Не имея еще достаточно сил, чтобы гарантированно взять Москву, Дмитрий Второй сидел в Тушино, куда стекались со всей Московии все недовольные, да и просто жаждущие наживы. Сам Филарет Романов, постриженный когда – то за свои честолюбивые планы Борисом Годуновым в монахи, но выкрутившийся и ставший метрополитом Ростовским, приезжает к Дмитрию Второму и получает от того чин метрополита Московского!
Москва притихла в ожидании развития событий.
В это время царь Шуйский решает заключить договор со Швецией о совместной борьбе с поляками. Шведский Карл давно мечтает заполучить север Московиии с его богатыми Новгородом и Псковом, а также незамерзающим портом Архангельска. Получив формальный повод ввести свои войска, он и не думает биться с поляками. С ними у него уже давно было соглашение о разделе русских земель. Шведы начинают просто грабить.
Поляки же, получив формальный повод начать вторжение, осаждают Смоленск.
Могуч русский народ! Хватило у него духу и внутренних сил, чтобы собраться и дать отпор. Поляки отброшены от Смоленска, Дмитрий Второй разбит и бежит из Тушино в Калугу. Вместе с ним бегут Сапега и его жена, потерявшие деньги и веру в будущее. Московское боярство, недовольное Шуйским (а когда «ближний» круг был доволен царём!) решают убрать его и пригласить на престол польского королевича Владислава, думая, что сможет управлять пятнадцатилетним недорослем.
С этим предложением в Польшу едет главный московский интриган Филарет Романов. Роскошно устроившись в предоставленном ему дворце, он не спешит возвращаться в злую и голодную Москву. Объявив полякам, что не уедет без Владислава, он сообщает в Кремль царю Шуйскому и московским боярам, что «захвачен в плен и мается в каземате».
Одновременно с этим поляки разбивают московское войско на дороге в столицу.
Хорошего, в общем –то царя Шуйского тихо свергают и, по старой и доброй русской традиции, запирают в дальний монастырь. А к власти в первопрестольной приходит «семибоярщина». Царский трон опустел, а на скамьях по-прежнему лаялись, мерились родословными и рвали друг у друга земли и холопов «хозяева земли московской» - бояре.
Москва в ужасе. Все понимают, что первое нашествие поляков и казаков было раем по сравнению с тем, что сделают с Москвой и её населением регулярная польская армия и примкнувшие к ней недобитки. Московиты затаились по своим домам; гнетущая тишина реяла над городом. Тихо вошедшие вечером польские солдаты во главе с гетманом Гонсевским идут по пустым улицам, выбирая жадным взглядом богатые подворья для постоя и завтрашнего грабежа. Дождаться утра не хватило сил. Грабежи, насилие и пожары начались сразу же, несмотря на приказ короля Сигизмунда не трогать «уже польскую Москву».
Москва стонала в полный голос. Не было, казалось, ни одного не ограбленного дома и ни одного не униженного московита. Ободрав до каменных стен дома в богатом Белом городе, мародеры пошли по посадам и слободкам.
Однажды вечером, работая на своем подворье, Митяй услышал крики из дома Лейбы. Схватив топор, он кинулся туда. Вбежав на подворье, он увидел лежащих в крови Исаака и Лейбу, над которыми уже склонились двое польских солдат. Крики неслись из дома, причем крики женские и детские. Разнеся двумя ударами топора головы поляков, Митяй выхватил у одного из них саблю и кинулся в дом.
Двое солдат ловили бегающих по комнате дочерей Исаака. Они даже не успели вытащить сабли, как были зарублены. Третий, отпустив пойманную им Магду, успел вытащить пистоль, но был обезоружен и повержен на пол клинком Митяя. Поляк протянул руки в жесте сдающегося в плен. Но бывший казак Митько пленных не брал, и польская голова покатилась под стол.
Закрываясь обрывками платья, Магда кинулась на грудь своего спасителя. Из всех уголков помещения показались перепуганные писцы Лейбы. Горестно подвывая и тряся пейсами, они удивительно ловко обшарили своими чернильными пальцами карманы зарубленных поляков. Зрелище прервал голос Лейбы. Держась за косяк двери и прижимая к окровавленной голове какую-то тряпку, он скомандовал.
- Если их найдут, убьют всех. Трупы вывезти и утопить в овраге, в глиняных ходах и ямах. Оружие спрятать в навозе. Кровь замыть. И никто ничего не видел!
