Константин Николаевич Степаненко / И это было... — 5

Местные жители очень обижались на отряд за отказ увеличивать количество, а главное, качество жителей посещаемых деревень. Немногочисленность племенных групп неизбежно вела к кровосмешению и, как следствие, деградации. С учётом краткости жизненного цикла «цветов» джунглей, где живут до сорока, а женщины привлекательны до восемнадцати (а с точки зрения Матвея, и того меньше),этот процесс деградации мог бы иметь самые печальные последствия.

Давным-давно в этих краях практиковались такие изысканные виды демографического разнообразия, как набеги, похищения дам (а часто и кавалеров) привлекательного возраста, их обмен на более конкурентоспособные ценности — скот, украшения, домашнюю утварь. С приходом белых колонизаторов кое-что изменилось. Представители ряда европейских стран отправлялись за океан, просто убегая от собственной нищеты. Не обременённые сословными предрассудками, они с удовольствием вступали в естественную гармонию с жительницами колоний, оставляя после себя еще курчавых, но уже не таких шоколадных и курносых потомков. Эти колонизаторы несли культуру, а не нравы и сословность иерархий. Они не были злобливы, поэтому их терпели без ненависти. А уж за потомство...

Очень ценятся в этом уголке континента более светлые, с европеизированными чертами лица, юноши и девушки. Беда лишь в том, что скоро их кровь растворяется в океане очень красной, стойкой первородной крови, и о мичуринской селекции остается только мечтать.

Что, в общем — то, и слава Богу.

Так вот, каждый раз на входивший в деревню отряд местные старейшины смотрели лишь с утилитарно-демографической точки зрения. И, принося вечером продукты, буквально прощупывали взглядом стати всех «пришельцев». Бойцы дружественного нам островного государства отпадали сразу, поскольку по соображениям конспирации они все были так же черны телом, как и местные. Не помогали и очень выдающиеся стати... Да и с гигиеной у бойцов было строго. Во-первых, им сразу же внушали, что все местные больны неизлечимыми тропическими болезнями, к которым особо восприимчивы представители лишь этого, дружественного нам островного государства. Во-вторых, для поддержания гигиены, подразделения бойцов из этой страны укомплектовывались прачками-санитарками-поварихами из расчёта десять бойцов — одна ударница трудового фронта. Дамы все, как одна, уже не свадебного, но ещё очень жизнелюбивого возраста, что исключало ревность и вносило в жизнь необходимую гармонию. Кроме того, у бойцов была строгая ротация кадров по принципу — две недели в поле, неделю — на базе, что наполняло их жизнь смыслом.

Отрядные же советники, соотечественники Матвея, интереса для демографии местного населения уже не представляли в силу преклонного (по африканским масштабам) возраста. Эх, видели бы их местные в нашей стране, да ещё вдали от семьи, да ещё и под водочку....

Итак, внимание местных старейшин уже через пятнадцать-двадцать минут стоянки концентрировалось на Матвее. То есть, по всем статьям он подходил на роль улучшателя породы. Сценарий всегда был один — старейшина отводил его для разговора в сторону, где, словно бы стыдясь, не поднимал глаза выше уровня пряжки ремня Матвея. В ходе обсуждения "очень важных«вопросов о приобретении продуктов питания, к ним подлетали две-три «старых ведьмы» и начинали, в буквальном смысле, трогать Матвея, тыча своими крючковатыми пальцами в мышцы спины, рук, даже ягодиц. Результат был предсказуем — бабки чмокали, утвердительно кивали косматыми головами, и старейшина сворачивал разговор.

После этого Матвею предлагалась для ночлега отдельная хижина, в отличие от его коллег, коих расселяли по несколько человек. В первый раз, ничего не подозревающий Матвей согласился на отдельную хижину (она стояла на возвышенности, в центре деревушки), поскольку устал от жары, впечатлений, традиционного вечернего стакана — «в целях профилактики», и просто хотел выспаться в безопасном, как ему казалось, месте. Подойдя с фонариком к хижине и осветив её внутреннюю, единственную и круглую комнату диаметром около четырёх метров, он, к своему изумлению, увидел на стоящем в центре топчане-кровати совершенно обнажённую молоденькую африканочку. Хорошо сформировавшаяся, ещё не обвисшая грудь красноречиво свидетельствовала о том, что девчушке было лет одиннадцать — тринадцать. Тяжело дыша, она полусидела-полулежала на топчане лицом к Матвею; в её широко раскрытых глазах было всё — кайф, страх, изумление. Прекрасное черное тело жирно блестело. Усталость, хмель и готовность ко сну мигом слетели с Матвея. Работало только одно чувство — обоняние.

