рынок стал работать не только по воскресеньям, но принцип остался. Это было раздолье для промышляющих московских беспризорников, воровавших и проедающих там же, на рынке, всё, что плохо лежит. Вот им и помогал странный «чёрный господин», уводя от погони, предупреждая об опасности и позволяя ночевать вблизи своих охраняемых мест.

И шпана была ему благодарна. Не кричала диким криком, как дуры – торговки, увидя черную фигуру, предупреждала жестами о распознанных в толпе филёрах и никогда не лазила ни в Башню, ни в дом великого алхимика. «Сам в детстве, поди, натерпелся. Понимает нас, неприкаянных…»

Так и продолжал жить среди любимого своего московского люда Яков Брюс. Или дух его, не нашедший покоя после земной юдоли.

Судьбу Брюса долго еще обсуждали в Москве. И то, что не дано ему было иметь детей, дабы не вставал вопрос – кому передавать тайные знания. И легенду его смерти – якобы изготовил Брюс два зелья, мёртвую и живую воду, и последние несколько лет каждый вечер уходил в «иной мир», выпивая «мёртвой» воды, а лакей должен был под утро влить ему в рот «живой» воды, воскрешая к жизни. Именно в «том» мире и являлись Брюсу его знания, там он общался с теми, кто давно ушел, но не смог вернуться…

И вот, в роковой для Брюса день, он выпил «мёртвого» зелья, но так страшен был явившийся ему дух, что закричал «мёртвый» Брюс. Стоявший у его постели лакей вздрогнул и разбил сосуды с «мёртвым» и «живым» эликсирами. Так и почил Яков Брюс. Эта легенда всегда приводилась в назидание тем, кто любил рискнуть, надеясь на собственное везенье.

После смерти Брюса , весь его архив и всё лабораторное оборудование из Башни, снимаемого им дома на Разгуляе и именья в Глинках было, по приказу императрицы Екатерины, вывезено. И бесследно пропало…

Брюсову же башню, в которой давно не было ни Навигацкой, ни иных школ, запечатали и к ней приставили караул. Но лучше всех замков и штыков её охранял дух самого Брюса, «зажигавший по ночам свет в башенке и летавший над городом на железной птице». Солдаты караулов не выдерживали более двух – трех ночных смен, а любители чужого добра обходили Башню стороной после того, как двух из них, сумевших отомкнуть запоры, нашли внутри здания по их диким крикам, совсем седыми и помешанными.

Примечательно, что один из перстней Брюса любила носить Екатерина Вторая, рассказывающая, что перстень «сам дался ей в руки» во время посещения подвалов Брюсовой башни. Но это был не тот, знаменитый, перстень судьбы, так и канувший в Лету.

Не была найдена в его доме, имении и в Башне и «Черная книга», хотя, по строгому наказу императриц Екатерины Первой, а затем и Второй, её искали очень долго и упорно.

Лишь дщерь Петра, сиятельная Елизавета, отказалась от поисков в Башне, строго молвив – «Не надо дразнить прошлое! Укусит…»

Может, чего и знала.

Весьма вероятно, что ученый и алхимик Брюс спрятал эти магические вещи, дабы не тревожить оставленный им мир. Так и стояла башня, охраняемая и заколоченная, храня свои тайны…

Одна из самых красивых легенд, связанных с этой башней, связана с наполеоновским походом на Россию. Якобы накануне вторжения французского воинства москвичи видели, как к шпилю башни подлетел ястреб с путами на лапах, запутался ими в крыльях украшающего шпиль медного двуглавого орла и с пронзительным криком разбился о землю.

Кстати, Наполеон, войдя в Москву, сразу приказал начать тщательные поиски в Сухаревской башне. Судя по кончине великого французского императора, ничего интересного в Башне французы не нашли.