Так всё и было сделано.
Польских мародеров не хватились. Да и до них ли было командованию польского гарнизона, если Москву наполнили слухи о том, что в Рязани собирается народное ополчение, которое воевода Ляпунов уже почти повел на освобождение первопрестольной. Надеждам московитов не суждено было сбыться. Ссоры дворян и казаков, боровшихся за место возле трона, воровство выделенных на ополчение денег и умелые интриги поляков сорвали это выступление. Ополчение разбежалось, а самого Ляпунова зарезали. Как говорили на Москве, зарезали его по польскому приказу казаки.
Новость о взятии Новгорода шведами уже не так волновала Москву. Знающий всё Лейба сообщил, что ворота ранее неприступного Новгорода открыла его «старшИна», главные богатеи города. Они давно торговали со шведами и севером Европы, знали терпимость северян к православию и не хотели власти над собой ярых католиков – поляков.
А воспылавшая прежними чувствами к Митяю Магда, которая даже позволяла себя горячо целовать в темных уголках подворья, по секрету поведала ему о том, что Лейба рассказывал своим близким. Как сообщили Лейбе его должники – поляки, сам Папа Римский провел в Ватикане торжественную службу по поводу крушения Руси и всего православия. А еще поляки поделились с ростовщиком известием о том, что на состоявшемся в Лондоне Совете торговых компаний, торгующих с Московией, был принят план создания коридора от Архангельска до Астрахани под охраной английских солдат. На Совете решили, что все издержки по осуществлению этого плана понесет Московия, на которую должна быть наложена особая контрибуция.
По словам Магды, Лейбу очень воодушевила эта, последняя, новость и он даже приказал своим писцам быстро привести в порядок какие-то там расчеты и бумаги. Митяю было наплевать на все планы Лейбы, но ему стало очень больно за свою державу, её народ и её землю.
Как ветер разгоняет тучи для лучей солнца, так и плохое настроение московитов было унесено известием о том, что в Нижнем Новгороде князь Пожарский, из рода Рюриковичей, собирает ополчение для похода против поляков в Москве, а затем и на шведов на севере. Особые надежды московиты возлагали на то, что денежной стороной ополчения занимался человек из «простых», нижегородский купец Минин. Из уст в уста передавали весть о том, что Минин сам отдал все своё добро и организовал сбор средств у населения на святое дело.
Возникла, было, и у Митяя мысль пособить в этом благородном деле сбора денег, но опыт его небольшой пока жизни научил его увязывать слово «деньги» с алчностью и рвачеством. Замаячили фигуры Серка, Исаака, Лейбы, московских бояр… Решил Митяй, что поможет тем, что у него получалось. Было отмыто и очищено оружие зарубленных поляков, брошен клич по округе, и скоро у Митяя было полтора десятка не робких слободских и посадских ребят – ремесленников, готовых вести борьбу с поляками.
Сначала Митяй водил их в леса, учил сабельному бою и владению боевым ножом. Без шума убрали пару польских разъездов у дальних хуторов, куда поляки ездили к шинкарям.
Когда же стало известно об успешном продвижении ополчения Пожарского к Москве и разбитии им корпуса гетмана Ходкевича, посланного Сигизмундом на помощь польскому гарнизону в Москве, поляки заметно присмирели. Митяй и его ребята, напротив, осмелели и стали нападать на польские патрули уже в московских посадах и слободах.
В день штурма ополчением Московских стен отряд Митяя показал ополченцам несколько потайных ходов сквозь оборону поляков и рубился потом на улицах города.
Митяя заметил один из воевод князя Пожарского и привел того на прием к Пожарскому в Кремль. Пока Митяй ждал на крыльце князя, заседавшего в палате Земского собора, он увидел, как в кремлевский двор вывели группу пленных поляков. Среди множества запыленных и незнакомых лиц он, вдруг, увидел атамана Серка и Анастасию Собакину, державшую под руку какого-то седого шляхтича. «Видать, муж. Сапега…» - не успел Митяй удивиться, как вышедший из дворца стрелец огласил какой-то указ и приказал освободить всех пленных. Им сняли путы, и бывшие мародеры и завоеватели разбрелись по двору. Некоторые, включая атамана Серка и чету Сапег, вышли через ворота в город и растворились в толпе.