Духота и влажность тропической ночи многократно усиливали запах пота (о, как для европейцев пахнут потные африканцы! Что-то вроде серьёзно протухшего мясного бульона. Впрочем, для них мы пахнем не лучше). Для полноты ощущений этот аромат дополнялся дурманящим запахом кокосового масла и ещё каких-то местных афродизиаков, которыми местные бабки — «массажистки» натерли тело африканочки. Кроме того, как потом узнал Матвей, девчушек перед «этим» те же самые бабки-колдуньи, напоив каким-то дурманящим снадобьем, подвергают варварской дефлорации племенным амулетом, который явно не дезинфицировали с тех пор, как над их пра-пра-бабушками совершали то же действо. Весь этот букет ароматов обрушился на Матвея, оглушил его, подтянул к горлу содержимое желудка.

И в этот ответственный момент снаружи раздался грохот тамтамов. Видимо, по знаку смотрящих в специальные щёли старух-сводниц, всё трудоспособное население деревушки ударило во все звенящие предметы, стремясь воодушевить героя на подвиг.

Матвей стрелой выскочил из хижины.

Можно лишь предположить, что местное население не было довольно окончанием этого действа. Отечественное "Облико морале«вновь было поднято на щит, но обещанных бананов вождь не прислал.

С тех пор и сиживал у костра Матвей по вечерам допоздна, слушая аборигенов и заряжаясь великой магией джунглей.

Текли дни.

Впечатления сменялись впечатлениями. Изнурительные поездки по жаре сменялись пешими переходами по едва заметным тропкам, когда, казалось, ты идёшь по дну моря, настолько плотен и влажен был воздух.

...трех... и четырёхэтажный лес, где деревья, переплетаясь кронами в нескольких ярусах, пронизывают, как сквозь сито, солнечные лучи. Во время колониальных войн даже авиабомбы, которыми хотели устрашить население, не долетали до земли, взрываясь на первом или втором ярусе переплетенных ветвей.

...красавица антилопа, которую, по-мальчишески красуясь перед бойцами отряда, Матвей «снял» первым выстрелом своего «калаша» метров со ста пятидесяти. Местный «Сусанин» беззвучно посмеивался, но только когда с трудом удалось пройти (машина бы не проехала) эти метры, Матвей понял причину этого веселья: туша убитого животного за 20 минут стала вся чёрной, блестела и шевелилась. Антилопа была на ладонь в толщину вся покрыта двигающимися насекомыми. Жизненный цикл в тропиках — всё очень быстротечно. Тушу пришлось оставить. Проводник тогда сказал, что Матвею надо стрелять обезьян. Те прыгают высоко, можно подстрелить прямо над машиной, чтобы не тащить, и у обезьян нет насекомых на шкуре — они же «ищутся».

Первый же такой выстрел принёс удачу, но когда Матвей увидел это сморщенное, почти детское личико, крохотные, прижатые к груди, ручки с пальчиками и застывшие от боли глаза, он понял, что больше стрелять он не будет. В обезьян...

...огромный питон, заползший от дневной жары в хижину под кровать Матвея. Ночью рептилия зашевелилась, но была им повержена разряженным в неё всем рожком «Калашникова». Когда четырехметровое тело змеи выволокли наружу, и вся деревня всю ночь праздновала «праздник живота» вокруг разложенных на пальмовых листьях зажаренных кусков питона, трясущегося от пережитого Матвея тоже всю ночь бойцы отпаивали ромом.

Как-то отряд провел удачный день, ни с кем не перестреливался, просто поездил-походил по дорогам и провел пару пропагандистских бесед с местным населением. Население громко поддержало идею своего славного будущего (если местный переводчик все правильно перевел) и угостило бойцов фруктами.

А вечером, вылив на себя пару вёдер воды и одев сухую майку, Матвей с удовольствием и бутылочкой виски (хорошие ребята — эти контрабандисты!) опять сидел у костра, предвкушая неторопливый голос вождя-старейшины-колдуна и свое погружение в таинственный мир другой реальности, другой энергии, иных дум и помыслов. Он уже привык к тому, что на всех, даже новых, стоянках местные узнавали его, беспрекословно слушались и даже припасали для него непочатую бутылку любимого напитка.

Но на этот раз, к его удивлению, сидение и всё остальное для него у костра было приготовлено, но собеседника не было. Минут через двадцать одиночного созерцания огня и неба, (а смотреть в стороны было бесполезно как по причине отсутствия "лампочек Ильича",так и в силу этой удивительной особенности африканской ночи, которая, словно живая чёрная ткань, моментально поглощала контуры всего, выходящего из круга прямого света),в свет костра быстро вошёл предполагаемый собеседник Матвея. Бормоча что-то на местном диалекте, он буквально схватил Матвея за руку и потащил в сторону от костра. Доверившись ему, Матвей вышел из света. Потеряв в абсолютной темноте возможность что-то видеть, он просто закрыл глаза и, высоко поднимая ноги, дабы не наступить на что-нибудь лежащее или ползущее, сделал несколько шагов.

