С У Х А Р Е В С К А Я
Морозное февральское утро 1846 года. Кутаясь в бобровый воротник своего парадного пальто, надворный советник Александр Павлович Прилуков в который раз пожалел о том, что не дождался в тестином доме отправленный с раннего утра по каким-то надобностям домашний возок с такой удобной медвежьей полостью. Но не мог он опаздывать на эту встречу, потому и пришлось отправлять лакея на угол за стоящими в заиндевелой очереди извозничьими кибитками. И не мог, вишь, паскуда лакей выбрать кого получше, с теплой полостью, да и видом поприятнее. Взял этого болтливого прощелыгу на заморенной кобыленке и с какой-то траченной молью попонке для утепления ног пассажира.
Сам, ведь, лакей и укутал попонкой советничьи ноги, и теперь Прилуков с горечью думал о том, скольких блох привезет он сначала в московское дворянское собрание, а потом и домой. Но на широком Земляном валу игривый ветерок так задувал во все щели, что Александр Николаевич не мог не отметить заботливость лакея.
Возница, довольный «фартовым» пассажиром, и не обращая внимания на пронизывающий ветер, всё норовил в своём огромном тулупе поудобнее повернуться к пассажиру и дорасказать очередную, начатую еще для другой стороны улицы, историю. Только по обрывкам слов, долетающих до его прикрытых теплой фуражкой ушей, Прилуков мог догадываться, что его возница жаловался на недород в деревне, дороговизну в городе, жадность городовых, природное «жульство» москвичей. Да мало ли на что жаловались, да и сейчас жалуются люди, занимающиеся не ремеслом, а обслуживанием тех, кто в состоянии платить за их услуги!
Но вот возница остановил лошадь на Сухаревской площади, напротив знаменитой некогда башни, схватил помятое ведро и помчался к фонтану. Купив ведро воды, он подвесил его на дышло своей кормилицы, и пока лошадь, шумно отфыркиваясь, не спешно пила ледяную воды, возница присел на облучок лицом к седоку. Советник понял, что его ждет очередная история, на этот раз во всех деталях. Но ветер внезапно утих, приятно пригрело солнце, и Прилукову вдруг стало уютно в этом возке, и он не был против того, чтобы выслушать очередную жалобу «представителя народа».
- Вот я и говорю, - возница словно продолжил начатый разговор, - ходила вокруг башни эта старушенция в драном салопе со свой собаченцией на руках, а она её в муфте носила, тоже драной, но видать, еще теплой. Собаченция та, злюка такая, брехала на всех, аж слюна из пасти её летела! А старуха все пальцем своим скрюченным всем грозила, всё бормотала о какой-то каре небесной, черном старце и книге. Да, книге! Тоже черной. Во, «Книгой дьявола» называла, где всё про всех записано, и, мол, как явится она народу, тут и придёт Страшный суд. И еще запрещала к башне подходить, чтобы дух «черного старца» не тревожить!
Старуха та вроде из знатных была, одежонка на ёй, хучь и драная, но видать, что из дорогих. А собаченцию всё – «девочка моя!» называла. Народ и прозвал её – Драная барыня, а за глаза и за собачонку её злую – Сука Ревская. Вроде как фамилия её была такая – Ревская.
Так и площадь стали называть – Сухаревская. Так что, барин, никаких сухарей здесь не делали! Напротив фонтана возвышалась мрачная, с зияющими глазницами окон, наспех заколоченных досками, Сухаревская башня, известная в Москве как Брюсова башня.
А.П. Прилуков, как историк по образованию, окончивший Московский университет, и как коренной москвич, всегда интересовавшийся историей своего города, хорошо знал, что башня названа в честь стоявшего здесь когда-то стрелецкого полка под командованием полковника Сухарева. Полк не поддержал начатого сестрой Петра Алексеевича Софьей стрелецкого бунта, пришел во главе со своим полковником к сбежавшему в Троице-Сергиев монастырь малолетнему царю Петру и присягнул тому на верность, за что и полку и башне царским указом было жаловано это имя.
Знал Прилуков и о легендах, связанных с этой башней в связи со сподвижником Петра Яковом Брюсом, вошедшим в народные предания как колдун и чародей.
Его заинтересовала названная возницей фамилия пожилой женщины. Ревская? – на память ничего не приходит. Может быть -Раевская? А вот с этой фамилией связано многое…Раевские были не из последних фамилий на Руси, и имена многих Раевских были на слуху.
Пока Прилуков перебирал в памяти всех известных ему Раевских, возница, по-прежнему бубня что-то себе под нос и время от времени поворачиваясь к седоку в ключевых местах своих историй, довез его до величественного здания Московского дворянского собрания, где и была назначена встреча. Щедро расплатившись с радостным возницей (масляница, чай, нельзя скупиться!) Прилуков, разминая затекшие ноги, бодро взбежал по широкой лестнице к парадному входу.
Швейцар с поклоном открыл тяжелую дверь, признавая за незнакомым ему, но богато одетым Прилуковым право входить в это святилище московской знати. Получив положенный гривенник, швейцар подозвал гардеробного лакея, принявшего богатое пальто. Важный распорядитель, вальяжно подошедший к советнику, тактично поинтересовался, в какую из зал направляется гость, и ждет ли его кто-либо. Прилуков гордо ответил, что приглашен князем Голициным отобедать.