«Чудны дела твои, Господи…» - вспомнил Митяй любимую присказку своего отца. В этот момент его окликнули и провели к князю Пожарскому. Невысокого роста, уже седоватый мужчина смотрел внимательными глазами на Митяя. Рослый, светловолосый, в помятой от сабельных ударов броне тот был воплощением русского витязя.
- Как звать – величать тебя, воин? Чьих будешь?
- Дмитрий Горшенин. Свободный горожанин из Москвы.
- Хочешь, свободный московит Дмитрий Горшенин послужить новому царя московскому? Царя Собор еще не выбрал, но войско, царское, личное, охранное, для него мне уже поручено набирать. Тебя бы взял сотником. Пойдешь?
- Могу подумать? Хозяйство надо пристроить... И один вопрос, можно?
- Давай, Дмитрий Горшенин! Что спросить хочешь?
- Здесь во дворе пленные поляки стояли. Их отпустили. Так вот и простили им всё, все их зверства московские? Без дознания?
Пожарский посерьёзнел.
- Ты, парень, при царе служить будешь. Понимать должен, что есть политический расчет. С Польшей у нас – мирный договор. Королевич Владислав, которого мы сами на трон приглашали, отказался от него, но войска у него и отца его Сигизмунда Августа остались. Не можем мы пока поляков задирать. Нет у нас на это ни рати, ни денег. Понял?
- Понял. Надумаю служить, завтра приду.
- Ну что же, воин. Решай. Но помни – простых путей в этой жизни нет. Всегда чем-то рискует человек…
- И даже князь? – улыбнулся Митяй
- И даже князь, - печально покачал головой Пожарский, - а князь, особо…
- Дерзок ты, парень, - сказал ему стоявший весь разговор за спиной Митяя воевода, приведший его к Пожарскому, - а ведь почти с царем говорил.
- Как, с царём?
- Да выдвинули мы, ополчение, его на царствование. Он же Рюрикович… Но Романовы со своими - против. Сами хотят на трон. Вон, всё казачество подкупили, сюда ведут. Кричать Романова будут.
- Филарета? Он же метрополит, божий человек. Его брат Иван – статью не вышел. В народе говорят, будто чересчур горяч, да горделив…
- Все они гордецы – Романовы. Не успел батюшка наш Грозный, а затем и благословенный Борис Годунов, всех их придушить. Четверых братьев – гордецов убрали. Но эти два, оставшиеся, Филарет и Иван, будут за власть царскую до конца биться. Есть у метрополита сынок, Михаил, еще до монашества в законном браке прижитой. Того, видать, и выкричат, хоть и недоросль, шестнадцать всего. А уж отец его, Филарет, и державой и церковью править будет!
Пока шел домой, понял Митяй, что не его это судьба – влезать в этот властный ящик гадючий.
Дома его ждали. Исаак и Лейба. Долго жевали губами, крутили пейсы. Заговорил Лейба.
- Предлагали при Кремле служить?
Митяй кивнул.
- При каком царе?
- Романове.
- Ойц! Филарете? Иване?
- Филаретовом сыне Михаиле. Но его еще не избрали. Сейчас казаки подойдут на площадь, прокричат.
- Отказался?
- Не пойду завтра.
- Рискуешь. Ты не пойдешь, за тобой придут и нас всех – на разбор. Найдут, за что на дыбу подвесить.
- Что делать?
- Уходить тебе надо. Много на тебе всякого висит. Нас не губи!
- Куда идти-то? На юг не пойду, был уже, да и атамана Серка с Сапегами сегодня прямо с площади кремлевской отпустили. Они не простят. Новгород и Псков – под шведом. Не смогу там ужиться.
- Да уж. Неуживчивый ты, Митяй. Чуть что – за саблю свою хватаешься. Хотя нам это помогло… Одно для тебя осталось место – Сибирь. Туда уж многие ушли свободу и волю искать. И до того, как атаман Ермак ханство сибирское к владениям Строгановых присоединил, а с их подачи - царю московскому отдал, так после этого вообще поток людской туда полился. Даже ловят некоторых царевы стражники, остроги ставят, чтобы беглые не уходили от господ своих.
- И как же туда идти? Что там делать – то?
И Лейба рассказал, что есть у него приказчик знакомый в московской конторе Строгановых («так, кое-какие пеньонзы туда – сюда гоняем»). Тот приказчик нанимает надежных людей на службу Строгановым («А там целая держава; заводы, селенья, поля, стада, золотые и медные прииски, которые надо в порядке держать и от местных разбойников охранять!»).