Открыв глаза, которые стали различать предметы уже не антрацитно-чёрной, а чёрно-серой ночи, он увидел, что вождь тащит его к центральной хижине.

— «Нет, нет — пытался сказать Матвей — я не буду, не хочу».(Сильны воспоминания о запахах того, первого раза. Опять же «облико морале»...). Но не дав тому опомниться, вождь втолкнул Матвея в хижину.

В углу горел огонь. Запаха не было. Почти. Нос Матвея успел «принюхаться» за месяцы командировки к запахам местных жилищ. На топчане лежала женщина. Обнажённая. Её стройное молодое тело била сильная дрожь. Рядом сидела старуха и вытирала с обнажённого тела пот.

— «Вот почему не пахнет» — машинально подумал Матвей. Глаза женщины были закрыты. Руки и ноги крепко связанны. Вы когда-нибудь видели, как бледнеют негры? Они сереют. Вот и у лежащей кожа была пепельно — серой. В свете костра и прыгающих по стенам хижины теней это было просто страшно. Вождь продолжал что-то лихорадочно выкрикивать на местном наречии. Матвею удалось разобрать «Дочь... Помоги...» Ничего ещё не понимая, Матвей приблизился к девушке. Та вдруг перестала биться и, не открывая глаз, стала сдавлено кричать. Ноги и руки её напряглись, проступили все мышцы. Матвей невольно залюбовался этим совершенством. «Вот, чёрт, сотворила же природа!»

Он уже знал, что делать, словно всю жизнь этим занимался. Словно глядя на себя со стороны и удивляясь собственному спокойствию, он приказал всем уйти из хижины. Вождь беспрекословно вышел, выскочила за ним и старуха. Из угла метнулся за дверь ещё кто-то, неслышно сидевший до этого в темноте. Этот кто-то был весь в лохмотьях и перьях.

— «Колдун, что-ли...»-сразу всплыла мысль.

Матвей присел рядом с девушкой. Странное впечатление производила её серая кожа. Обычная кожа обитателей континента упругая, блестящая, очень мягкая на ощупь. Кожа белого человек кажется им наждачной бумагой. А тут.... Матвею захотелось потрогать девушку... Не рискнув коснуться тела, он положил руку ей на лоб. И тут на него словно нахлынуло. Не было картин, голосов, видений. Словно какая-то воронка энергии вошла в руку, и Матвей вё понял: девушка — дочь старейшины, обещана в соседнюю деревню третьей женой к их дальнему родственнику (деревушки были мусульманскими). Два месяца назад она согрешила со своим дружком, не смогла уберечься, забеременела. При относительной свободе нравов, которая царит в языческих и псевдохристианских племенах, в их племенной группе, исповедующей ислам, супружеская и добрачная неверность караются очень сурово. Женщин, согрешивших до замужества, не забивают камнями, как их замужних сестер, их возвращают отцу и забирают назад выкуп. Семья считается обесчещенной, родные изгоняют виновницу в джунгли, на верную, но медленную, смерть.

Поняв, что беременна и зная своё будущее, девушка выкрала склянку яда у колдуна (Матвей не ошибся, это действительно был колдун) и выпила его. Матвей знал, как нейтрализовать действие снадобья. А дальше что? Убить плод? Матвей положил руку ей на живот. Да, там есть ещё одна жизнь.

В голове пронеслись воспоминания о том, как месяц назад, в ответ на выстрел по их отряду, они расстреляли все дома в деревне, которая казалась им брошенной. Но жители прятались в домах. На всю жизнь Матвей запомнил неподвижное тело младенца, со вспухшим животиком и кровавой дыркой в голове, по которой роились зелёные мухи.

Выход был один. Матвей разрезал верёвки на руках и ногах девушки, и, положив руку на её лоб, мысленно приказал ей спать и забыть прошлое. Крикнул, чтобы все отошли от хижины и легли на землю. Почему-то он был уверен, что всё так и будет. И будет у неё сын.

Выйдя через час из хижины, Матвей торжественным голосом объявил старейшине: «Я взял твою дочь. Так велели духи. Ребёнок родится раньше. Так надо».

Тому минуло уже много лет, но, честное слово, Матвей считает того сына африканского народа своим, и очень хотел бы знать, как сложилась его судьба.

А может, и не надо этого знать...