Услышав фамилию Голицина, распорядитель склонился в почтенном поклоне и знаком показал советнику, в какую из зал ему следовало направляться. Зайдя в богато сервированный и буквально искрившийся хрусталем в свете люстр и настенных светильников обеденный зал дворянского собрания, Прилуков сразу видел восседавшую в гордом одиночестве за хлебосольно накрытым столом величественную фигуру князя.
Советник сразу вспомнил, как третьего дня, на церемонии его посвящения в мастера московской ложи, фигура князя была столь же величественна в одеянии Великого мастера ложи, в белоснежном переднике и с серебряным мастерком в правой руке. После церемонии, когда новопосвященного мастера «вольных каменщиков» поздравили его коллеги – мастера и подмастерья ложи, от лица Капитула Ордена его поздравил сам Великий мастер князь Голицин и сразу пригласил отобедать.
Предложение было с благодарностью принято, хотя Прилуков и знал, что они с женой уже были приглашены в это время на обед в купеческом доме его тестя. Он понимал, что и жена, всегда скучавшая в промозглом Петербурге по своей семье, и вся их многочисленная московская родня, будут недовольны его отсутствием за столом, но отказать князю он не мог.
Голицин заметил Прилукова и широким жестом пригласил за стол.
- Я тут позволил себе заказать и на вас тоже, мой друг и брат. Надеюсь, вы не против? Сегодня среда широкой масленицы, по московски – «лакомка», так что прошу отведать, что Бог посылает нам в этот день. Нет смысла, да и сил, перечислять все, что было заказано известным гурманом князем Голициным, но могу вас заверить, уважаемые читатели, это было сытно, вкусно и красиво.
Выпив по первой, холодной, рюмке анисовой водочки, и закусив, как и положено, блином с икоркой, князь и советник по-удобнее устроились в креслах. Голицин сразу расстегнул все пуговицы своего жилета. Прилуков позволил себе лишь пару нижних.
- Что, собрат мой, небось неудобно было в масленицу уходить из дома? Ну да ничего. Завтра четверг – «тёщины вечёрки», отыграешься. Да и когда родные узнают, какую ты им весть принесешь, - просят. Ей-богу, простят. Ну, еще по одной! Выпив, Прилуков приготовился слушать.
Глядя на богатый стол, он невольно вспоминал своё отнюдь не сытое детство и отрочество. Будучи сыном отставного майора, выслужившего лишь личное дворянство и небольшую пенсию, он сумел поступить на казенный кошт в Московский университет, где особо увлекся историей. Студенты - историки тогда были поделены на два лагеря, одни, в основном дети богатых семей и, в большинстве своем, из обрусевших иноземных семей, стояли за нормандскую теорию происхождения российской государственности.
Они с презрением говорили о прежней Тартарии, варварстве русских, которым повезло принять сначала нормана Рюрика, а затем ориентированных на Запад Романовых. Отрицая вклад истинных жителей России в её развитие и культуру, они превозносили историческую науку в изложении академика Миллера, возглавлявшего в первом составе российских академиков «пронемецкую» партию.
За шелковую подкладку своих щегольских студенческих тужурок они получили прозвище «шелкоперы». Вторая партия поднимала на щит теорию Ломоносова, всю жизнь боровшегося с «немцами» за признание самобытности Руси, её издревле славянского происхождения и великой роли славян не только в собственной, но и в мировой истории. За свои убеждения, а также социальное и материальное положение, этих студентов прозвали «ситчиками».
Прилуков был в университете ярым «ситчиком», гордился этим и сохранил свои убеждения и поныне. Перед выпуском из университета, на одном из крещенских гуляний на Москва-реке он познакомился с красавицей-хохотушкой Натальей Прохоровной Вешниной, дочерью богатого московского купца. У того было трое сыновей-наследников, уже вошедших в дело. Поэтому он сквозь пальцы смотрел на желание любимой дочери выйти замуж за «нищего, но благородного», и даже дал приличное приданное.
После университета Прилукову, как лучшему студенту из выпуска, предложили работу в столичном Петербурге, в департаменте учебных заведений министерства просвещения. Полный идей способствовать народному просвещению, Прилуков согласился. В Москве после смерти матери его ничего не держало, а перспектива оторвать жену от купеческого «болота» её семьи его только радовала.
Он рьяно взялся за работу, благо желавших ездить по глуши и действительно заниматься народным просвещением особо и не было. Он даже возглавил департамент и получил ранг надворного советника 7-ого класса, дававший ему право на личное дворянство. Но это не радовало его так, как его жену, с удовольствием ставшую дворянкой. Сам Прилуков, словно мотылёк, бился в тисках жесткой бюрократической машины, не дававшей ему возможности реализации.
В этот момент его заметили и подошли с предложением о членстве в Ордене несколько его коллег по министерству. Недавний запрет императора Александра Первого всех масонских организаций не смог сразу прекратить их деятельность, и членство в ложе по-прежнему давало хорошее положение в обществе, связи, а главное, на что купился Прилуков, – возможность приобщения к новым знаниям, самопознанию и более плодотворной работе на благо народа.