- Вольготно там. Царя, бояр и дворян нет. Выдачи оттуда тоже нет. И жить будешь делом, а не разбоем! Не понравится – уйдешь…
Последний довод особенно понравился Митяю, и он согласился.
К строгановскому приказчику Митяя повел Мойша, помощник Лейбы. Тот, который когда-то Магду за ручку держал. Магда уже стала его женой, и они ждали первенца, но похорошевшая на сносях Магда такими глазами смотрела на Митяя, что её пейсатый Мойша ну очень хотел отправить Митяя подальше от своей семьи. По пути к дому Строгановых радостный Мойша щебетал, как соловей.
- Я всем говорю, что меня зовут Михаил, как нашего нового царя!
При этом он так картавил в слове «царь», что Митяй посоветовал,
- Не говори об этом громко. Услышат казаки - ррразоррвут…
Обиженный Мойша долго сопел, но потом успокоился и стал давать Митяю советы насчет жалования, кормовых, проездных и подъемных, на которые надо «развести» Строгановых. Советы, наверно, полезные, но Митяю, на очередном распутье своей судьбы, было не до них.
На «просмотр» в богатый гостевой дом Строгановых, не тронутого мародерами, Митяй явился в боевых доспехах. Во-первых, в освобожденной Москве такой наряд был привычен, а во-вторых, другого достойного одеяния у него не было.
Дородный бородатый приказчик, выставив за дверь скукожившегося Мойшу, сразу оценил статного воина, спросив лишь,
- От чего бежишь, парень?
Митяй не стал лукавить.
- Обрыдло всё, как в болото врастаю.
- Лейба тебе кто? Какие с ним дела? – строго вопрошал приказчик.
- Никто. Сосед по слободке. Дел с ним не имею.
- Добре! Нашему кумпанству за Уралом нужен представитель. Ездить по заводам, приискам, порядок наводить. Когда и деньги выбивать, зажатые от хозяев. Наберешь себе отряд, небольшой, но воинов отважных и умелых. Чтоб спину твою берегли. Кошт тебе положат сто рублёв в год. Деньга не московская, а новгородская, полновесная. Двадцать рублёв сразу дам, под расписку. Одёжу себе справишь, коня и в дорогу припасов. Сразу все не трать. За Уралом надо будет тёплую одёжу покупать – шубу, пимы, шапку и рукавицы. Не был еще в Сибири? Увидишь, какая она – ширь да мощь земли нашей… Через два дня отсюда идет туда обоз наш, присоединяйся, не так одиноко ехать будет. Да и узнаешь от наших бывалых людей много полезного для себя.
Деньги берёшь? Ставь крест. Да ты грамотный!? Тогда и цена тебе будет выше…
Хотел Митяй поручить Мойше купить всё для дальней дороги, но взглянул в плутоватые глаза «Михаила» и решил завтра самому идти по лавкам.
В слободке Митяй зашел к Лейбе и Исааку, поблагодарил за сделанное ему добро. На вопрос, должен ли он им что-то в деньгах, старики долго трясли пальцами и пейсами.
- Как можно? Ты нам и так помог. Ничего не должен…
Но когда Митяй дал им по полновесному серебряному рублю – «на сладкое внукам», старые ростовщики не отказались. Узнав у честного Митяя, сколько тому положили денег, долго цокали языками, изображая удивление столь «громадной» суммой. При этом Митяю, или теперь уже Дмитрию, было доподлинно известно, какими суммами со многими нолями ворочают два старых еврея.
Уходя из недавно отстроенного дома Исаака, где, кроме него, жили теперь все три его дочери, удачно пристроенные им замуж, Митяй был пойман в темном коридоре чьей-то теплой рукой. Магда, которой заметно мешал её округлившийся живот, прижалась к Митяю.
- Знаю, что больше не увидимся. Ты уходишь далеко, мы можем уехать из Московии, как говорит папхен, в теплые края. Возьми на память. Это – моей покойной мамы. У тебя ведь нет памяти от твоей мамы? Пусть хоть этот знак бережет тебя. Прощай!