Став «вольным каменщиком», хотя пока только низшим в иерархии подмастерьем, Прилуков действительно оброс полезными знакомствами, почувствовал уважение к себе и своим проектам в министерстве. На волне этого псевдопризнания он даже внес, среди прочего, на рассмотрение коллегии министерства законопроект об увеличении финансирования сельских и пригородных школ общего обучения. С перевесом всего в одни голос проект был отклонен, то есть перенесен на более позднее рассмотрение.
Как ему дали понять, причиной тому был «недостаточный вес» самого автора во власть-придержащих кругах. Он прекрасно понимал, что в самом министерстве ему удастся достичь «должных» вершин разве только к отставке и знал, что ещё большую свободу ему может дать лишь рост в иерархии Ордена, и активно над этим работал. Однако в 1840 году император ужесточил действие своего запрета на масонство, и столичные ложи прекратили свою ритуальную деятельность, включая прием новых членов и внесение изменений в структуру.
«Удача способствует ищущему». Прилуков понял значение этой латинской пословицы после той памятной встречи во дворце генерал-губернатора Петербурга. Там принимали делегацию московского генерал-губернаторства. Непонятно, почему, но скромный начальник департамента никому не нужного народного просвещения Прилуков получил персональное приглашение на эту встречу.
В буфете к нему подошел неизвестный чиновник в мундире действительного статского советника с лентой ордена Святой Анны 1 Степени. «Потомственный дворянин» - только и успел подумать Прилуков, как подошедший господин, незаметно для окружающих сделав приветственный масонский знак, увлек его к широкому подоконнику залы, где кроме них, никого не было.
- Я – декан московской ложи Преображенцев. Мне поручено сделать вам предложение перейти в нашу ложу (мы все равно принадлежим к одному Ордену). Мы гарантируем ваше посвящение в Мастера Ордена и начало нового карьерного этапа. Мы располагаем сведениями, что нынешний ваш начальник господин Мусин – Пушкин буквально воспринял указ императора о запрете на масонские организации, особенно в государственных инстанциях, и готовит чистку аппарата. Ваше имя – в первой десятке нежелательных. Если согласны – завтра должны отбыть в Москву. Приказ о вашем откомандировании уже в канцелярии министерства, и завтра будет подписан. Вы готовы?
Не успел Прилуков сказать о том, что подумает, как его губы сами ответили.
- Да.
Всё было как в сказке. Через два дня они с женой уже были в Москве, прикомандированные к канцелярии московского генерал-губернатора для «инспекции образовательных учреждений». Еще через два дня Прилуков был вызван для «участия в совещании».
Посвящение в мастера ложи проходило в специальной масонской зале знаменитого дома Пашкова на Ваганьковском холме, напротив Кремля. Зала, как позднее узнал Прилуков, была спроектирована масоном Баженовым по указанию заказчика, тоже масона Пашкова. И хотя всё здание было уже четыре года как выкуплено казной для московского университета, и в дневное время там даже проводились лекции, работал университетский музей и библиотека, в тот вечер оно было пустынным и строго охранялось личной гвардией московского генерал-губернатора.
Уже потом Прилуков, копаясь в архивах, узнал, что первоначально на месте дома Пашкова стоял деревянный дворец Александра Меншикова. В историю он вошел разве что тем, что сам царский любимец был нещадно бит царем Петром за постройку дворца на украденные деньги и из ворованных материалов.
А вот дальнейшая история весьма занимательна. У купившего в 1783 году эту землю с разваленным дворцом капитана – поручика Семеновского полка Петра Пашкова всё-таки дознавались, где он взял такие деньги. Капитан – поручик показал на своего покойного тогда уже отца, Егора Пашкова. На этом следствие и закончилось.
Но любопытный Прилуков дознался, что Егор Пашков был денщиком императора Петра Великого и сделал при своём хозяине «стремительный карьер» - возглавил созданную комиссию по расследованию хищений казнокрадов и получал, по тогдашней практике, имущество осужденных и наказанных. А ещё Егор Пашков стал первым в русской истории винным монополистом, получив от императора право на откуп всех питейных заведений и винокурен Руси. То есть брал себе весь доход, платя в казну малую его толику. Из уважения к императору и его денщику, закрыли тогда глаза на покупку скромного офицера. Со службы, правда, его убрали. Но он и сам, видимо, за неё не держался, добравшись до папиных сундуков.
Но раздосадованный отставной капитан–поручик всё – таки сотворил каверзу кремлевским дознавателям, не поверившим сразу в его честность. Он нашел такого же обиженного Кремлем архитектора Баженова, чей недостроенный Большой Кремлевский дворец был снесён за «бездарность» по приказу императрицы Екатерины Великой. И два «страдальца», кстати, адепты одной ложи, московского филиала английской «Великой ложи», решили отомстить, построив свой дом выше кремлевских строений.
Но всё это Прилуков узнает позже, а пока его торжественного возводят в степень Мастера в той самой масонской зале бывшего дома Пашкова, а ныне – здании Московского университета, спроектированной архитектором Баженовым для торжественных церемоний ложи.
После обряда, проведенного с должным соблюдением церемониала (словно и не было запрещающего императорского указа), его и пригласил «по-братски» отобедать Великий мастер Голицин.
И вот он сидит напротив Прилукова, пристально глядя в глаза новому мастеру Ордена.
- Ну, а теперь давайте прямо, начистоту, как и подобает братьям – «вольным каменщикам». Мы давно наблюдали за вами, как и за всяким новым адептом Ордена. Нам известно о вашем славянофильстве и даже конфронтации с представителями так называемой западной культуры, коих в нашей державе, с легкой руки императора Петра и его потомков, развелось действительно многовато. Я ни к коей мере не противник этнических нероссиян, среди которых много настоящих патриотов нашей державы, доказавших это и пером, и мечом. Вопрос в том, каким путем идти Руси, быть ей впереди, с гордо поднятыми парусами, или тащиться в кильватере, позволяя нас просто грабить, а потом и растащить в разные стороны. Вы – историк, и неплохой историк, и знаете, как непросто было нашим предкам идти своим путем, искать свои истоки и защищать их.
Ничто не стабильно в этом мире. Рассыпаются империи, рушатся самые, казалось, могучие организации. Вот и наш Орден, созданный на вечных идеалах знания, справедливости и любви к ближнему, тоже не избежал внутренних потрясений. Подлинное масонство, верное своими идеалам, так называемое франкмасонство, вошло в конфликт с розенкрейцерами, углубившимися в чистую мистику, символизм, и устранившимися от решения насущных задач. Но и сами франкмасоны не едины в своих устремлениях, позволяя себе использовать структуру Ордена, его дисциплину и камеральность в собственных интересах, или интересах своих кланов или империй, позволяя себе трактовать наши цели под собственным углом зрения.
Как пример – наши братья, вышедшие на Сенатскую площадь в декабре 1825 года за якобы идеалы всеобщего равенства и братства. Представьте, что могло произойти, если бы они свергли правящих Романовых и сами пришли к власти? К чему привел бы их лозунг «Все должны быть равны, но некоторые равнее?». А лицемерное допущение отменить всеобщее крепостное право, но оставить «избранным» их крепостную челядь? Через несколько лет вспыхнуло бы очередное восстание, и как итог – развал Российского государства.
Но из этих людей создают героев, их боготворит молодежь, не знающая истины.
И если наши первые братья в России – Лефорт, Брюс, мой предок Василий Голицин и иже с ними, были собраны и пытались быть объединены английскими и европейскими «братьями» с целью сменить династию Романовых, ослабить и расчленить Русь в угоду западным торговым кампаниям и банкам, то сейчас ситуация несколько изменилась. Цель, по сути, осталась прежней, но орудием уже не являются масоны. Русское масонство изменилось. Можно сказать, что Русь перековала его, и никто не может сказать, не произойдет ли такое с иными. Поэтому против нашей страны напрямую действует торговый, промышленный и банковский капитал Запада, и, прежде всего, Англии, нашего закадычного недруга. Это – страшнее, чем мы с нашей символикой.
Не знаю, доходчиво ли я сумел объяснить вам мои мысли и ощущения, но сейчас идет борьба за умы русских людей, к коим я причислю все народы, живущие на территории Российской империи. «Русские» здесь, как определение, как «американские» индейцы, «индийские» сигхи…. И в борьбе за эти умы очень важна не только ваша работа на ниве просвещения, но и новое поприще, которое я хочу вам предложить.
Голицин перевел дыхание, промокнул салфеткой взопревший лоб. Было заметно, что этот монолог дался ему не легко.
- Хочу предложить вам, мой друг и брат, должность ученого секретаря во вновь созданном императором Русском географическом обществе. Цель Общества – сбор и пропаганда сведений о всей земле нашей державы, народах, ея населяющих, собрание и приведение в порядок всех документальных источников, создание системы публичного ознакомления с ними. Вы понимаете, о чем идет речь? О создании прочнейшего фундамента нашего движения вперед, о противодействии всем попыткам изолгать нашу историю.
И вполголоса добавил.
- Думаю, сам государь не смотрел так далеко, подписывая подготовленный нами проект указа о создании Общества. Но мы усмотрели в этом прекрасную возможность сделать что-то полезное, отвечающее нашим представлениям и идеалам.
И продолжил.
- Вы войдете в Ученый Совет Общества, получите гражданский чин 5 класса – статский советник. («Потомственное дворянство»
- непроизвольно мелькнуло в голове Прилукова…). Да –да, сразу статского, минуя 6 класс коллежского советника. Первое время будете работать в Москве, в библиотеках университета, частных коллекций и Кремля. Что-то хотите спросить? – Голицин заметил непроизвольное движение Прилукова.
- Почему я?
- Да очень просто. На фоне основателей Русского географического общества – Липке, Берга, Бэра, Врангеля, Гельмерсена и Крузенштерна хочется иметь кого-то исконно русского. Ломоносова не нашли, зато нашли Прилукова! – Голицин захохотал, знаком приглашая стоящего поодаль лакея наполнить рюмки.
- Ну и за ваш новый дом! У вас ведь нет своего жилья в первопрестольной? Жить у тещи- купчихи в «примаках» ученому секретарю и действительному статскому советнику как-то неудобно, а матушкин флигелек слишком мал. Вы ведь второго ждете?