В своей руке Дмитрий почувствовал что-то с острыми краями. Придя в свою комнатушку, он рассмотрел подарок Магды. Это был маленький знак, состоящий из двух перекрещенных треугольников. Он вспомнил, что знак называется «звездой Давида», является для иудеев символом их веры, но как объясняли ему еще в Сечи, изображение этого знака есть и в православных храмах, поскольку идет он из библейского Старого Завета. Какая разница, думал Дмитрий, из какой религии этот знак. Главное, подарила его Магда с добрыми пожеланиями и искренней любовью.
На следующий день Дмитрий купил себе коня и всё необходимое в дальнюю дорогу. Прощаться больше было не с кем и, проехав в последний раз мимо места, где когда-то стоял родительский дом, Дмитрий Горшенин навсегда уехал из своей юности.
Рано утром в указанный день собранный в дорогу Дмитрий был на строгановском подворье, где уже знакомый приказчик сверял по списку людей и грузы в дорогу. Кивнув Дмитрию, как старому знакомому, он указал на стоящую отдельно группу конных, снаряженных и вооруженных так же, как Дмитрий.
- С ними держись. До Урала идёте, как охрана, потом хозяева сами определят по местам.
Дмитрий занял своё место в строю всадников, привычно поймал ход коня и почти задремал в седле.
- Парень, а я тебя знаю, - подъехавший к Дмитрию бородатый по самые глаза всадник был ему не знаком, - я – Василий Размётнов. Был в опричном войске у младшего Басманова, видел тебя в сотне Богдана Бельского. По твоему доносу тогда чинили следствие по польским прихвостням, что семью твою убили. А потом уже по прямому приказу Малюты розыск по боярину Капитону Собакину, тоже твоему обидчику, вели, в великой измене его уличили, в сговоре с поляками и казачьей «старшИной». Меня не вспоминай, не знакомились и вместе не пили. Это у меня память, как капкан. Кого один раз увижу, век не забуду.
- И от кого теперь бежишь? – вспомнил Дмитрий вопрос строгановского приказчика.
- От Романовых. Митрополит Филарет, что теперь всей Московской землёй правит от имени сына своего, на царство венчанного, помнит наши дела опричные. Помнит, как братьев его Годунов нашими руками устранял. Да и с поляками у Филарета, тогда еще мирским именем - Федор звавшимся, свой сговор был, тайный, против царя-батюшки нашего Иоанна Васильевича.
Из Москвы выехали уже в позднюю осень, и в ближайшем посаде уже меняли колеса возков на полозья.
- Теперь до места на полозьях побежим! Зимой – быстро доедем. Эх, в былые времена еще пару бояр-изменщиков к лошадям бы подпрягли, вообще птицей бы полетели.
Много чего порассказал бывший опричник Василий Размётнов своему новому знакомцу, пока шли они до нового места службы.
- Знаешь, почему Скуратова Малютой прозвали? Когда он к нам в опричнину пришел, нас царь Иван Васильевич по типу ордена монашеского построил и заставлял все службы – и заутренние, и обедню и вечерю в молельне стоять. Так вот Скуратов самый ярым молельщиком был. Все поближе к царю норовил пристроиться и так лбом поклоны клал, что чуть пол каменный не разбил. И всё просил что-то у Бога, прощение, видать, вымаливал. Только и слышно было от его согбенной фигуры – «Молю тебя…, молю тя…» Так и прозвали – Малюта. Ему шло! Маленький был росточком, но лютый! Не приведи господь! Его во вторую ливонскую войну срубили. Так наши, кто рядом бился, сказывали, что Скуратов четырех лыцарей зарубил. Но дочек своих пристроил. Всех трех за князей столбовых отдал. Сам-то был мелкопоместный, через опричнину нашу и вылез…
Я – то до последнего в сыске опричном оставался, пока его Шуйский, по настоянию бояр, а пуще всего Филарета да Ивана Романовых не разогнал. Знали, злодеи, что были у нас доносы на то, что именно они поляков и первый, и второй раз на нас напустили. И Лживые Дмитрии – их люди. А заговор против Шуйского–царя как раз Иван Романов и возглавил. Были грамотки у моего воеводы Басманова, что и царя Фёдора, сына Ивана Васильевича, убили по приказу Федора (а ныне Филарета) Романова, и сына Бориса Годунова вместе со своей матерью…
А красавицу дочь Годунова Ксению, по прямому наущению Романовых, злодей Дмитрий Первый опозорил, взяв в свои наложницы.
- И где теперь эти грамоты? Сам-то не боишься мне это всё рассказывать? – не утерпел Дмитрий.