Прилуков слушал. И холодел. «Всё знают. Вот уж точно, у Ордена длинные руки…»
- Да, к лету должна родить. Ждем мальчика.
- Уже и имя подобрали?
- Да. Николаем хотим назвать. В честь моего отца.
- Будет Николай Александрович, как наш император. Только в честь его рождения не будут даны положенные при рождении престолонаследника 201 выстрел из сигнальной пушки…
А вы – как его покойный батюшка, Александр Павлович. Если он покойный….
- Вы тоже верите в легенду о его уходе в старцы?
- А вот вы и проверите! В жизни много легенд. Одни нам помогают. Другие – мешают. Еще надо знать, какие легенды следует поддерживать, а какие – вредны, и должны быть развенчаны. Вам теперь и карты в руки. Но предупреждаю, все ваши выводы и обнаруженные сведения до их широкой огласки должны быть представлены капитулу Ордена, то есть мне или, впоследствии, тому, кто меня заменит на этом посту.
Тут Прилуков вспомнил по сегодняшний рассказ возницы о народной версии названия Сухаревской площади и поделился им с князем. Тот долго смеялся в свои роскошные подусники.
- Как, вы говорите, величали ту старуху? Ревская? Таких не помню. А вои ваша версия про Раевскую вполне возможна. В нашу ложу лет, эдак, с тридцать назад входил Николай Николаевич Раевский, полный генерал, герой войны с французами. Ложу тогда возглавлял князь Трубецкой, сослуживец Раевского. Если память не изменяет, Раевские происходят из старинного шляхетского рода Дуниных и на Русь прибыли в 16 веке, когда и крестились в истинную, православную, веру. Занесены в Бархатную книгу российского дворянства, то есть чуть ниже упомянутых в «Государевом родословце» Рюриковичей и Гедиминовичей.
Потом Раевские породнились с Нарышкиными и даже каким-то боком были в родстве с матерью императора Петра! А женат Николай Николаевич был на внучке самого Ломоносова. Как бишь её? Софья, кажется…
- Как вы всё помните, князь! – не удержался Прилуков.
- Полноте, милейший! Я – всю жизнь в Москве, несколько раз возглавлял дворянское собрание первопрестольной. Да и люблю я в истории российской копаться. От наносов иноземных её очистить… Погодите, не мешайте. С мысли сбиваете. Слушайте и ешьте. Вон, рюмку выпейте!
Выпив вместе с Прилуковым, князь продолжил свой рассказ.
Так вот, какая-то там была история с этим самым Раевским. Точно, вспомнил, не каждый год такие афронты случаются в нашем, можно сказать, очень патриархальном Ордене! Этот самый заслуженный генерал и герой несколько лет исправно посещал все заседания, делал доклады по своему полю деятельности – а отвечал он, помню, за опеку над инвалидами и ветеранами той войны, оказание им помощи, организацию домов призрения… И вот на одном из заседаний старичок этот вдруг вскинулся, обвинил нас всех в забвении идеалов и отходу от идей чистого масонства.
Были приведены какие-то факты о воровстве, черствости и недолжном исполнении братьями по ложе своих моральных обязательств! Раевский заявил, что не расторгает своей клятвы верности Ордену, но не считает себя обязанным посещать «пустые», как он сказал, заседания и выполнять «никому не нужные» поручения. Он заявил, что возвращается к истокам движения «вольных каменщиков» в нашей державе, будет изучать наследие Лефорта и Брюса и работать над реализацией их замыслов.
- Какое именно наследие и каких замыслов? – скорее наудачу спросил Прилуков.
Голицин посерьезнел, безуспешно пытаясь подцепить соленый рыжик в своей тарелке.
- Не знаю, что он имел в виду. Мы установили, что он часто ходил к башне Брюса, к его городскому дому на Разгуляе и на развалины его именья в Глинках, но что он там искал, и нашёл ли, неизвестно. Он вскоре преставился. Дом его, по указанию военного ведомства, тщательно проверили «на предмет наличия записей и воспоминаний о войне», но ничего там не нашли.
- А жена его?
- Софья после его смерти покинула свет, перестала общаться даже с родственниками. Генеральский дом она отдала обществу опеки над ветеранами войн, а сама стала жить при нем. О ней забыли. Да, и жили они где-то в Ваганьково, недалеко от «не к вечеру упомянутой» башни.
- Князь, вы же словно энциклопедия нашей истории! Я имею в виду и историю державы и историю Ордена. Вы же прямой потомок боярина Василия Голицина, которого считают чуть ли не первым «вольным каменщиком» Московии…
- Не прямой. Моя ветвь рода Голициных идет от его брата, Бориса, но спасибо за ваши слова.
- Расскажите о Якове Брюсе, этой самой таинственной фигуре в истории московской ложи. Что вы знаете о нём самом, его перстне и «Черной книге»?
- Тише, мой друг. Здесь стены тоже могут иметь уши.
Яков Брюс – не простая личность в истории нашей страны. И, по всей видимости, чем больше лет пройдёт, тем большим флёром таинственности будет окружена его фигура. Его обвиняют в том, что вместе со своим патроном Лефортом, они добились смены потомственной русской элиты – боярства, на новую – приобретенное дворянство. Затем, по их настоянию, на Руси был введен новый календарь, уничтоживший память русичей о нашей многовековой истории. Ударом по нашей исторической памяти и обычаям, а также столь ценимой истинными русофилами патриархальности, стало введение с их подачи иноземного платья, чужого языка, табакокурения и пьяной распущенности.
Но есть и положительный опыт работы Брюса в Москве. Его гений признан в архитектуре, астрономии, военной фортификации, математике и даже земледелии. Он был известным химиком и фармацевтом. Хотя… и колдуном, и алхимиком, и чародеем. Но это – в легендах!
Теперь о магических предметах, с которыми связывают имя Брюса. И его масонстве.
Из семейных преданий знаю, что Яков Брюс не стал заниматься, как надеялись привлекшие его к братству английские и немецкие масонские ордена, политическими интригами, а ушел в чистую науку. После его смерти несколько возов рукописей отправили по личному указанию императрицы Екатерины в хранилища Кремля, откуда путь их теряется. И это будет одной из ваших задач на новом поприще…
Что касается перстня Якова Брюса. По легенде, не подтвержденной ни одним из найденных пока документов, этот перстень библейского царя Соломона передал Якову Брюсу сам Исаак Ньютон, Великий мастер английской ложи. Из священных текстов известно, что у царя Соломона было несколько перстней, которыми он очень дорожил. В миру чаще говорят о перстне, который Соломон якобы получил от своего отца Давида. На этом перстне были начертаны слова – «Всё пройдет!» А для сомневающихся была сделана еще одна надпись на обороте перстня - «И это пройдет тоже».
Хорошая философская формула, особенно для тех, кто ничего не хочет исправлять сам!
Голицин вкусно выцедил рюмочку под грибок и продолжил.
- У Якова Брюса тоже было много перстней. С одним из них он даже похоронен. Еще один перстень Брюса, найденный в Башне после его смерти, любила носить императрица Екатерина Великая.
Но в записях своего пращура я прочитал, что у Якова Брюса на пальце всегда был другой перстень со словами «SATOR, ARETO TENET OPERA ROTAS». Если переводить с латыни напрямую, какая-то белиберда получается. Видно есть там некий шифр или тайный смысл. Про то нам не ведомо. Но, якобы, обладал тот перстень чудесной силой менять судьбы людей и целых народов.
Уж не знаю, воспользовался им Брюс хоть раз, но одно точно – не превратил он Московию, или как тогда её называли в Европе – Великую Тартарию, в безропотную европейскую колонию по образу индийских княжеств и иных туземных племен. Но перстень этот после смерти Брюса искали все и искали очень активно. Перерыли всё, что можно, но, к счастью, не нашли. Страшно даже подумать, а вдруг он хоть на десятую часть так силен?
Что касается «Черной книги», то здесь, по моему рассуждению, полная фантасмагория и мистика. Легенд очень много (опять вам разбираться), но достоверных данных о том, что это за книга, книга ли, найдено не было.
По моему старческому разумения, в основе любой истории, философии, движения или ордена должна быть какая-то мистическая вещь. Артефакт, требующий беспрекословной веры и подчинения. Реален ли он или существует в преданиях, не так важно. На начальном этапе становления новой субстанции, этот предмет желателен в осязании, дабы сомневающиеся могли его потрогать, послушав соответствующие разъяснения, и через это осязание верить в свою сопричастность. А потом довольно и просто легенд, что кто-то якобы видел и почувствовал.
Так и «Черная книга». Это может быть просто миф, призванный укрепить наши ряды, особенно в период их становления. Не исключаю, что если наши ряды зашатаются, то может появиться какой-либо артефакт, который назовут «Чёрной книгой», и поднимут его как знамя. Но трогать его запретят, поскольку - не дай Бог! Ведь было же сказано самим Брюсом – не трогать!
Если вам удастся в своих будущих изысканиях пролить свет на этот вопрос, это будет несомненным плюсом. Вам лично. Но очень осторожно с оглаской подобных сведений. Не дай Бог, это станет искрой, которая даст пламя, готовое смести всё незыблемое.
В заключение обеда, завершенного в дружеской беседе о делах московских, и, уже прощаясь на крыльце Дворянского собрания, упакованный в роскошную бобровую шубу Голицин крепко пожал руку Прилукову (обычным, светским образом, ведь за ними следили столько глаз!) и сказал, кутаясь в воротник.
- Удачи вам! Надеюсь, я в вас не ошибся…
На следующий день два рапорта об этой встрече легли на два разных полированных рабочих стола, покрытых зеленым сукном. Первый стол принадлежал российскому императору Николаю Первому, которому начальник его жандармского управления ежедневного докладывал о деятельности запрещенных масонских лож. Прочитав рапорт и взглянув на жандармского генерала, в ответ лишь презрительно сморщившего свои усы, государь отложил рапорт в сторону.
- Пусть тешатся. Лишь бы заговор не плели. А запустить русского в Российское географическое общество – это оригинально. Не находите, уважаемый Либниц?