- Грамоты, известно где… Сгорели вместе с нашим приказом, бумагами Басманова и Малюты. Кому они теперь нужны, кроме Романовых? Да и им они без надобности. А тебе рассказывать не боюсь. Ты
– не сторонник Романовых, раз бежишь от них, а доносить на меня некому. Хотя, похоже на то, что Романовы создали свой сыск, ведь кто-то искал меня по Москве…
Куда же власти без сыску–то?
Видно, действительно прикипел Василий Размётнов к своему сыскному ремеслу. Еще в пути дважды ловил сопровождающего их обоз приказчика на воровстве и сговоре с хозяевами постоялых дворов.
Что поражало Дмитрия – гуляя и волочась за приятными подавальщицами в трактирах, Василий всегда видел, кто с кем шепчется, как расплачивается, кто и с какой девкой уходит «поговорить».
Однажды Размётнов напрямую спросил Дмитрия,
- Это тебя Лейба уговорил перейти в иудейство? Хотел на дочке своей женить? Или кто?
- Я – православный! Вот крест! А с чего ты взял, что я веру поменял?
- Видел, как ты знак Давидов в пальцах вертишь. Почему тогда на шее не носишь, рядом с крестом? Были такие когда-то в Новгороде Великом, «жидовствующими» себя называли. До конца веру нашу не отрицали, чтобы из «старшИны» не выкинули, но к учению Авраама склонялись. Все про Хазарию рассказывали, что Киевом владела, да о том, то Иисус, Сын Божий, да и сам Бог наш, из иудеев будет. Я – то сам, хоть и в монашеском ордене опричников был, не шибко в этом разбираюсь. Знаю только, что отличаются наши веры сильно, и нет у православных заповеди – «Обмани ближнего своего», как у иудеев…
- Я не иудей, - и Дмитрий рассказал историю их знакомства с Магдой, о спасении её от поляков и её прощальном подарке, - мне всё равно, чей это символ, тем более, что и в наших церквах он встречается. Это – просто память о моём прошлом.
- Хорошо. Просто даю совет. Строгановы - истые православные, даже раскольников поддерживают и у себя по укромным уголкам распихивают.
- Каких – таких раскольников?
- Митрий, ты откуда вылез? Раскольники - это те, кто за Никоном не пошел и старую веру себе оставил.
- А, староверы! В Сечи их много было!
- Так вот, Строгановы «жидовствующих» и иудеев не жалуют. Вроде как пострадали от них. Ну, обманули их… И приказчик московский, что тебя взял, в тайне от Строговых дела с Лейбой имеет. Не сдобровать ему, коль хозяева узнают. Я –то приказчика лейбина, Мойшу, сразу на подворье признал. Видел, что ты с ним пришел.
- Ну ты, Василий, и впрямь, как ищейка. «Цепной пёс сыска». Не обижайся… Я и сам таким был.
Ты не был, а пытался. А я был и горжусь!
Так и стал Василий Размётнов старшим по сыскному делу у Строговых. Много тем надо было «непоняток» и клубков распутать. Дмитрия же Горшенина поставили во главе отряда своих казаков делать привычную тому работу – порядок поддерживать, да смуту гасить. Здесь они вместе с Василием работали. Один всё знает, второй честно делает. И дома себе в Чусовом остроге, что стал потом станицей Чусовой, рядом поставили. Вместе вступили в созданное с согласия царя Михаила Романова (правда, жалованная сибирскому казачеству грамота была подписана «великим государем Филаретом Никитичем) казачество.
Женились тоже почти одновременно. Только Василий взял жену из купеческого сословия, с хорошим приданным, а Дмитрий привез жену от реки Яик, где у местного казачьего атамана увидел дочь-красавицу с чуть раскосыми глазами. Что поделать, яицкие казаки, пришедшие в эти места, как правило, холостыми, брали жен из местных кочевых народов, крестили и счастливо жили.
И дети родились в семьях почти одновременно, и пошли по земле сибирской два крепких казацких корня – Горшенины да Размётновы, давшие этой земле много славных сынов и дочерей.
Закончив рассказ словами – «На этом экстрасенсорное моделирование интересующего нас персонажа закончено» голос продолжил,
- Лаборатория ситуационного аналогового моделирования. Рабочая группа номер три. Вариант исторического развития номер два. Поиск по сочетаниям ключевых слов – «звезда Давида» и ваджра.