На всякий случай имейте на нового ученого секретаря подробную справку и присмотрите за его работой. Второй рапорт лёг на стол посла королевы Виктории, недавно начавшей своё сиятельное царствование в Соединенном королевстве Великобритании и Ирландии. Посол, в отличие от российского императора, не был столь беспечен в отношении прочитанного и тут же стал писать отчет премьер-министру Роберту Пилю, курировавшему работу послов и резидентов своего островного государства по всему миру. Посол четко понимал, что беседа Голицына и Прилукова привносила новые и важные краски в картину английской антироссийской политики, неизменной в последние 400 лет и предстоящих веков.
Альбион не ограничился бюрократической перепиской. На шахматной доске Большой политики были проведены соответствующие перестановки и сделаны судьбоносные ходы.
Ставка на пока не оправдавшее себя масонство была смещена с английских лож на расцветающие, словно репейник на свалке, французкие. Что, впрочем, сути не меняло.
России было отказано в нескольких государственных займах, но открылось обширное финансирование Лондоном кружков народовольцев и анархистов в самой России и за рубежом.
Прилуков, несмотря на свои поистине титанические усилия по поиску интересных и выгодных России сведений в библиотеках и музейных фондах, не сумел добиться их широкой публикации. Общественность так и не узнала правды об освоении русскими Сибири и Средней Азии, о русских в Северной Америке, древних городищах на территории нашей страны и истории славянской письменности.
К удивлению ученого секретаря, по инициативе Общества были приостановлены уже запланированные длительные экспедиции вглубь азиатского континента, хотя Николай Первый ранее сам утвердил планы изучения Афганистана, Памира и Монголии. Злые языки говорили о том, что императору Николаю «дипломатично» напомнили судьбу его деда Павла Первого, убитого за то, что хотел организовать поход донских казаков в Индию и посягнуть тем самым на позиции Альбиона в этом регионе.
Покровитель Прилукова князь Голицин, серьезно пытавшийся помочь русскому секретарю Российского географического общества, внезапно умер во время приема в английском посольстве. Как сказали пытавшиеся ему помочь, а затем и делавшие вскрытие английские врачи, смерь наступила от «апоплексического удара в результате переедания».
Отчаявшийся Прилуков оставил службу в центральном аппарате Российского Географическом обществе и уехал в его Сибирский филиал, где его следы и теряются.
Ему так и не удалось отыскать следы Либерии – библиотеки Иоанна Грозного, Брюсовых перстня и «Черной книги». Не открылась ему и тайна исчезновения архива Брюса, вывезенного из Башни и имения в Глинках после смерти ученого. Он лишь установил, что первоначально все найденные документы, равно как и «подсобное стекло», то есть лабораторное оборудование, были доставлены в Кремль, в одно из его подземных хранилищ.
Потом всё велено было передать университету. На этом следы архива Брюса теряются. В записках писарей, осматривающих архив в Кремле, которые должны были составить подробную опись всех найденных предметов, Прилуков нашел лишь упоминание о многих рисунках неизвестных устройств «воздушного, подземного и водного применения, доселе не известных и потому не поддающихся описанию».
Он доложил об этом Голицину, а затем и учёному совету географического общества, предлагая расширить поиски. Его предложение осталось не замеченным. Никто ничего не предпринимал, а в университете, куда через пару месяцев всё-таки была направлена специальная комиссия, ни бумаг, ни оборудования обнаружено не было.
В своей частной записке, подготовленной специально для Голицина, он писал о том, что в царских архивах он обнаружил записи о том, что сестра Петра 1 Софья дала указание некому дьяку Макарьеву искать в подземельях Кремля Либерию – таинственную библиотеку Ивана Грозного, якобы спрятанную после смерти «Грозного» по приказу патриарха Филорета - отца первого Романова, Михаила Федоровича.
Там же, в найденных Прилуковым ведомостях Тайного Приказа, была запись допроса пономаря Конана Осипова, в «состоянии буйного подпития» кричавшего в кабаке о том, что под Кремлем есть сундуки, набитые драгоценными книгами. Под пыткою Осипов показал, что слышал о сундуках от своего друга дьяка Макарьева, открывшего ему эту тайну перед самой своей смертью. Место клада Осипов не знал, «на чем и помер».
Прилуков сообщал Голицину о том, что в ранних книгах, которые вплоть до 1571 года вели управляющие Дворцовым приказом, в ведении которых была вся хозяйственная деятельность Кремля, были записи о библиотеке. Последнее упоминание о посещении библиотеки датировано 1601 годом.
Из разрозненных данных Прилуков сложил следующую картину.
В столице византийской империи Константинополе перед взятием его турками было три библиотеки – Царская, Патриаршья и Публичная. Из осажденного турецким флотом Константинополя специально направленный Папой Павлом Вторым отряд монахов – воинов сумел на одном из торговых судов вывезти Царскую библиотеку и племянницу византийского императора Софью Палеолог.
Библиотека больше года была в Ватикане, где с ней работали папские библиотекари. Когда Папе удалось сосватать 14-летнюю Софью за овдовевшего к тому времени Ивана Третьего, в качестве приданного глава католической церкви передал в Московию бывшую Царскую библиотеку Византии.
Как отметил в своей записке Прилуков, - «Папа и деньги съэкономил на приданном, и отправил на Русь выгодные себе письменные источники, прикрываясь близкой Руси Византией. Особое внимание здесь привлекают ряд книг о черной магии, которые никак не могли относится к Царской библиотеке византийского императора. Об этих книгах есть упоминания в некоторых дошедших до нас списках Дворцового и Тайного приказов.
Можно предположить, что указанные книги, которые могли быть получены Ватиканом в ходе процессов инквизиции, были вложены в приданное Софьи Палеолог по указанию Папы Павла Второго. Цель очевидна – внести в Московию чуждые ей идеи сатанизма, злобы и неверия. Со временем сам факт присутствия на русской земле подобных книг мог быть использован нашими недругами в целях подрыва русского единства.
В этой связи нельзя исключать, что так называемая «Черная книга», которую увязывают с именем Якова Брюса, не была ему передана, как упоминается в неподтвержденной легенде, Великим мастером английской ложи И. Ньютоном, но уже была на территории Московии. Здесь она могла быть найдена (либо изготовлена) Брюсом по приказу Ложи».
В Москве Софья, напуганная частыми в деревянном городе пожарами, поручила италийскому зодчему Фиорованти, работавшему тогда в Кремле, соорудить под одной из кремлевских башен подземное хранилище. Зодчий деньги за работу получил, а значит – хранилище построил. Речь шла о длинном подземном ходе и двух залах, где на полках и в сундуках хранились книги.
Сын Ивана Третьего – Василий Третий – отец Ивана Грозного, пригласил в Москву для работы в библиотеке афонского монаха Максима Грека, который 8 лет получал жалование за приведение в порядок и должное хранение книг. В кратком списке (большая часть которого утрачена), составленном Греком, названы книги таких авторов как Цицерон, Аристотель, Эразм Роттердамский. Книги, полный список которых, включая их количество, обнаружить не удалось, были, по записям Грека, на латыни, греческом и древнееврейском языках.
Последнее известное упоминание о библиотеке относится к 1568 году, когда Иван Грозный показывал её немецкому пастору Иоганну Веттерману, о чем пунктуальный немец сделал запись в своем дневнике.
По найденным Прилуковым материалам, о библиотеке и её месте нахождения знали лишь государи и специальные дьяки, которым под страхом смерти запрещалось сообщать эту тайну кому – либо ещё.
Отвечая на ранее заданный Голициным вопрос о том, знал или нет Петр Первый о библиотеке, Прилуков писал, что прямые доказательства отыскать не смог, но прадед Петра, патриарх Филарет, его дед – Михаил Федорович и отец – Алексей Михайлович, были посвящены в эту тайну, о чем свидетельствует их переписка. Таким образом, по мнению ученого секретаря, Петр мог быть посвящен, но каким-то образом утратил это знание, поскольку есть его письмо к Лефорту о необходимости начать активные поиски библиотеки. Были даже выделены деньги на раскопки в Кремле. Но… деньги пропали, отчета о работах нет, а перебравшийся на берега Невы Петр Первый «забыл» о Либерии.
В заключение Прилуков просил Голицина способствовать началу новых поисковых работ. Но…
Голицин скоропостижно покинул этот мир, и записка так и осталась у Прилукова, который понимал бесполезность её направления кому-либо иному, помимо своего благодетеля. Уничтожать итог своих трудов он тоже не стал. Он вшил записку в обложку своего дневника, который стал вести, чувствуя потребность делиться своими мыслями.
Итак, библиотека Иоанна Грозного не найдена, архивы Брюса, равно как и его магические атрибуты – утеряны. Пребывание в Русском географической обществе и работа там бесперспективны. Жизнь для Н.А. Прилукова потеряла смысл. В относительно свободном доступе остались лишь учебные материалы Брюса для его Навигацкой школы, несколько астрономических справочников и знаменитый агрономический календарь, которым вот уже больше века пользовались рачительные земледельцы.
Уже в Сибири, сидя вечером в одиночку за штофом казенки, утративший свою светскость Прилуков, тихо говорил кому-то невидимому в темном углу комнаты.
- Почему ты мне их не отдал? Я бы их даже не трогал. Просто хотел убедиться, что они есть. Хоть что-то должно быть! И чудилось ему, что некто, худой, сутулый и высокий, в старинном парике и с черной шляпой в руках, тихо отвечает ему из тёмного угла комнаты.
- Зачем тебе? Соблазн это есть велик. Не ты, так другие во вред используют. Да и не было ничего! Люди должны во что-то верить. Вот и верят, кто в Бога, кто в Чёрта. Жизнь, она всё по местам расставит….
Так и прошел 19 век, заметный для нашего повествования лишь изменением статуса Брюсовой башни, в которой поставили огромные резервуары для питающего Москву Мытищинского водопровода, тем самым узаконив необходимость её охраны.
В воздухе отчетливо пахло войной, в которую тащили слабо упирающуюся Россию. Бездеятельный и безвольный император Николай Второй, завершив собой вырождение царственной фамилии, подвел страну к роковой черте, за которой краха России с упоением ждали новые владыки мира, не отягощенные ни голубой кровью, ни библейскими догматами о сострадании и любви к ближнему своему. В мире открыто правил золотой телец с тавром туманного Альбиона на своём крупе.